Воротников Виталий Иванович

Он в течение семи лет входил в состав высшего партийно-государственного руководства СССР. Будучи членом Политбюро ЦК КПСС, он принимал непосредственное участие в формировании и осуществлении внутренней и внешней политики страны. В годы горбачевской перестройки по ряду принципиальных государственно-экономических вопросов он занимал самостоятельные позиции, отличные от линии генсека, что в итоге и привело к его отставке. А жителям Самары наверняка будет интересно узнать подробности о жизни и деятельности Виталия Ивановича Воротникова в нашем городе и области на протяжении почти 30 лет, на протяжении которых он прошёл трудовой путь от ученика слесаря на заводе № 18 до председателя исполкома Куйбышевского областного Совета народных депутатов (рис. 1).

Эвакуация на Безымянку

Он родился 20 января 1926 года в Воронеже, в семье рабочего. Окончив школу в этом же городе, Виталий в 1940 году поступил на отделение моторостроения Воронежского авиационного техникума. После начала Великой Отечественной войны, когда техникум был эвакуирован в Куйбышев, он в феврале 1942 года устроился на работу на Воронежский паровозоремонтный завод имени Ф.Э. Дзержинского в качестве ученика слесаря (рис. 2).

Перед оккупацией немцами Воронежа летом 1942 года семья Воротниковых переехала в село Красный Лиман, где Виталий работал в колхозе. В сентябре того же года вместе с эшелоном беженцев, в основном — семей работников Воронежского авиационного завода № 18, Виталий Воротников эвакуировался на станцию Безымянка (Куйбышев), куда осенью перебазировался и сам завод.

О последующих годах своей жизни в Куйбышеве Виталий Иванович Воротников написал в своей книге «Такое вот поколение…», вышедшей в издательстве ЗАО «Принт-Сервис» (Москва) в 1999 году. Ниже вниманию посетителей сайта предлагается большой фрагмент из этой книги.

«Как известно, 3 июля 1942 года фашистские войска прорвались к Дону (это в 7 км от города), в ночь форсировали Дон южнее устья реки Воронеж, вышли к Семилукам, Подклетному и Подгорному. Начались упорные сражения за овладение городом. 6-го июля Воронеж пал. Фактически все правобережье города, за некоторым исключением в районе Чижовки, было захвачено немецкими войсками. Фронт установился по реке Воронеж. На правом берегу немцы, на левом — советские войска.

Так летом 1942 года мы оказались в доме деда. Состояние тревоги не проходило. В любой момент немецкие войска могли появиться в деревне. Ведь она находилась всего в 40 с небольшим километрах от линии фронта. Но такие мысли мы гнали от себя. Надо переждать время в Красном Лимане. Наши обязательно отобьют город, отгонят фашистов, и мы вернемся в Воронеж. Собралось всего в доме девять человек. Продукты, захваченные с собою в дорогу, быстро иссякали. Никаких магазинов, карточек здесь не было. Только прямой обмен, товар — на продукты. Но и товаров-то у нас было не ахти. Сели на хозяйские скудные харчи, да огородные овощи. Надо было где-то работать. Предложили с Юрием свои услуги местному колхозу. Нас взяли, довольствие — натурой, а именно — зерном, так как уже начиналась уборочная страда. А это было очень важно для нас. Работали с ним на току, с бабами и подростками. Потом меня подрядили с местным пареньком Митюней везти первые подводы с зерном на элеватор, на станцию Тойда, памятную мне еще со времен совхозной жизни. Грузили зерно в бестарки, то есть навалом, без мешков, и мы на двух подводах ехали. Дорога вроде бы и не очень дальняя, но оборачивались лишь за два дня, Ночевали обычно в поле на обратном пути. Помимо зерна стали нам приплачивать медом.

Дома появилась возможность иметь хлеб, менять на пшено, иногда перепадало и молоко. Так прошел июль, начался август. В селе полно военных прифронтовых частей: транспортные, ремонтные, снабженческие, медицинские, и т.п. Часто пролетают немецкие самолеты, но сбрасывали бомбы на село лишь два-три раза, и то не прицельно, и серьезных разрушений не было. Ну, а фронт стоит, бои за Воронеж продолжаются. Правда интенсивность их стала меньше. Основные силы противника брошены на Сталинград, на Кавказ. Однако и воронежская оборона сдерживает немало немецких войск. Город обстреливают и бомбят с обеих сторон. Военные говорят, что разбит он изрядно.

Мы стали рассуждать, как быть? Впереди осень, зима, а если немцы прорвут оборону — что нас ожидает?! Пришло письмо из Куйбышева от Петра Тихоновича, в ответ на отправленное в начале июля послание Евдокии Тихоновны. Он сопереживает нашему положению и советует пробираться к ним, в Куйбышев. Говорит, что на завод еще идут эшелоны с оборудованием и людьми, а формируются они где-то под Воронежем. Вместе, мол, будем переживать войну. Евдокия Тихоновна и Анастасия Петровна стали выяснять, где и как можно отыскать эти эшелоны. Красный Лиман был тогда райцентром, добрались до районных властей. Узнали, что центр области базируется в Анне, видимо там и формируются составы для отправки на восток. В Анну можно доехать на попутной машине военных. Обсудив информацию, Евдокия Тихоновна с Юрием и мы с мамой стали готовиться к отъезду.

В последних числах августа двинулись в путь. Машину удалось поймать далеко не сразу. Лишь на второй день к вечеру мы прибыли в Анну. Это старинное большое село, расположенное в 90 километрах от Воронежа. В то время там находились не только областные власти, но и командование Воронежским фронтом. Разместились мы в Анне в пустом полуразрушенном домике. Благо еще тепло. Живем день, два. Взрослые ходят по инстанциям, выясняют, как прибиться к эшелонам, идущим в Куйбышев. Наконец, находят адрес и нас включают в список для отправки очередным эшелоном в Куйбышев. Оформляют необходимые эвакуационные документы, кто мы и откуда, куда и почему едем. На станциях по ним могут, якобы, отпускать продукты.

31-го августа чуть свет мы на станции. Через пару часов подали состав. Примерно 18-20 товарных вагонов и открытых платформ. Из них 4-5 с людьми, а остальные с оборудованием. Нашли старшего по эшелону. Им оказался работник 16-го цеха авиационного завода, он уже был в Куйбышеве и командирован в район Воронежа для отгрузки оборудования, а также и людей, в том числе и своей семьи, которая сначала не поехала с ним в эвакуацию. Мужик активный, горластый, он здорово старался, пробивая путь нашему эшелону на восток. И вот мы с вещами и, заметно отощавшими запасами продуктов (сухари, картошка, немного пшена, шматок сала и соль), грузимся в товарный вагон.

В вагоне нары в два этажа, в центре печка-буржуйка, едем ведь на восток. Родители с вещами разместились внизу, а мы с Юрой — наверху. После полудня тронулись. Не буду описывать этот длинный, холодный и полуголодный путь. Он ничем не отличался от других эвакуаций. Были страхи и бомбежки: на станции Графская в первую же ночь, и на станции Кочетовка. Длительные стоянки на каких-то подъездных путях или в чистом поле. Тогда из подручных средств разводили костерки и варили горячую похлебку. Хождение в городах в поисках эвакопунктов, чтобы получить хотя бы хлеба, что, кстати, удалось лишь в Пензе — две буханки твердого хлеба и четыре селедки. В вагоне все не только перезнакомились, но и подружились, делились, чем Бог послал, но также вздорили и мирились, горевали; болели и выздоравливали дети, а их было немало. Ведь путешествие заняло три недели!

Наконец, 21-го сентября 1942 года наш эшелон прибыл в Куйбышев. Город мы не увидели. Проследовав через Самарский мост, наш состав, не задерживая, направили на станцию Безымянку. В середине дня эшелон остановился где-то на запасных путях 137-го километра Куйбышевской железной дороги, это и была Безымянна. Потихоньку все выбрались из вагонов, сошли на землю самарскую и мы. Не предполагал я тогда, что более 29-ти лет суждено будет мне прожить там.

 

1942-1947 годы

Что представляла тогда собою Безымянка?

Еще в 1940 или даже в 1939 году на Безымянской площадке, в 16-18 километрах от Куйбышева, началось сооружение новых промышленных предприятий оборонного назначения. Вели строительство в основном заключенные. Было организовано Управление Особого Строительства — Особстрой. Начало войны ускорило этот процесс. Но к моменту прибытия первых эшелонов с оборудованием и людьми, например, Воронежского авиационного завода № 18 в третьей декаде октября 1941-го года, производственные корпуса ещё не были готовы. В лучшем случае стояли коробки, без крыши, тепла, воды. Такое же положение было и на других промплощадках: Машстрое, Мехзаводе, Красной Глинке, куда прибывали из Москвы, Киева, Смоленска, Ленинграда заводские коллективы. Это были предприятия наркоматов авиационной промышленности, вооружения, боеприпасов. Таким образом, под Куйбышевом создавалась мощная база оборонной промышленности.

