Эпоха двух революций

В 1917 году в России была сломана старая и начала строиться новая правоохранительная система

После того, как в России в начале 1917 года пал монархический государственный строй, а позже власть в стране захватили сторонники коммунистического порядка управления, уголовно-исполнительная система рухнувшей империи оказалась в странной ситуации. К управлению государством в это время пришли люди, которые всего лишь за год до указанных событий в большинстве своем находились в тюрьмах или ссылках. Понятно, что к местам лишения свободы у них было свое, особое отношение.

«Птенцы Керенского»

Эсеры, кадеты, и октябристы, некоторые из которых в феврале 1917 года пришли в правительственные кабинеты в буквальном смысле этого слова из тюремных камер, конечно же, знали, что после свержения с престола Николая II в стране в одночасье не исчезла преступность. Со сменой политического режима в России почти нетронутой осталась вся криминальная субкультура со всеми ее атрибутами - с ворами в законе, со скупщиками краденого, с насильниками, убийцами, грабителями и прочим представителями люмпен-пролетариата (рис. 1).

По идее, в такой ситуации в нетронутости должна была оставаться и вся прежняя уголовно-исполнительная система империи, с той лишь разницей, что отныне содержащиеся в «местах не столь отдаленных» политические заключенные поменяют «окраску» (рис. 2). И если раньше за решетку правоохранители бросали противников самодержавия, то теперь на их месте оказались уже сторонники монархического строя, отвергнутого восставшим народом.

При этом новые руководители страны, не понаслышке знавшие о жизни в тюрьмах и ссылках, по своей политической наивности зачастую полагали, что смена системы управления страной автоматически означает и резкую смену людской психологии. По их мысли это должно было произойти по отношению к идеалам других людей, к их собственности, к привычкам, к нормам морали, и прочему (рис. 3).

Поэтому и систему наказания в новом обществе такие революционеры, особенно на первых шагах, тоже предполагали строить не на основе принуждения и страха, а на основе принципов человеколюбия, терпимости друг к другу, взаимного доверия. А вот к чему чаще всего приводила такая политическая наивность, хорошо видно на примере так называемых «птенцов Керенского» (рис. 4, 5).

Как известно, 27 февраля (по старому стилю) 1917 года в Петрограде был создан Временный комитет Государственной думы, председателем которого стал октябрист Михаил Родзянко (рис. 6).

А уже 6 марта новый министр юстиции Александр Керенский (рис. 7)

(впоследствии глава Временного правительства) своим распоряжением упразднил охранные отделения, и по случаю падения самодержавия объявил в России всеобщую политическую амнистию, согласно которой на свободу выпускались все политические заключенные, оказавшиеся в тюрьме из-за своего несогласия с прежним режимом.

Тем же указом Керенский наполовину сократил сроки заключения лицам, содержавшимся под стражей за общие уголовные преступления. И уже вскоре во всех уголках страны из тюрем на свободу вышло около 90 тысяч заключенных, среди которых было немало самых отпетых уголовников – воров, убийц, налетчиков и бандитов. Именно их в те дни в народе и стали называть «птенцами Керенского» (рис. 8).

Не только глава Временного правительства, но многие другие образованные люди в России тогда искреннее считали, что в прежнее время люди воровали и грабили ближнего лишь потому, что им тогда плохо жилось. При царе не было многих политических и религиозных свобод, рабочих угнетали капиталисты, а крестьян - помещики, и эти эксплуататоры присваивали себе почти всю произведенную тружениками прибавочную стоимость.

Теперь же, раз в России не стало царя, то вроде бы уже не должно быть и преступности. «Новый государственный порядок открывает путь к обновлению и к светлой жизни для тех людей, которые впали в уголовные преступления!» — говорил Керенский с высоких трибун. И в широких массах в то время было столь горячее ожидание перемен к лучшему, что ему на первых порах безоговорочно верили - но только до тех пор, пока обыватели на самих себе не почувствовали кровожадную хватку «птенцов Керенского».

В середине марта 1917 года для многих российских городов стала обычной картина, когда по улицам ходили пестро одетые компании уголовников, успевших к тому моменту пограбить магазины, и теперь щеголявших в пальто и шубах с чужого плеча (рис. 9).