Основная, целевая задача предприятий промузла — наладить производство самолетов-штурмовиков ИЛ-2. На Безымянке, в помещениях Особстроя, который постепенно сворачивал работу, выводя заключенных с этих строек, разместился Главк № 15 НКАП, занимавшийся координацией деятельности этих предприятий. Была осуществлена специализация заводов: два сборочных самолетостроительных завода, моторный, бронекорпусов, воздушных винтов, стрелкового вооружения, гидравлических и других систем автоматики, аэродромного оборудования. Здесь же были филиалы ОКБ С.В.Ильюшина, научно-исследовательского института авиационной технологии — НИАТ, строительные организации наркомата. Это был образец отраслевого управления промышленностью в особых условиях военного времени. И он полностью себя оправдал.

Воронежский авиационный завод № 18 на новой площадке вел монтаж оборудования, наладку его, а также изготовление деталей и узлов, сборку штурмовиков ИЛ-2, в недостроенных помещениях. Не было еще и аэродрома, поэтому собранные и принятые военпредами самолеты разбирали, грузили на платформы, формировали эшелоны (обычно из 25 — 30 машин) для отправки в Москву. Там на одном из предприятий Минавиапрома заводские бригады их собирали, заводские же летчики испытывали и сдавали машины военным (рис. 3-6).

Уже во второй декаде декабря завод вышел на выпуск по одному самолету в сутки. Казалось, что за такой короткий период, в невероятно сложных условиях сделано невозможное, но в Москве такие темпы производства были оценены как совершенно недостаточные. Это и понятно, ведь в Воронеже, например в июне, ежедневно отправляли на фронт по пять — шесть машин. Теперь же, в связи с эвакуацией, Воронеж прекратил производство самолетов. Следовательно, фронт уже более полутора месяцев вообще не получал штурмовиков ИЛ-2. И вот, 23-го декабря на заводе получили телеграмму И.В. Сталина. Текст ее был жесток, по-военному требователен и по-русски доходчив. Вот ее, примерное, содержание: «…Самолеты ИЛ-2 нужны Красной Армии теперь как воздух, как хлеб… Шенкман (директор завода) думает отбряхнуться, давая по одному-два самолета в день. Завод № 18 подвел страну и Красную Армию. Не выводите Правительство из терпения… Требую, чтобы выпускали больше «ИЛов». И. Сталин» (рис. 7).

Слова: «Самолеты нужны Красной Армии как воздух, как хлеб» стали для коллектива завода синонимом битвы за Родину. Они дошли до сознания и сердца каждого. Нашлись заводские резервы, была оказана существенная помощь со стороны ГКО. В ответной телеграмме И.В. Сталину, принятой на заводском митинге, говорилось о том, что: «В конце декабря завод выйдет на выпуск 3-х самолетов в сутки, с 5-го января — по 4, с 19-го января по 6, с 26-го января — по 7 машин в сутки». И этот график, в основном выдержали. Первый эшелон с самолетами был отгружен в Москву 29-го декабря, второй — в середине января, а третий — в конце. Всего более 100 штурмовиков ИЛ-2. В феврале был готов заводской аэродром. Испытанные в воздухе и принятые самолеты летчиками-перегонщиками отправлялись на фронт.

Одновременно с производством, авральным порядком, в суровых зимних условиях велись строительные работы в цехах, возводились дома в жилом районе (Соцгороде) и строились бараки на призаводской площадке. В освободившиеся от заключенных лагерные бараки также селили рабочих завода.

Когда мы приехали на Безымянку в сентябре 1942 года, завод уже работал полным ходом, выпуская в сутки по 15 — 16 машин. Основные производственные корпуса задействованы. На призаводской площадке построены сотни, а с учетом других заводов - тысячи жилых бараков. Бараки разные: деревянные, засыпные и шлакоблочные довоенной постройки, оставшиеся от заключенных, и новые. В районе реки Самары было много самостроев-полуземлянок. Лишь в районе так называемого Соцгорода, это в 3-4 километрах от завода, стояли три 4-х этажных и несколько 2-х этажных кирпичных и сборных деревянных дома (рис. 8-11).

Огромная территория, занятая бараками, была разбита на 5 жилых районов, а каждый район — на 5 участков. В участке несколько десятков бараков, под порядковыми номерами. Нам нужно было найти барак № 12, во 2-ом участке, 5-го района. Там в комнате № 22 жили наши родственники. Вот по этому адресу, не без труда, мы и дотопали от эшелона, явившись вчетвером с узлами на плечах. Встретили нас всхлипами, охами и ахами, но приветливо. Все Воротниковы были дома. Сборочный цех № 7, где трудились Николай и Петр Тихонович, работал в суточном режиме: сутки работа и сутки отдыха. То есть вроде бы 12-ти часовой рабочий день. И у них был день отдыха. В комнате площадью 14 кв. метров проживало, кроме их пятерых, еще семья Никитиных - двое. Приехало еще четверо и стало всего — 11 человек!

Система барачная известна: с торцов небольшие тамбуры, длинный сквозной коридор, по обе его стороны двери в комнаты. Двенадцать с одной стороны, двенадцать — с другой, всего 24 комнаты. В комнате плита (чем топить — решай сам), никаких других коммунальных удобств нет. Вошли мы в комнату, даже присесть некуда. От входа слева на стене гвозди — вешалка для одежды, к ней впритык топчан Никитиных, затем придвинутая к окну кровать Николая и Сони, между топчаном и кроватью поперек стоит детская кроватка 4-х летней дочери. Справа от входа скамья для ведер с водой и кухонной утвари, далее плита, за ней вплотную к окну — кровать Петра Тихоновича и Софьи Федоровны, между кроватью и плитой единственный табурет. Между кроватями к окну придвинут самодельный, крест-накрест сбитый стол. Вот и все. Свободного пространства 2-3 кв. метра.

После первых восклицаний, обмена новостями стали обсуждать, как же нам здесь устраиваться? Николай говорит, что в сборочном цехе, где он работал контрольным мастером, обещают переселить Никитиных, а пока они переночуют в цехе. Но опять не разместимся, даже на полу. Нужна надстройка, что-то вроде полатей. Из чего их делать? Где взять доски? Вспомнили о нарах в вагоне. Немедленно, втроем быстро отправились к эшелону. Пришли, благо он стоит, еще не отправили. Никого рядом нет. Вытащили несколько хороших досок — сороковки и приволокли в барак. Соорудили полати, по конструкции дяди Пети. Две стороны сбитых в панель досок уложили на опоры, прибитые к коридорной и боковой стене. По диагонали, в противоположном углу панели, закрепили авиационный трос, и через просверленное в потолке отверстие вывели трос на чердак и там укрепили его за балку. Сделали приставную лестницу, чтобы взбираться на полати. Побросали туда наши вещички. Полати стали нашим с Юрием местом пребывания. Матери разместились внизу на топчане. Так началась «жизнь безымянская».

Разобраться с адресами, найти 1-й или 3-й район, какой-то участок, тем более барак было непросто. Вдоль всего главного железнодорожного пути от Куйбышева, в направлении на восток, вплоть до станции Смышляевки размещались заводы, вокруг них формировались жилые поселки. Наиболее престижным считался 4-й район — Соцгород. Из Куйбышева до Соцгорода уже была проложена трамвайная линия. От Соцгорода до заводов — строилась. Немало работников завода, эвакуированных из Воронежа, проживало в городе, руководство — в переданном от нефтяников большом 4-х этажном доме, другие на подселении в домах жителей Куйбышева. Например, семья Ольги жила в комнате коммунальной квартиры по улице Красноармейской. Под заводское общежитие было занято здание инженерно-строительного института и гостиница «Центральная» на Ленинградской улице. Наиболее надежная транспортная связь — поезд. Трамвай из города ходил только до клинической больницы, а там надо было пересаживаться на другой маршрут до Соцгорода, а оттуда до завода пешком.

Основная масса заводских рабочих проживала в бараках, расположенных вблизи завода, от линии железной дороги до реки Самары. Здесь же размещался так называемый Юнгородок: бараки учащихся заводских ремесленных училищ и школ ФЗО. Всего на балансе завода находилось более 300 бараков. В них, помимо жилья для рабочих и общежитий Юнгородка, разместили: школы, больницу с поликлиникой, магазины, столовые, клуб, почту, бани с прожаркой и другие организации и службы. Завод был хозяином всего и вся. Соответствующие заводские службы занимались коммунальными и социальными проблемами. Никаких обустроенных дорог или тротуаров между бараками не было. В осеннюю дождливую пору и весеннюю распутицу путь между бараками был едва проходим. Такой глубокой, вязкой, черноземной грязи трудно себе представить. Не только галоши, а и сапоги нелегко было вытащить из этого месива. Так что путь в магазин, к водоразборной колонке, в уборную был далеко не прост.

Через пару дней, чуть освоившись на новом месте, мы обнаружили немало ребят, с которыми или учились вместе, или жили в Воронеже неподалеку. Так я встретил Анатолия Моргунова, с которым учились в техникуме, Владимира Сочнева и Георгия Животова, живших по соседству, а позже, на заводе — Михаила Гришина, школьного соклассника.

Однако времени на раскачку не было, жить без карточек на хлеб невозможно. Надо было устраиваться на работу. Куда? Конечно, на завод. Но даже в то военное время нужно было пройти медосмотр. Притом, следует сказать, что именно в это лето я стал быстро прибавлять в росте, но вследствие явно недостаточного питания был предельно худущий, с явными признаками дистрофии. Попытка определиться слесарем в престижный сборочный цех № 7, где работали Николай и Петр Тихонович Воротниковы, не прошла. Уж очень слаб был претендент. В отделе найма и увольнения завода, учитывая, что я учился в техникуме, предложили пойти контролером ОТК в цех № 70, только что выделившийся из сборочного цеха. Я согласился. И 2-го октября 1942 года я вышел на работу. В этом цехе изготавливали фидера (жгуты) электропроводов, штепсельные многоканальные разъемы, гидроприводы для топливной, противопожарной, воздушной и тормозной систем, мелкие узлы и детали крепления и т.п. Цех еще не был обустроен, рабочие осваивали новые площади: устанавливали оборудование, монтировали стенды и т.п. Имея нужный задел продукции, цех, по сути, ничего не производил. И там было не до меня. Я потолкался дня три-четыре, потом начальник БЦК говорит, что у него просят контролера в механический цех № 1, там запарка, и он направляет меня туда, временно. Ну, что тут скажешь. Проводили меня в этот цех, который затем стал местом моей постоянной работы.

Механический цех № 1, являлся одним из основных и наиболее крупных цехов завода. Численность работающих в военный период доходила до 800 человек. Сотни различных станков: токарных, фрезерных, револьверных, строгальных, сверлильных, долбежных, протяжных, шлифовальных и т.п. Работы невпроворот. Мои небольшие знания, полученные в техникуме, пригодились. Начальником цеха был Архипов, а начальником БЦК — Голубь. За мной закрепили группу крупных револьверных станков мастера Сафонова. Мои обязанности: проверка качества изготовления деталей при пооперационной настройке станков, выборочная — на различных операциях и 100-процентный окончательный контроль качества продукции. Каждую деталь надо было клеймить клеймами пооперационного и окончательного контроля. За рабочую смену переберешь сотни килограммов металла. В цехе холод, детали в масле, эмульсии. Руки и верхняя одежда быстро замаслились. Работали по 12 часов в смену. Одну неделю в первую смену, другую — во вторую, то есть в ночь. Уставал здорово. Выходных дней не было. Работу в воскресенье засчитывали как сверхурочные, с дополнительной оплатой, но деньги тогда не имели должной цены. Позже, по-моему, с конца 1943 года, восстановили выходные дни.

Я получал рабочую карточку — 800 граммов хлеба и сколько-то там крупы и жиров. Отоваривал все в заводской столовой, где обедал в перерыв. Сам обед, это жидкая баланда, с признаками ячневой крупы, или сорго, мороженые кусочки картофеля и капусты. Садился и вставал из-за стола голодный. Пайку хлеба приносил домой. В огромных четырех залах столовой слышно только звяканье алюминиевых подносов и собственных алюминиевых ложек о такие же миски, почти никаких реплик, тем более разговоров. Пришел, взял поднос и миску, подошел к раздаче, подал приобретенный в кассе талон на обед, дали тебе пайку хлеба, налили суп-баланду, отошел к столу, молча поел, сдал вахтеру поднос с миской — и на выход.

Мне почему-то навсегда запала в память такая картина. Работая во вторую смену, идешь по заводским улочкам в столовую, расположенную на отдалении от основных цехов. На дворе зима, холод, темень, время — около 1 часа ночи, а из репродукторов громко звучат песни Краснознаменного ансамбля Красной Армии: торжественно-взволнованная «Священная война», шутливая «Вася—Василек», или задорная «Самовары—самопалы». Они не облегчали чувство голода и холода, но бодрили душу. Думалось, что ты не одинок, что трудно сегодня всем, ведь идет война, однако, не только сражаются, но и поют воины о том, что будет победа, будет благополучная мирная жизнь. Правда, после столовской баланды, никак не насытившей, а только согревшей желудок, вновь возвращаешься к трудному бытию, но факт короткой бодрости духа все-таки был.

Мама еще не работала, подбирали ей место «посытнее», но так и не подобрали. Вскоре она определилась санитаркой в больницу, эвакуированного из Москвы моторного завода № 24 им. Фрунзе. Больница располагалась в соседнем бараке. Ну, а первое время она моталась с Соней по селам области, меняя последние вещички на продукты. Обмен был такой: картофель, тыква, свекла да патока — отходы сахароварения. И все. Постоянно зверски хотелось есть.

Зима с 1942-го на 1943-й год была самая для нас трудная: голодная и неимоверно холодная. Из сшитого прошлой зимой деревенского тулупчика я вырос, валенок не было. Попытка выпросить одежду и обувь в цехе не увенчалась успехом. Мне дали лишь брезентовые ботинки на деревянной подошве, носить их было невозможно — колодки. И мы были вынуждены, отрывая последний кусок, купить на толкучке мне ватную телогрейку и ноговицы, иначе, — ватные стеганые чулки с литыми галошами. То и другое шили и отливали на нашем заводе. Из моего тулупчика мама переделала себе теплую овчинную жилетку-безрукавку и меховые чулки в галоши. Но в такую суровую зиму моя телогрейка и ноговицы не спасали. Пока пробежишь эти два с небольшим километра до завода, мороз проберет до костей. Да и в цехе температура около нуля градусов. Стоит станкам простоять, не работая пару часов, как густеет эмульсия, и рабочие разогревают их факелом. К деталям не прикоснуться голыми руками. Однако начинается работа, постепенно разогреваешься. При первой возможности бежишь в термичку инструментального цеха, рядом с нашим, чтобы несколько минут погреться у печей.

Дома, в бараке те же проблемы. Голод, холод и полутьма. Электричество отключено. Керосина нет, горит небольшая коптилка на припечке — ватный фитиль, вставленный в пузырек, заправленный машинным маслом. Протопить печь зачастую нечем. Мы с Николаем и Юрием часто по вечерам совершаем рейды по окрестностям строек и предприятий в поисках бревна, обрезок досок, а иногда и шпалы. Наши женщины на железнодорожной станции перебирают выброшенные из топок паровозов шлаки, изыскивая куски не до конца сгоревшего угля. В комнате теснота, скученность — восемь взрослых и один ребенок.

Петр Тихонович в эту зиму тяжело заболел — открытая, скоротечная форма туберкулеза легких. В феврале удалось определить его в больницу, там в середине марта он и умер в возрасте 56-ти лет. Ушел из жизни замечательный человек: добрый, скромный, высококлассный специалист. Не смог перенести тяготы безымянского жития. В моей памяти он остался мудрым и участливым опекуном моего безотцовского детства.

Плюс ко всем бедам еще одна: это типичное социальное зло — завшивленность и клопы. От паразитов нет спасения, — ни прожарка белья в банях не уничтожала вошь, ни керосин или обработка химикатами не помогали от засилья клопов. Два таких «зверя» ели поедом всех на Безымянке. Такая вот картина.

Еще следует сказать о питании. Его мало назвать скудным, по существу оно полуголодное, если не совсем голодное. Дома, как и в столовой: остатки пайки черного, тяжелого и вязкого хлеба, неизвестно из чего выпеченного, плюс печеная тыква или свекла, редко мороженая картошка, миска горячей похлебки, болтушки. О мясе, рыбе, молоке, сахаре, тем более масле и не мечтали в то время. В магазине по карточкам давали только хлеб: рабочим — 800 грамм, служащим — 600, иждивенцам — 400. Крупы и жиров нет вообще. На рынке продуктов также мало и все баснословно дорого, причем преимущество дано товарному обмену, а не деньгам. Ты мне одно, я тебе другое. Спичек нет, огонь добывали кресалом (кусок гранита, металлическая пластина и ветошь).