Были и такие, которые демонстративно донашивали арестантские робы из грубого сукна, где на спине красовался «бубновый туз». Так называли вшитый в ткань желтый ромб - знак особо опасного рецидивиста и мишень для конвоя на случай побега.

Только в Москве в первый месяц после мартовской амнистии «птенцами Керенского» было совершено почти 7 тысяч краж, около 2 тысяч грабежей и разбоев и не менее 100 убийств (рис. 10).

Особой популярностью в среде уличных грабителей стали погромы винных лавок и складов (рис. 11).

Положение осложнялось тем, что царская полиция и Отдельный корпус жандармов к тому моменту по указу Временного правительства уже были расформированы, а народная милиция еще только создавалась. В эти отряды входили добровольцы из самых разных слоев общества, у которых, однако, было лишь желание бороться с преступностью, но не было никакого умения в этом нелегком деле (рис. 12).

Конечно же, в новые органы правопорядка набирали в основном людей, которые, хотя и были политически близки к новому режиму, но в деле борьбы с преступностью оказались полными профанами. Лишь ближе к лету, когда Керенский прислушался к советам своих более дальновидных коллег, и разрешил принимать в милицию «старорежимных» профессионалов, волну преступности в России наконец-то удалось немного сбить.

Анархия – мать порядка

Впрочем, когда режим Керенского в свою очередь тоже оказался свергнутым большевиками, ситуации с различными политическими амнистиями в разных российских городах продолжали повторяться почти под копирку. Например, всех министров Временного правительства, арестованных при штурме Зимнего дворца, сначала заключили в Петропавловскую крепость, но уже вскоре они отсюда были освобождены в обмен на честное слово, что в дальнейшем не будут бороться против коммунистической власти (рис. 13). Как мы знаем, все министры дали такое обещание, но затем мало кто из них сдержал свое слово.

Тем не менее в первые месяцы после Октябрьского переворота во многих городах весьма распространенной формой освобождения заключенных от дальнейшего наказания оставалась… расписка, в которой уголовник давал письменное обещание больше не вставать на преступный путь и устроиться на работу, чтобы честным трудом искупить вину перед пролетарской властью. Однако «завязали» после этого лишь единицы.

Особенно популярными амнистии оказывались накануне новых революционных праздников. В частности, массовое освобождение заключенных было проведено в Самаре 1 мая 1918 года по решению коллегии комиссариата юстиции. В тот день из тюрем по всей губернии вышли сотни уголовников, оказавшихся за решеткой за кражи и грабежи, а тем заключенным, кто совершил более тяжкие преступления, срок пребывания в тюрьме сократили на одну треть.

В течение двух последующих недель по городу катилась волна беспорядков и погромов. Вскоре она вылилась в настоящее восстание, которое в советской историографии получило название «анархо-синдикалистский мятеж».

Началось все утром 17 мая 1918 года, когда вооруженный до зубов отряд анархистов, наполовину состоящий из недавно отпущенных на свободу уголовников, на грузовиках подъехал к губернской тюрьме (рис. 14).

«Революционеры» без боя разоружили тюремную охрану и освободили около сотни самых отпетых рецидивистов, которых красные власти не решились отпустить даже по упомянутой первомайской амнистии. А после нападения на тюрьму бандиты захватили штаб охраны города, некоторые милицейские участки, почту и телеграф.

Двое суток Самара фактически находилась во власти уголовных элементов, которые громили рынки и лавки и убивали всех, кто пытался оказать им сопротивление. Это продолжалось до тех пор, пока в город не вошли красноармейские части и не прекратили бесчинства. Однако полностью ликвидировать анархо-уголовные группировки властям тогда так и не удалось. Отдельные грабежи продолжались вплоть до конца мая.

Ситуация в Поволжье и на Урале в эти дни осложнилась начавшимся мятежом чехословацкого корпуса (рис. 15),

оказавшегося на территории России в ходе Первой мировой войны. Восставшие захватили Самару 8 июня, причем обыватели в первый же день начали массовые расправы с большевиками на улицах. В частности, были зверски убиты председатель революционного трибунала Франциск Венцек и заведующий жилищно-коммунальным отделом Иван Штыркин (рис. 16).