Жутко было наблюдать черную массу людей, в обветшалой замасленной и просто грязной одежде, изможденных, согбенных голодом и холодом, непрерывным потоком бредущих сумрачным зимним утром на работу мимо нашего барака на моторный завод № 24. Многие опускались донельзя, утрачивая нормальный человеческий облик, их называли «доходягами». Трудно об этом писать, но это надо помнить. Это был действительно тыловой героизм советских людей, когда, преодолевая невероятные трудности, наш народ работал изо всех сил, жертвовал всем и верил в победу.

Вдохновляли тружеников тыла, наконец-то, и успехи Красной Армии на фронте. Незабываема эпопея грандиозной Сталинградской битвы в зиму 1942/1943 годов. Огромная, более чем 200-тысячная группировка немецко-фашистских войск фельдмаршала Паулюса была окружена, расчленена и разбита. В первые дни февраля 1943 года противник сложил оружие. Более 90 тысяч солдат и офицеров взято в плен. Одновременно, в конце января был полностью очищен от врага родной город Воронеж. Эта весть была воспринята на заводе с великой радостью. Наступал праздник и на нашей улице!

В бараке мы, хотя и жили в одной комнате, но питались отдельно. Евдокия Тихоновна устроилась на работу в столовую моторного завода. Им с Юрием было легче. Он в ноябре определился художником в клуб Юнгородка, расположенный в нашем районе. Работал в «свободном режиме». Лучше, относительно нас, жила и семья Николая. Моей малограмотной маме найти «хлебную» работу не удалось.

Так мы еле-еле дотянули до тепла. Весной взялись за огороды, вся территория вокруг бараков была вскопана жильцами. Достался и нам клочок земли, метров 50 квадратных. Плюс к тому от цеха мне выделили в районе поселка Зубчаниновка (надо было ехать туда на поезде), три сотки под огород. Это было вообще здорово. Так что осенью 1943 года мы были с картошкой, стало значительно легче. Но все равно военные годы остались в памяти, как непрерывная потребность в еде. Ощущение голода постоянное. Эта пора навсегда привила мне бережное отношение к хлебу и другим продуктам питания.

В апреле мне повысили разряд, освободили от пооперационного контроля и перевели на окончательную приемку деталей. Так было замечено мое старание и ответственность за дело. Расширился круг моих контактов на заводе. Я более свободно стал ориентироваться в организационной структуре завода, тем более цеха. Бывая в других цехах, мог соотнести, сравнить условия работы, сложность и разнообразие их профиля, технический уровень применяемой технологии. Но чувствовалась потребность в знаниях, и я сожалел, что в техникуме недостаточно глубоко изучал некоторые предметы. Так росло стремление учиться.

Весной 1943 года, наряду с выпуском самолетов ИЛ-2, на заводе началась подготовка производства нового цельнометаллического штурмовика ИЛ-10. (Летом 1944 года ИЛ-2 был снят с производства, и завод вплоть до 1947 года выпускал серийно ИЛ-10). Готовили оснастку, инструмент, оборудование, велась перепланировка цехов. Расширялся основной инструментальный цех № 20. Туда направляли кадры, в том числе и работников ОТК. Однажды начальник БЦК нашего цеха сказал, что получил разнарядку направить двух человек в этот цех, в том числе и меня. Я воспринял перевод с удовлетворением (рис. 12).

Так в июне 1943 года я получил самостоятельную работу в 20-м цехе, в лекальной группе мастера Бориса Тарасова. По штатному расписанию моя должность входила в состав КИЛа (контрольноизмерительной лаборатории ОТК), которая вела проверку всех средств метрологического контроля на заводе. То есть, работая в цехе, я был независим от цехового начальства, тем самым обеспечивалась объективность контроля такой важной продукции, как мерительный инструмент. Основное мое рабочее место было в лекальной группе. Там изготавливали штангенциркули, шаблоны, гладкие калибры (пробки и скобы), различный специнструмент. Ремонтировали штангенциркули, рейсмусы, микрометры, миниметры, оптиметры и т.п. По установленному на заводе порядку, вышедший из строя мерительный инструмент производственные цехи направляли на проверку в КИЛ. Там контролеры проверяли его, составляли дефектные ведомости, после чего этот инструмент поступал в 20-й цех на ремонт. Поручили и мне вести проверку инструмента одного из механических цехов завода. Так я получил рабочее место и в КИЛе. А размещалась лаборатория в бытовках того же цеха № 20, что было удобно для обеспечения постоянной связи с производством.

Постепенно я освоился с работой, и мелкий ремонт проводил сам. Настроив затем проверяемый инструмент, выписывал паспорт и возвращал его в подшефный цех, не загружая лекальщиков инструментального цеха. В самом КИЛе ремонтировали концевые меры длины (так называемые «Плитки Иогансона») и оптические приборы. Работа эта была исключительно сложная и точная, ее выполняли несколько контрольных мастеров.

Старший контрольный мастер лаборатории Иван Петрович Гудков, отличный специалист и добрый человек, шефствовал надо мной. Немало полезного я вынес из такого общения. Именно ему всегда поручались наиболее сложные и ответственные задания, когда был нужен объективный контроль качества изделий непосредственно в каком-либо цехе, чаще в сборочном и даже на ЛИСе (летной испытательной станции). Это бывало особенно тогда, когда выявлялись какие-то «ползучие» дефекты в производстве или при эксплуатации самолетов. Обычно он приглашал меня с собой, я помогал ему в проверках. Пишу об этом затем, чтобы показать: завод был не только местом приложения труда, получения заработка, но и хорошей школой, где приобретались профессиональные знания и опыт, воспитывались уважение к труду, дисциплина и ответственное отношение к порученному делу.

Лекальная группа 20-го цеха была замечательным коллективом. Там работало человек 40, Это были высококвалифицированные рабочие, истинные мастера. Помимо тонкого лекального дела, многие из них могли работать на станках: токарном, фрезерном, шлифовальном, протяжном и т.д. Они умели все. «Ловили» микроны. Выполняя сложный заказ, сами и предъявляли на контроль окончательно изготовленную продукцию. Такие, как Николай Путилин, Иван Силин были настоящими асами, пользовались уважением всего завода. Я гордился дружбой с ними (рис. 13-18).

В августе 1943-го года меня взяли на месячные военные сборы допризывников. Попали мы, к счастью, вместе с Мишей Гришиным. Лагерь располагался где-то в районе Зубчаниновки. Жили в бараке, спали на 2-х этажных металлических койках. Обмундировали в поношенную солдатскую хлопчатобумажную форму. Гоняли нас здорово: учеба, освоение оружия, строевая подготовка, ночные марш-броски и т.п. Кормежка была хотя и неважная, но значительно лучше, чем дома. Это было памятное для нас с Мишей время, мы там еще больше сдружились. Много говорили, мечтали о послевоенном времени. На этих сборах меня приняли в ВЛКСМ.

Конечно, военная пора была архитрудная, но возраст 17-18 лет брал свое. Освоился я и в нашем барачном житие. Евдокия Тихоновна с Юрием осенью 1943 года получили комнату в бараке неподалеку. Так, что нас осталось в комнате шестеро на 14 кв. метрах, все-таки свободнее. В нашем барачном клубе Юнгородка смотрели кинофильмы, там же в 1943 году организовался драматический кружок, и Юрий Картавцев стал в нем принимать участие. Группа инициативных молодых ребят при поддержке парткома завода организовала джаз-оркестр. Руководил им Марк Зингер — неплохой скрипач, числившийся воспитателем Юнгородка. В джазе играли: Б. Максаков — пианино, М. Аксенов — аккордеон и тромбон, В. Быков и В.Трофимов — труба, А. Солопов — скрипка, С. Рассолов — контрабас и Б. Роземблит — ударные. Вот такая джаз-банда из восьми человек. Они работали: токарем, слесарем, мастером, парикмахером, газосварщиком и после работы пропадали в клубе. Были концерты, но в основном играли на танцах, редко всем оркестром, иногда трио: пианино, аккордеон и ударные. А чаще один пианист или аккордеонист. Аккордеон был особенно популярен тогда. Танцы в военные, да и в первые послевоенные годы являлись наиболее распространенным увлечением молодежи, можно сказать повальным. Также как и джазовая музыка. И когда сегодня некоторые деятели искусства говорят, что джаз изгоняли с эстрады, и что джазовым коллективам было трудно, я никак не могу с этим согласиться. И до войны, и в трагическую военную пору, и после джаз широко шагал по стране. Были великолепные ансамбли, расходились нарасхват пластинки. Музыка эта была необыкновенно популярна.