Накануне вступления чехословаков в Самару губернская тюрьма снова подверглась очередному налету анархистов (рис. 17).

Ограбление совершил «революционный отряд» численностью в 150 человек. Угрожая пулеметами, бандиты выпустили из камер 470 участников майских погромов, арестованных армейскими частями. Одновременно налетчики забрали с собой кассу, разнесли тюремный цейхгауз и вынесли со складов продукты, оружие и все более-менее ценные вещи, после чего скрылись на нескольких полуброневых автомобилях.

Их никто не искал и искать не собирался, потому что уже через несколько дней во всем Среднем Поволжье была провозглашена власть Комитета членов учредительного собрания (Комуча), резиденцией которого стала Самара (рис. 18).

Государство Комуча получило название «Российская Демократическая Федеративная Республика» (РДФР), но просуществовало оно всего лишь четыре месяца.

Контролируемая Комучем территория достигла наибольших размеров в августе 1918 года. В это время она включала в себя Самарскую, Симбирскую, Уфимскую, Оренбургскую губернии, части Саратовской, Казанской и Пензенской губерний, а также Ижевско-Воткинский район и владения Оренбургского и Уральского казачьих войск.

Сразу после захвата Самары и комучевцы при содействии чехословацких военнослужащих начали массовые аресты большевиков, не успевших вовремя уйти. В губернскую тюрьму попали председатель горисполкома Александр Масленников (рис. 19),

комиссар Самаро-Златоустовской железной дороги Павел Вавилов, комендант города Алексей Рыбин, губернский комиссар по делам печати Серафима Дерябина (рис. 20)

и многие другие представители «красной» власти. В середине лета 1918 года в тюрьме единовременно сдержалось 2023 человека, то есть в пять раз больше установленных норм.

При этом бытовые условия заключенных Самарской тюрьмы в это время были просто ужасными. Все ее хозяйство оказалось разоренным и разграбленным. Немногочисленные оставшиеся на посту тюремные служащие не могли обеспечить арестантов ни сносным питанием, ни одеждой, ни постельными принадлежностями. Почти не было здесь и лекарств, и поэтому больные тифом и раненые в тюремной больнице лежали вместе в одних палатах.

В сентябре 1918 года, когда началось наступление на Самару красных частей Восточного фронта, по распоряжению правительства Комуча узников Самарской тюрьмы стали отправлять на Урал и в Сибирь в так называемых «поездах смерти». Всего отсюда вывезли более тысячи политзаключенных, сторонников коммунистической власти, большинство из которых впоследствии было расстреляно. К моменту прихода красных частей в Самарской губернской тюрьме оставалось лишь около 30 человек, которые находились в больнице, и интервенты в спешке о них просто забыли.

В эти три дня безвластия (6-8 октября 1918 года), когда чехословаки уже ушли из Самары, а красные еще не пришли, на тюрьму было совершено еще несколько вооруженных нападений. Бандиты убили троих надзирателей, пытавшихся прекратить грабеж имущества и остатков продуктов, разгромили квартиры служащих тюрьмы. После этого остальные тюремные служащие разбежались, не желая рисковать жизнью неизвестно за какую власть. Так продолжалось вплоть до 8 октября, когда в Самару вошла красные войска (рис. 21)

Самарская губернская тюрьма вновь была открыта 10 октября по распоряжению губревкома и губернской чрезвычайной комиссии (рис. 22).

При этом всем прежним служащим централа, оставшимся в живых, было приказано вернуться на свои рабочие места. Это и понятно: ведь профессия тюремщика универсальна для всех режимов, и без нее не может обойтись ни одна форма власти.

Красный террор

В конце ноября 1918 года, на имя председателя Самарской губернской чрезвычайной комиссии (губЧК) Иоганна Бирна (рис. 23)

поступила секретная резолюция из Москвы, подписанная председателем Всероссийской ЧК Феликсом Дзержинским (рис. 24).

В этом документе Бирну предписывалось создать во всех уездах собственные чрезвычайные комиссии, имевшие право производить по своему усмотрению аресты, конфискации и расстрелы без следствия и суда. Так в Самаре началось время печально известного красного террора (рис. 25).