Так вот, стали приобщаться к танцам и мы. Неловко толкаясь пока только с парнями, постигали премудрости танго, фокстрота, вальса и пришедшей к нам из США «Линды», предвестника «рок-н-ролла». И со временем постигли, даже неплохо стали танцевать. Конечно, все это относится уже к 1944, 1945 и последующим годам. А тогда, зимой 1943-1944 годов, только начинали. Основным стимулом для самодеятельных артистов было то, что руководство Юнгородка их немного подкармливало нехитрой пищей, чему они были рады; да и некоторые любители, прислонившиеся к хлебному месту, приносили им какие-то куски. Вот так было. И то, что я до сих пор помню фамилии этих ребят, зачинателей джаза в условиях холодного, голодного, тяжкого военного лихолетья, характерно, и говорит о том, какое влияние все это оказало на меня в юности. Так же, как предвоенные пластинки братьев Машерек, джаз Марка Зингера формировал мой музыкальный вкус и музыкальную память. До сего времени помню также, какое сильное впечатление произвело на всех нас появление в 1943-м году фильма «Два бойца». Популярность Марка Бернеса и Бориса Андреева выросла еще больше, и особенно трогали замечательные, мелодичные песни Н. Богословского «Темная ночь» и «Шаланды».

Вообще мне хотелось в этих записках показать, что, несмотря на трудные, порою совсем тяжкие моменты военного времени, холод, голод, усталость, полное отсутствие выходной одежды и обуви, мы, молодое военное поколение, испытывали и положительные эмоции. Было место шуткам, розыгрышам, скромному веселью. Развлечений было немного: сеансы кино, спектакли самодеятельности в клубе, и, конечно, танцы. Бродили из клуба в клуб по темным безымянским тропинкам. Из-за перебоев с электроэнергией танцы часто срывались, но, придя в освещенный, холодный клуб-барак, молодежь приносила с собой веселье, а разогревшись в танце, и тепло. Позже, в первые послевоенные годы, мы, группа любителей, стали ездить в город на танцы в сквере на ул. Куйбышева, где крутили особенно популярные тогда пластинки с записями песен Петра Лещенко и Константина Сокольского. Бывали мы и в клубе им. Дзержинского и даже в Доме офицеров.

Осенью 1943-го года в Соцгороде открылась вечерняя школа рабочей молодежи. Мы с Толей Моргуновым пришли записаться, показали документы, что мы учились на 2-м курсе техникума, и нас зачислили в 10-й класс. Занятия начинались в 21.00, по четыре учебных часа в день, четыре раза в неделю. Трамвай тогда в Соцгород от завода не ходил, дорога до школы занимала 40-45 минут. Учиться и общаться со школьной молодежью, десятиклассниками было интересно. Походили мы в охотку сентябрь, октябрь; в ноябре начались холода. К голоду и физической нагрузке прибавился мороз, пробиравший нас на виадуке до костей, и в середине ноября мы не выдержали и бросили школу. Миша Гришин жил в городе, в общежитии, и в нашей затее не участвовал.

К новому 1944 году пустили трамвай из Соцгорода до призаводской площадки, пути проходили под окнами нашего барака. Успехи на фронте в конце 1943 года и начале 1944-го сказывались не только на настроении советских людей, но и способствовали хотя и небольшому, но все-таки улучшению условий жизни. В столовой были введены месячные карточки усиленного дополнительного питания — УДП, это порция пшенной каши, заправленная наперстком хлопкового масла; стахановские талоны на 100 граммов хлеба, стал появляться вермишелевый или пшенный постный суп. Мне иногда перепадали эти добавки. Но юному растущему организму их было, конечно, явно недостаточно. Иногда мама приносила из больницы какую-нибудь пищу: суп, кашу, ломоть хлеба.

Зарплата была небольшая, да и тратить-то деньги особенно было негде. По карточкам промтоваров не отпускали, а на рынке цены бешеные. При освоении машины ИЛ-10 ввели аккордную систему оплаты труда для служб подготовки производства, в том числе и КИЛу. В очередную зарплату я получил невиданную сумму — 1300 рублей, это в 2 с лишним раза больше обычного. Немного подзаняв у Николая, поехали с мамой в город на барахолку, ее называли «Цыганка». Там купили мне валенки подшитые и солдатские ватные штаны. Так я немного утеплился к будущей зиме.

К лету меня настигла новая беда — малярия. Да не какая-нибудь, а тропическая. Трепала она меня через сутки, а иногда и ежедневно, выматывая до полного изнеможения. Начиналось все резким ознобом до зубовного перестука, а затем жар — температура зашкаливала за 40 градусов, невыносимые головные боли, бредовое состояние. Иногда казалось, что у меня две головы, одну я пристрою, успокою, а потом, вроде, принимаюсь за вторую. Через сутки резкое падение температуры до 35 градусов, опустошительная слабость. Потом все повторяется. И так несколько дней кряду. Приступы малярии повторялись часто. Чем только ни лечили. После одного очень затяжного приступа дело дошло до судорог. Мама упросила положить меня к себе в больницу. Я не смог даже выйти из комнаты, так был слаб, и меня вынесли на руках и на санитарной машине отвезли в стационар. Я проболел недели две. В том году больше приступов не было, но к лету 1945 года малярия проявилась снова.

Как я уже говорил, за положением на фронте следили все каждодневно. На центральной заводской площади был установлен большой стенд с картой европейской части СССР. На ней красными флажками и цветной лентой обозначалась линия фронта на каждый день. У карты постоянно толпился народ, обсуждали ход наступательных операций, строили прогнозы об окончании войны. Вся страна жила заботами фронта. Нечего говорить, как радовались мы победам Красной Армии под Сталинградом, освобождению в январе 1943 года родного Воронежа. Запомнился день 6-го ноября этого же года. Уходя с завода, мы на проходной остановились — репродуктор голосом Ю. Левитана сообщал, что нашими войсками освобожден город Киев. Май, июнь, июль 1944 года были триумфальными для Красной Армии. Каждая неделя отодвигала фронт на Запад. Были освобождены: Крым, вся Украина, Белоруссия, большинство территории прибалтийских республик. Наступила пора войны за пределами Советского Союза. Наши войска вступили в Румынию и Польшу.

На заводе мои производственные дела шли неплохо. Я стал выполнять более сложный контроль высокоточных инструментов: червячных фрез, резьбовых и фасонных калибров, работая на большом инструментальном микроскопе и проекторе. Присвоили мне 7-й разряд. Повысился и заработок.

Осенью 1944 года в кругу ребят, Анатолия Моргунова, Михаила Гришина, Юрия Трончина и других, пошли разговоры о возможном продолжении учебы. В Куйбышеве еще в прошлом году возобновил работу авиационный институт, а также и авиационный техникум на базе Воронежского. Из студентов, окончивших в Воронеже 3-й курс и работавших на заводе, набрали группу. Они за 2-3 месяца прошли некоторые учебные дисциплины и затем защитили дипломные проекты. Кроме того, восстановили 3-й курс, опять-таки из ребят, окончивших в Воронеже 2-й курс техникума. В индустриальном и инженерно-строительном институтах объявили об открытии подготовительных отделений для приема на 1-й курс. Говорили, что все эти меры осуществляются в соответствии с решением правительства, озабоченного необходимостью подготовки кадров для послевоенного времени. Даже отзывают из армии, с фронта студентов старших курсов технических ВУЗов для продолжения учебы. Будут, мол, отпускать на учебу и с военных заводов, на которых призыв в армию бронируется. Эти сведения подтвердились.

Шел уже октябрь. Мы узнали, что директором Куйбышевского авиатехникума является бывший заведующий учебной частью Воронежского техникума Н.Н. Бородин. Как-то отпросились с Анатолием с работы и поехали в город. Техникум занимал часть 3-го и 4-го этажей лабораторного корпуса авиационного института на улице Ульяновской. Директор встретил приветливо, сказал, что помнит нас: «Пишите заявление, примем на 2-й курс». Возвратившись домой, мы несколько дней с Анатолием и Михаилом обсуждали, что делать. Хотелось в институт, но там можно было поступить лишь на подготовительное отделение, то есть учиться всего 6 лет. Это долго, не выдержим. Если в техникум, то 3 года. А там видно будет. Так и порешили. Написали заявления, Толя отвез их Н.Н. Бородину, тот оформил наше зачисление на 2-й курс на отделение холодной обработки металлов резанием, что было наиболее близко нам уже по практической работе на заводе. Дал официальное письмо на завод, о переводе в техникум для продолжения учебы. По месту нашей работы никаких проблем не было. Отдел кадров завода оформил наше увольнение в связи с уходом на учебу. И 14-го ноября 1944 года мы приступили к занятиям в Куйбышевском авиационном техникуме, в группе Х-3-2 (3-й семестр, 2-я группа). Миша Гришин, поступил в группу 2-го семестра.