Впервые это словосочетание «красный террор» в России услышали после 30 августа 1918 года, когда на заводе Михельсона в Москве произошло покушение на председателя Совнаркома Владимира Ленина (рис. 26).

Через несколько дней после этого было официально сообщено, что покушение организовала партия левых эсеров, а в вождя мирового пролетариата стреляла активистка этой партии Фанни Каплан (рис. 27).

Впрочем, в ходе следствия никаких доказательств причастности Каплан и эсеров к этой акции предъявлено не было. Тем не менее большевистское правительство в полной мере использовало происшествие на заводе Михельсона для развязывания беспрецедентной по своим масштабам волны подавления всех, кто был не согласен с политикой советской власти.

Период репрессий в РСФСР против инакомыслящих в конце 1918 – начале 1919 годов и получил название «красного террора». И не стоит думать, что время это было так названо с подачи контрреволюционеров и белогвардейцев. Нет, террористами тогда себя называли сами большевики, причем это слово в их устах звучало вовсе не как обвинение в преступных связях, а как обозначение принадлежности к боевой политической организации, ведущей непримиримую борьбу против классового врага.

Уже вскоре после покушения на Ленина председатель Всероссийского Центрального исполнительного комитета (ВЦИК) Яков Свердлов (рис. 28) подписал резолюцию о превращении Советской республики в военный лагерь, из чего логически проистекало проведение в стране политики красного террора.

Вот что писал в то время в направляемой на места инструкции для губернских чекистов член коллегии ВЧК Мартын Лацис (рис. 29): «Мы не ведем борьбы против отдельных лиц. Мы истребляем буржуазию как класс. Не ищите на следствии доказательств того, что обвиняемый действовал делом или словом против советской власти. Первый вопрос, который вы должны ему предложить – какого он происхождения, воспитания, образования или профессии. Эти вопросы и должны определить судьбу обвиняемого. В этом и есть смысл и сущность красного террора».

Как уже было сказано, в свете проведения политики подавления врагов революции органы ЧК на местах получили широчайшие полномочия, каких в то время ни было ни у одной властной структуры. Любой человек по малейшему подозрению мог быть арестован и расстрелян чекистами, и никто при этом не имел права у них даже спросить, какое ему предъявляли обвинение и почему с ним так жестоко поступили. В итоге в конце 1918 года в Советской России была создана и некоторое время действовала уникальная в своем роде система правосудия.

Судебное троевластие

После Октябрьского переворота большевистское правительство отменило действие судебной системы Российской Империи, и вместо нее ввело по всей стране революционные трибуналы, которые в отношении подсудимых действовали лишь исключительно с классовых позиций. Первым председателем Самарского ревтрибунала на заседании губернского совета рабочих и солдатских депутатов 2 января 1918 года был избран большевик Владимир Зубков, по профессии – типографский рабочий. При его назначении выступил председатель Самарского губисполкома Валериан Куйбышев (рис. 30),

который в своем докладе сказал, что «революционный суд должен стать орудием борьбы против спекулянтов, воров, грабителей и лиц, не исполняющих постановления советской власти». Зубков находился в этой должности до 10 апреля того же года, когда он был переведен на другую работу, а на его место был утвержден Франциск Иванович Венцек. Впоследствии при взятии Самары чехословацким корпусом 8 июня 1918 года он, как было сказано выше, был убит толпой обывателей на Заводской улице (ныне улица Венцека).

После возвращения в Самару советской власти 8 октября 1918 года губернский ревтрибунал возглавил Владимир Старцев, партийный функционер. Но вскоре после этого в стране началась судебная реформа, когда ВЦИК своим решением от 30 ноября 1918 года утвердил «Положение о народных судах РСФСР». Согласно этому документу, деятельность по совершению правосудия на местах отныне должна была осуществляться судьей и двумя народными заседателями.

В Самаре тогда же был избран губернский совет народных судей, председателем которого стал Игнатий Якубовский, беспартийный, имевший высшее юридическое образование. До этого он служил судьей местного народного суда первого мирового участка Самары. Но самое интересное, что деятельность ревтрибуналов при этом ВЦИК не отменил. В их подсудности по-прежнему оставались дела о контрреволюционных деяниях и выступлениях, саботаже, дискредитации советской власти, бандитизме, убийствах и покушениях, разбоях, грабежах, подлогах, преступлениях по должности, шпионаже, спекуляции, подделке денежных знаков, крупных хищениях госсобственности и других тяжких преступлениях. А народным судам в итоге достались лишь незначительные по своей тяжести уголовные и административные дела.