Учебу начали с большим желанием, обогащенные опытом работы на заводе, испытывая потребность в знаниях. В то же время переход с завода на учебу оказался далеко не простым делом. Во-первых, дорога до города. Занятия начинались в 8.00 утра. Электричка еще не ходила. Ездили поездом, но график движения его не соблюдался. Поэтому первое время мы, выходя из дома в 6.00 утра, нередко опаздывали на занятия. Встал вопрос — снять угол или комнату в Куйбышеве, так как общежития в техникуме не было. Но первые попытки охладили наш пыл, условия оплаты оказались совершенно неприемлемыми. Благо, что через пару месяцев пошли электропоезда, и эта проблема была решена. Во-вторых, подготовка к занятиям. Дома не было ни учебников, ни условий (теснота, скученность, вечером при коптилке особенно не позанимаешься). Нашли выход: городская публичная библиотека, во Дворце культуры на площади им. Куйбышева. В-третьих, питание. Это была самая трудная задача. Но и здесь нам помогли. Большую поддержку оказали профком и дирекция техникума. Нас, заводских, или, как еще называли — безымянских, опекали, подкармливали: дополнительные талоны на хлеб, карточки УДП. Подрабатывали в мастерских, лабораториях. Кроме нас, в техникум поступили еще несколько заводских ребят из Безымянки: Юрий Трончин, Вадим Ястребов, Владимир Говердовский, Марк Лившиц, Николай Антименко, Борис Иванов, Исаак Шкляр, Георгий Животов и другие. То есть сформировалась довольно сильная команда, и мы оказывали существенное влияние на «общественное мнение» в техникуме, став вскоре основным ядром комсомольской организации. Главное, что следует отметить, активным и ответственным отношением к учебе, знаниями практической заводской работы завоевали авторитет среди сокурсников и у преподавателей.

Михаил Гришин привыкал к техникуму сложнее, его тянуло в Воронеж, там были его мама, сестра и Людмила, с которой он дружил со школьных времен. Вскоре он оформил перевод в Воронежский техникум и уехал домой. Прощаясь, мы условились, что я также буду стремиться возвратиться в родной город.

Режим дня во время учебы был довольно напряженный. Подъем в 6.00, утренний туалет, небольшой перекус, и, по условному сигналу, втроем или вчетвером, из соседних бараков, в 6.30 бегом к платформе 137-го км. В 6.56 отправление электрички, в 7.40 прибытие на вокзал Куйбышева, и оттуда также бегом в техникум. Со звонком в 8.00 сидим за учебными столами. Занятия до 14.00, как правило. Затем в институтскую столовую — обед. Оттуда в библиотеку, не спеша, вразвалку — небольшая разминка. От 15.00 до 19.30 занимаемся в библиотеке, не всегда только уроками, а и чтением художественной литературы, о чем здорово соскучились, да и просто разговорами в тепле, тиши и уюте библиотеки. А в 20.00 электричка возвращает нас в темноту Безымянки. В 21.00 - дома. Какой-никакой ужин, и день прошел.

Активность безымянских ребят давала результаты. На очередной отчетно-выборной комсомольской конференции Вадима Ястребова избрали секретарем комитета ВЛКСМ техникума, Анатолия Моргунова — секретарем бюро ВЛКСМ факультета. Ребята выдвинули в комсомольский актив и меня. Но не только речевой недостаток и связанная с этим общественная пассивность, но и действительная тяга к учебе, являлись причиной моего отказа. Учился я хорошо, практически на пятерки (в итоге и получил красный диплом). Правда, в следующем 1946 году меня все-таки избрали в состав комитета комсомола, хотя пользы там я принес мало. А вот Вадим и Анатолий, активно включились в общественную работу, уделяя ей много времени, что не могло не сказаться на их учебе. В больнейшем (вот парадокс), именно я оказался на партийной и государственной стезе, Анатолий же посвятил жизнь технике, родному заводу, а Вадим — журналистике.

Студенческая среда, задор молодости, ожидание серьезных перемен в жизни, вследствие впечатляющих успехов Красной Армии на фронте, создавали благоприятную жизненную атмосферу. Бытовая неустроенность, скудное питание, примитивная одежонка не влияли на настроение. Время проводили активно. К безымянским посещениям кино и танцам прибавились вечера молодежи в техникуме, проводимые комитетом комсомола. Вадим организовал драмкружок, ставивший комедийные миниатюры и отрывки из популярных пьес. С помощью дирекции техникума приобрели радиолу, кто-то из ребят помог купить трофейные пластинки с записями заграничных джазовых мелодий. К нам на молодежные вечера приходили студенты из соседних учебных заведений.

И вот, наконец, наступил долгожданный день Победы.

В ночь на 9-е мая я проснулся от громкого шума: кто-то барабанил в дверь комнаты и орал, повторяя мое имя. Я вскочил, открыл дверь, ворвался возбужденный, сияющий Юра Трончин и закричал: «Победа, Победа… Включай немедленно репродуктор!!!» Я включил, диктор Юрий Левитан повторно зачитывал правительственное сообщение: «Вчера 8-го мая, в 23 часа 00 минут московского времени, был подписан Акт о безоговорочной капитуляции Германии, 9-е мая считать днем Победы и нерабочим днем!» Было 3 часа ночи. Конец войне! Долгой, страшной, невыносимо трудной для советского народа. Эта весть, хотя и ожидавшаяся вот-вот, все равно ошеломила всех. Радость, ликование, слезы. По бараку шум, крики у-у-р-р-а-а-а, хлопают двери... Возгласы: «Ну, наконец-то! Неужто кончилось, просто не верится! Сколько ждали, сколько ждали, и вот — дождались светлого праздника!» Как говорится, — все смешалось в доме… Потом пошли разговоры, прогнозы, что и как теперь будет. Надежды, мечты и чаяния стремился высказать каждый из домашних (рис. 19-23).

Уже рассветало. Народ повалил на улицу. Подошли Толя Моргунов, Володя Говердовский и мы вчетвером направились в Соцгород. Там, у недавно открытого заводского клуба «Родина», масса народу, орет репродуктор: восторженные репортажи, музыка, песни. Люди толкутся, обнимаются, что-то кричат, пытаются танцевать. Но погода в это утро была прямо-таки мерзкая: холодно, ветрено, слякотно, моросил мелкий дождь. Однако пыл наш не угасал. Пешком возвращались к себе. Возбужденно разговаривали, перебивая друг друга. Ведь что было! Немцы были в Сталинграде, в Воронеже, в 30 километрах от Москвы, но мы не только выстояли, а погнали врага с земли нашей, и в Берлине поставили точку! Освободили Европу от фашизма! Каково!? Как должны быть благодарны все народу советскому, партии, товарищу Сталину за это. Насколько вырос престиж СССР, как уверенно чувствует себя советская делегация на проходящей сейчас в Сан-Франциско конференции Объединенных Наций. Как теперь пойдут дела внутри страны: в экономике, в улучшении жизни народа? Но и проблем- то сколько! На оккупированных немцами территориях предстоит колоссальная работа. Хотя и возможности для развития народного хозяйства огромные — перестройка промышленности на мирные рельсы раскрывает огромные перспективы. Да мы теперь… Вот такие были речи. В бараке у Юры Трончина отметили Победу.

Следующий и другие дни прошли под впечатлением Победы. Но постепенно улеглись эмоции, жизнь входила в обычную колею, особых изменений не было. Стало немного грустно. Сколько ждали, говорили: «Вот кончится война, и тогда…» А что тогда? Было не очень ясно, но загадочно! Умом мы понимали, что требуется время, а ожидали чего-то необычного. Однако главное в том, что снят был с сердца и плеч народа огромный груз войны, давивший четыре года. Это проявлялось в людях отчетливо. Наступала летняя пора. Стали прибывать эшелоны с демобилизованными воинами. Встречали их радостно, с цветами и слезами. Перроны вокзалов были забиты народом.

В конце июня закончились экзамены в техникуме. Я сдал все на 5 и перешел на 3-й курс. Группе отличников учебы и комсомольскому активу выделили путевки на 12 дней в здравницу НКАП на Красной Глинке. Надо здесь рассказать, что еще в предвоенное время был подготовлен проект строительства крупной гидростанции на реке Волге в створе Жигулёвских гор (на правом берегу) и Соколиных гор (на левом берегу), в районе поселка Красная Глинка. Там была создана производственная база: карьеры гранитного щебня, растворные узлы для приготовления бетона, крупные механические и деревообрабатывающие мастерские, транспортные предприятия и т.п. Было возведено величественное здание Управления строительством ГЭС на левом высоком волжском берегу. Перед войной стройку законсервировали, на производственной базе разместили ряд предприятий, эвакуированных с востока страны, которые затем выросли в крупные центры промышленности, в частности, известное ОКБ авиационных двигателей Генерального конструктора Н.Д. Кузнецова. Здание Управления ГЭС было передано наркомату авиационной промышленности, которое устроило в нем здравницу для работников своей отрасли. И даже в труднейшие годы войны она функционировала как медицинский профилакторий. Путевки туда были однодневными, трехдневными, шестидневными и на 12 дней. После войны место строительства ГЭС изменили, и Куйбышевская гидростанция была сооружена выше по Волге, в районе нынешнего города Тольятти.