И вот в этой непростой обстановке конца 1918 года ВЦИК своим новым решением вложил карающий меч революционного правосудия также и в руки представителей органов ВЧК на местах. Тем самым в стране сложилась уникальная ситуация, до этого не имевшая аналогов в истории мировой юстиции, когда привлечь гражданина к ответственности и покарать его имели право сразу три (!) государственные структуры: народные суды, ревтрибуналы и подразделения Всероссийской чрезвычайной комиссии. Понятно, что подобная ситуация в итоге просто не могла не привести к ничем не оправданной жестокости и вопиющему произволу чекистов.

На волне чекистского произвола

Согласно резолюции ВЦИК, чекистское руководство не обязано было передавать в суд собранные им, а могло самостоятельно определить для задержанного меру наказания – вплоть до «расстрела контрреволюционера на месте». Контролировать же действия органов ЧК на местах имело право лишь его непосредственное вышестоящее руководство (рис. 31).

Конечно же, по части вынесения внесудебных приговоров Самарская губЧК ничем не отличалась от прочих губернских подразделений Чрезвычайной комиссии, действовавших на территории РСФСР в конце 1918 – начале 1919 годов. Как и в других регионах, в Самаре также расстреливали задержанных без суда и зачастую даже без следствия. В архивах Самарской области сохранились списки расстрелянных этого периода, которые ныне уже частично рассекречены и ожидают своих исследователей.

О масштабах внесудебной деятельности Самарской губЧК можно судить по отчетному докладу ее председателя Иоганна Бирна за период с октября 1918 года по конец января 1919 года. Здесь, в частности, указывается, что после 9 октября 1918 года самарскими чекистами было заведено 1500 дел «по контрреволюционным фактам». К 28 января 1919 года следствие завершилось по 1100 делам, по которым числилось 409 арестованных. Из них в указанный период освободили 227 человек, зачислили за другими учреждениями (за ревтрибуналом, за особым отделом при реввоенсовете и так далее) 144 лица по 51 делу, и еще 14 человек расстреляли. Большое количество освобожденных Бирн в своем докладе объяснял тем, что «среди них находилось много крестьян–бедняков, арестованных полукулацкими советами».

В период красного террора вызволять из ЧК своих незаконно задержанных сотрудников приходилось даже Самарскому губисполкому и уездным органам советской власти. Например, например, лишь при вмешательстве губернских властей чекисты освободили председателя Балаковского совдепа Леонида Иванова, которого заподозрили в «непролетарском» отношении к представителям буржуазии. В Бугульминском уезде председатель местного исполкома Бакулин был настолько обеспокоен произволом, творившимся в стенах уездного ЧК, что в середине февраля 1919 года отправил телеграмму в Самару с просьбой срочно направить к нему представителей губкома партии. В его послании, в частности, говорилось следующее: «…промедление может вызвать нежелательные явления, могущие вредно отразиться на спокойствии уезда». Однако комиссия из Самары все-таки опоздала, поскольку буквально на другой день после телеграммы был арестован и сам Бакулин с формулировкой «по причине открытого противодействия сотрудникам ЧК». В итоге его освобождением был вынужден лично заниматься председатель губисполкома В.В. Куйбышев.

Еще один пример на этот счет. В течение 1918 и в начале 1919 годов Самарская губЧК несколько раз арестовывала заведующего губернским архивным бюро Сергея Хованского (рис. 32),

а губисполком после этого требовал его освобождения. А вся вина задержанного заключалась в том, что Хованский имел дворянское происхождение и вызывал особое раздражение чекистов тем, что все составляемые им по запросам губЧК документы он неизменно подписывал своим полным титулом: «Князь Хованский».