Так вот, в эту здравницу, расположенную в 30 км от Куйбышева, мы и поехали 1 августа 1945 года. Пребывание на Красной Глинке подкрепило нас, хотя питание там было по карточкам и не особенно разнообразное, но довольно обильное, что было и нужно. Тем более для меня, вконец затрепанного малярией, превратившегося в живые мощи (я весил тогда 57 кг, а рост 178 см) (рис. 24).

Возвратившись из здравницы, мы с ходу отправились в колхоз, на уборку картофеля, где пробыли до середины октября. С 20-го октября начались занятия. На 3-м курсе преподавали больше специальных предметов, которые нам, имеющим производственный опыт, давались легче. В техникум на 1-й курс поступил Николай Коломыцев, мой товарищ с Плехановской, 10. Участник войны, после тяжелого ранения его демобилизовали. Жил Николай у старшей сестры Галины, которая была замужем за полковником К.К. Рыковым, летчиком-испытателем с нашего завода. Мы сразу восстановили с ним дружеские отношения.

Хочу рассказать об одном случае. Как-то Николай пригласил меня к себе, помочь разобраться с уроками. Мы пришли к ним домой, семья Рыковых жила в престижном доме «Востокнефтестроя» в отдельной двухкомнатной квартире, что было редкостью. Меня поразило тогда убранство комнат, чистота, какое-то благолепие. Вот, подумал, живут же люди! Мы немного позанимались с Николаем, и Галя пригласила нас к столу. Ну, я и «отметился». Впервые за военные годы съел мясные щи, котлеты с картофельным пюре и компот. Обед расслабил меня. Такого я не испытывал давно.

Галя расспрашивала меня о родных, вспоминала Воронеж. Ну, а Константин Константинович отнесся к нам равнодушно. Я не стал напоминать ему о нашей встрече на ЛИСе летом 1944 года. А было это так. В воинских частях на самолетах ИЛ-2 стали разрушаться конусные болты крепления крыла к центроплану. Были и катастрофы. Причина: вели доработки в частях стыковых гребенок без соответствующего контроля и индивидуального подбора болтов, вследствие чего посадка болтов в гребенки нарушалась, и они работали не только на срез, но и на изгиб. Потому и разрушались. Такие самолеты возвратили на завод, для проверки и более тщательной доработки.

Обмер и дефектирование узлов поручили КИЛу, старшему контрольному мастеру И.П. Гудкову. Вместе с ним мы проверили все машины в сборочном цехе, а потом стали работать на летной станции. Там подружились с наземными техническими бригадами, обслуживающими самолеты перед полетом. Как-то один механик спросил меня, летал ли я на ИЛах? Нет? Хочешь, я устрою? Конечно! Он договорился с одним из пилотов, им оказался К.К. Рыков. Меня посадили на место стрелка-радиста, закрыли фонарь, самолет вырулил на полосу и мы взлетели. Впечатление сначала было удивительное, ведь это вообще первый полет в жизни. Но потом я сжался, полет-то испытательный. Начались виражи, ямы, тряска и т.п. Нагрузки росли, уже не до красот неба. Я еле-еле выдержал 30-минутный полет. Как только после посадки машина подрулила на стоянку, я, открыв фонарь, буквально вывалился из кабины. А меня качает из стороны в сторону. Константин Константинович смотрел и улыбался: «Ну, как понравилось?» Я только промолвил: «Спасибо». И вот случай свел меня с ним снова. Думаю, он и не помнил этот незначительный факт, а я не стал напоминать о нем.

Дела в техникуме шли неплохо. Уровень преподавания достаточно высок. Лекции читали несколько профессоров и доцентов из авиаинститута: Разумихин, Бражников, Циприн, Лысенко и другие. Это интересно и ново для нас. Также и лабораторные работы, подготовка курсовых проектов проходила на институтской базе. Мои успехи в учебе заметны. Секретарь парторганизации техникума, преподаватель высшей математики Н.В. Матвеева завела разговор о вступлении в ряды ВКП (б). Мы втроем с Анатолием и Вадимом подали заявления. Вскоре состоялось партсобрание, а 23-го января 1946 года нас приняли кандидатами в члены партии на бюро Ленинского РК ВКП (б) Куйбышева. В зимние каникулы отличникам учебы и комсомольскому активу выделили путевки на 12 дней в Дом отдыха моторного завода № 24 на Поляне Фрунзе. Это в приволжской зоне отдыха, недалеко от Куйбышева. В это время проходила предвыборная кампания — первые после войны выборы в Верховный Совет СССР. Нас привлекли к организационно-пропагандистской работе. Ребята ходили по домам, разъясняли порядок проведения выборов. Мои функции ограничивались регулярным дежурством на избирательном участке, закрепленным за техникумом.

На занятиях физкультуры, которые проходили в спортзале института, преподаватель обратила внимание на мои заметные по отношению к другим ребятам, успехи в гимнастике, и предложила мне, Володе Лыто и Виктору Тюняеву приходить на занятия городской гимнастической секции во Дворце культуры им. Куйбышева. Мы пришли, показали тренеру, мастеру спорта Петру Афанасьеву, свои возможности, и были зачислены в секцию. Так я продолжил воронежское увлечение. Дело пошло неплохо, однако худоба, слабость мышц еще долго давали о себе знать. Вскоре я защитил 4-й разряд и начал тренировки по 3-му разряду.

Дома тоже изменения. Николай Воротников получил вызов с Воронежского авиационного завода, и в январе 1946 года с женой и дочерью уехал в Воронеж. (Через пару месяцев Николай взял и Софью Федоровну). Так что к весне мы остались с мамой в комнате вдвоем. Стало свободно. Однако материальные условия оставались трудными. Какие наши доходы?! Помогала поддержка техникума, и те небольшие харчи, которые мама приносила из больницы. Как-то меня и некоторых других ребят премировали, дали ордер на отрез поплина. Получил и принес домой, мама довольна — выйдет хорошее платье. Однако пришлось его продать на барахолке, так как решили, что пора заменить мою истрепавшуюся телогрейку и купить пальто. Добавили немного денег, и, потратив два выходных дня, купили на рынке, правда не новое, но все же фабричное и «семисезонное», годное не только для осени, но и с подстежкой для зимы. Это было первое взрослое пальто, поэтому и запомнилась дата покупки - 14 апреля 1946 года.

В мае на занятиях в гимнастической секции стало известно, что в июле состоится Всесоюзный парад физкультурников в Москве (по типу того, что проходил в 1945 году на Красной площади), и будут подбирать участников для Куйбышевской гимнастической делегации. Тренеры призвали нас активно готовиться, будет индивидуальный отбор. В начале июня состоялся просмотр. Нужно было выполнить ряд гимнастических элементов в вольных упражнениях, проявить спортивную выправку и т.п. Я сомневался в успехе. Но по сумме баллов прошел испытания.

И вот 21 июня 1946 года куйбышевская группа юношей и девушек в составе 58 человек, в том числе из техникума: В. Лыто, В. Тюняев и я, отправилась поездом в Москву. Пришлось, чтобы успеть к отъезду, досрочно сдать экзамены. В дорогу нам выдали по банке сгущенного молока 0,5 л и по буханке хлеба. Ехали почти двое суток, а 23-го числа — Москва, Казанский вокзал. Погрузили нас в кузов грузовой автомашины и повезли в Фили, на спортбазу авиационного завода. Была вторая половина летнего дня, мы глазели по сторонам, восхищаясь нашей столицей, где были впервые. Москва поразила нас, после затрапезного Куйбышева и грязной, пыльной Безымянки, она выглядела блестяще. Это впечатление еще больше подтвердилось, когда нам представилась возможность потом походить и поездить по городу.