И, конечно же, полная бесконтрольность чекистов вскоре привела к многочисленным случаям внесудебных расправ на местах. Так, в январе 1919 года в уездный центр Пугачев приехала совместная комиссия Самарского губкома ВКП (б), губисполкома и Самарской губчека. Целью ее визита стало расследование фактов грубейших нарушений законности в уездной ЧК, которую возглавлял Тимофей Бочкарев. Выяснилось, что только в течение декабря местные чекисты завели «по фактам контрреволюционной деятельности» 65 дел и арестовали 51 человека. Из них Бочкаревым самостоятельно были вынесены внесудебные приговоры по 26 делам, причем почти все подследственные лично им были сразу же расстреляны. В числе прочих он расстрелял и священника Хромоногова, который позволял себе публично возмущаться произволом, творившимся в стенах уездной чрезвычайной комиссии. В итоге Бочкарев был освобожден от своей должности, но никакой другой ответственности он не понес.

Осознавая долю своей вины в несанкционированных расстрелах, председатель Самарской губЧК Иоганн Бирн под предлогом «болезненного состояния, которое не разрешает мне работать», в конце января 1919 года обратился к новому председателю губисполкома Алексею Галактионову с заявлением об освобождении его от занимаемой должности. Его просьбу тут же удовлетворили, и вскоре председателем Самарской губЧК был назначен Марк Левитин (рис. 33).

Лишь в феврале 1919 года ВЦИК своим новым решением лишил ВЧК права самостоятельно выносить приговоры по расследуемым ею делам: с того момента по решению Совнаркома эта функция передавалась ревтрибуналам. Тем самым в Советской России официально завершился период красного террора. Однако это вовсе не означало, что в РСФСР к тому моменту прекратились репрессии и беззаконие. В стране тогда еще больше разгорался пожар гражданской войны, когда на полях сражений и за их пределами были убиты миллионы ни в чем не повинных людей.

Предчувствие ГУЛАГа

Остальная территория Советской республики, где во время гражданской войны не происходили боевые действия, по-прежнему оставалась во власти ленинского Совнаркома. В мае 1918 года на пост народного комиссар юстиции РСФСР был назначен выходец из Латвии Петр Стучка (рис. 34),

впоследствии - видный советский юрист и писатель.

С его именем связывают создание в нашей стране учреждений лишения свободы нового типа, где в основе социального перевоспитания лиц, как впервые оступившихся, так и матерых уголовников, предлагалось поставить принудительный труд, направленный на строительство нового, коммунистического строя, полностью свободного от эксплуатации человека человеком.

Тем самым уже в трудах первых советских юристов теоретически обосновывалось положение о том, что для создания идеального «общества будущего» вполне закономерно должны быть использованы также и те люди, которые не только не хотят участвовать в строительстве коммунизма, но порой даже откровенно препятствуют государству и остальному обществу в этой работе. «Если кто-то на пути к общему счастью не хочет помогать нам добровольно, - говорил нарком юстиции в одном из своих выступлений, - его заставят делать это советские законы, только уже в специально отведенных местах».

С этим теоретическим положением вполне был согласен и первый советский военный нарком Лев Троцкий (рис. 35),

который в 1918-1919 годах активно пропагандировал свою идею создания в России «трудовых армий». При этом, согласно Троцкому, в такие военизированные подразделения постепенно должны были быть включены не только противники коммунистического режима, находившиеся в местах лишения свободы, но и все прочие трудовые коллективы, и в первую очередь рабочие и служащие заводов, фабрик, рудников, железных дорог и других транспортных предприятий.

Предполагалось, что в период строительства коммунизма на таких объектах необходимо будет вводить военную дисциплину, с жесткой регламентацией рабочего и свободного времени, с обязательным контролем над передвижением населения не только по стране, но и внутри городов и поселков. По сути дела, военный нарком предлагал превратить Россию в огромный концлагерь, где действия всего населения были бы подчинены лишь одной цели – построению светлого будущего.

Как мы теперь знаем, через 20 лет многие детали этой идеи Троцкого были реализованы на практике его политическим противником – Иосифом Сталиным (рис. 36).

И хотя в СССР до создания трудовых армий дело формально так и не дошло, тем не менее в системе ГУЛАГа в конце 30-х годов принудительно строили «светлое будущее» несколько миллионов человек.

Валерий ЕРОФЕЕВ.

Просмотров: 3977