Сводная колонна гимнастов ВЦСПС, куда вошла и куйбышевская группа, разместилась в парке при Дворце культуры им. Горбунова авиационного завода № 23 (теперь это завод им. Хруничева), в армейских палатках. Девушки жили в спортивном зале дворца. Всего нас было около 3000 человек. По армейскому принципу разбили на батальоны, роты, взводы. Условия жизни и занятий были, по нашему мнению, хорошие. Здесь же на стадионе проходили общие тренировки, а групповая и индивидуальная отработка элементов — в аллеях парка. Выдали нам спортивную тренировочную одежду: трусы, майки, носки, спортсменки кожаные и фланелевые спортивные костюмы. Распорядок дня такой: подъем в 6.00, с 6.30 до 8.30 занятия на стадионе, в 9.00 завтрак в заводской столовой (ходили туда строем), с 10.00 до 14.00 снова занятия, затем обед и отдых, с 16.00 до 20.30 занятия, в 21.00 ужин и в 23.00 отбой. Уставали мы, особенно на первых порах, здорово. Буквально валились с ног. Надо отдать должное, что питание было хорошее: разнообразное, калорийное и обильное, а с середины июня просто отличное, давали: масло, яйца, рисовую кашу, мясные блюда в обед. Даже при такой нагрузке мы к концу сборов отъелись, заметно прибавили в весе и окрепли физически,

Спортивным и художественным руководителем у нас был Николай Серый, популярный тогда гимнаст — заслуженный мастер спорта, чемпион СССР по гимнастике, а музыкальным руководителем — Юрий Файер, народный артист СССР, дирижер Большого театра. К Всесоюзному параду готовились, кроме нашей, колонны всех союзных республик, крупных спортивных обществ и институтов физкультуры Москвы и Ленинграда. Тренировались мы целый месяц.

Настал день 21 июля. Накануне нам выдали форму: белые шерстяные гимнастические трико на штрипках, желтые шелковые майки и легкие белые тапочки — «чешки». Парад участников и выступление на этот раз были на стадионе «Динамо». Это был незабываемый день. Волновались все. В марш-параде я не участвовал. Гимнастические упражнения юноши выполняли с палками, а девушки с мячами, потом все с разноцветными флажками, которыми «рисовали» на поле стадиона различные мозаики и слова приветствия. Затем на спортивных снарядах — показательные выступления 36 мастеров спорта по гимнастике. В заключение упражнения девушек с большими кольцами. Они, перестраиваясь, образуют различные цветовые клумбы. В общем зрелище яркое, красочное. Трибуны многократно подбадривали спортсменов аплодисментами.

Всем участникам хотелось увидеть членов правительства, сидевших на трибуне, и, конечно, Сталина. Кто оказался в первых рядах, те видели, но мне, скажу честно, не удалось еще и потому, что упражнения шли в таком быстром темпе, столько было сложных перестроений, только успевай поворачиваться. По итогам праздника наша колонна ВЦСПС получила высокую оценку. В последующие дни состоялись еще два выступления.

А с 26 июля по 2 августа нам дали возможность познакомиться с Москвой. Побывали мы на Красной площади, в ЦПКиО им. Горького, посетили Третьяковскую галерею, музей В.И. Ленина. В МХАТе им. М. Горького смотрели «Воскресенье» (играли: К. Еланская и М. Прудкин, от автора — И. Судаков), в Большом театре — «Бахчисарайский фонтан». Оба этих спектакля потрясли нас игрой замечательных актеров, какой-то особой аурой самих театров, в которых витал высокий дух искусства. В парке ЦДКА слушали концерт джаз-оркестра под управлением Эдди Рознера. Для нас это был подарок. Конечно, многократно ездили в замечательном, идеально чистом и красивом метрополитене, просто бродили по московским улицам. Пребывание в Москве было праздником. Ну, а 2 августа уехали всей группой домой. Встретила меня 4 августа жарой барачная, пыльная Безымянна.

Впереди был почти месяц каникул. Мы с мамой решили побывать в Воронеже. Достали с трудом билеты, и 16 августа выехали, с пересадкой в Ряжске. Через двое с половиной суток поезд прибыл на станцию Воронеж. Вокзала тогда, собственно, не было, да и города тоже. Я знал, что Воронеж сильно разрушен войной, но то, что увидел, превзошло все ожидания, поразило. Ни одного целого дома в центральной части города. Груды развалин, остовы домов. Нет и наших, ни на Плехановской улице, ни на улице Урицкого. Лишь на спусках к реке сохранились, или восстанавливались одноэтажные домики. Однако, несмотря на разрушения, в городе поддерживался порядок, жизнь налаживалась. Улицы расчищены, подметены, близ домов отмостки присыпаны желтым песочком. В городе — спокойствие, какая-то типично воронежская неспешность; работали магазины, киоски. В парках играла по вечерам музыка — танцы, как до войны. Восстановлен частично кинотеатр «Спартак», рядом ухоженный сквер, в котором я, сидя на скамье, слушал неповторимого Н. Мордвинова, читавшего «Мцыри». Работал цирк Шапито в Первомайском саду.

Остановились мы у Евдокии Захаровны. Они с мужем, вернувшимся с фронта, жили в комнатке при швейной мастерской, где оба работали. Встретились мы с Михаилом Гришиным. Он по-прежнему жил в Троицкой, их дом на улице Героев Революции сохранился, хотя и пострадал. Мы долго бродили с ним по улочкам слободы, где прошли детство и юность, и говорили, говорили. Вспоминали школьные годы, товарищей, завод и Безымянку. Наш «пикник» за Волгой летом 1944 года, когда осуществили мечту — побыть на природе, на Волге. Ведь живя в Куйбышеве второй год, я, в сущности, не видел великой реки. Собравшись с духом, после долгой подготовки, накопив деньжат и купив на Ильинском рынке провиант - фасоль, картошку, лук и масло, мы переправились на правый безлюдный тогда берег Волги, и провели там почти весь воскресный день. Купались в быстрой и прохладной волжской воде, загорали. А потом, соорудив костерок, Миша принялся варить суп, но фасоль долго не разваривалась, а картошка уже превратилась в пюре, аппетитные запахи дразнили нас и мы принялись за еду. Хотя фасоль и похрустывала на зубах, для нас тот суп был лакомством. Опорожнив котелок, мы блаженствовали на теплом песке, предавшись мечтам о послевоенной жизни. Это был настолько благодатный день, что навсегда сохранился в нашей памяти. Вот и сейчас мы перебирали детали этого теплого, тихого, летнего дня на берегу Волги. Как мало было нужно тогда нам, рабочим парням военной поры, для маленького счастья.

Встретил я в Воронеже несколько знакомых ребят: Бориса Лачинова, Алексея и Анатолия Бушуевых, Марию Парфенову, Юрия Соломатина. Все повзрослевшие, прошедшие суровые военные испытания: кто перенес оккупацию, кто прошагал фронтовые дороги. Они рассказали, что многие мои товарищи не вернулись с войны: Юра Коротеев, Боря Рудаков, Миша Фросин, Коля Соломатин и другие. Погиб Ипполит Машерек, а его брата, тяжелораненого Владимира, медсестра привезла в Воронеж. Я узнал адрес и пришел навестить товарища. Он лежал в кровати без движения, — поврежден позвоночник. Встреча с ним была печальной, тягостной. Куда делся озорной, хулиганистый и преданный дружбе, отзывчивый Вовка. Пытался он отшутиться, но… Родители его сильно сдали, постарели. С медсестрой он оформил брак. Побыв у Машереков около часа, я ушел, пожелав другу выздоровления.

На несколько дней съездили с мамой в ее деревню Масловку. Там по-прежнему — бедность, убогость быта и, одновременно, душевное гостеприимство Петра Ивановича и Феклы Максимовны Бойко. Деревня опустела, многие дома от ветхости разрушились, или стоят заколоченные. Побыв у них пару дней, мы возвратились в Воронеж. Потом поехали в Графское, там пока живет семья Николая Воротникова. Завод обещает ему комнату на левом берегу.

Ну, а 6-го сентября выехали в Куйбышев. Дорога была очень трудной. В Ряжске пересадка, народу набралось масса. Сутки проторчали на вокзале, потом вслед за толпой ринулись к товарному составу, взобрались в открытый пульмановский вагон из-под угля, идущий через Куйбышев. И 9-го сентября прибыли, усталые и грязные как черти, на Безымянку.

Пошла привычная жизнь. На 4-м курсе нагрузка в учебе возросла, нас освободили от общественной работы. Седьмой учебный семестр был последним, я завершил его отлично. В марте началась преддипломная практика на нашем заводе и работа над самим проектом. У меня задание: спроектировать участок механического цеха по обработке стыковых узлов крыла и центроплана самолета ИЛ-2 (планировка, подбор оборудования, технология обработки, оснастка и инструмент, расчет рабочей силы и т.д.) Практика проходила в цехе № 34 и отделе Главного технолога.

Дома изменения. Евдокия Тихоновна с Юрием решили по оргнабору ехать в бывшую Восточную Пруссию, ныне Калининградскую область, оттуда выселили немцев и теперь переселяли народ из российской глубинки. Получив необходимые подъемные, они в феврале уехали. Пишут, что остановились в городе Тильзите, устроились с жильем и работой хорошо. Зовут нас к себе.

В конце апреля защитил на соревнованиях по гимнастике 3-й разряд и стал тренироваться по 2-му. Большинство элементов и связок на снарядах идут хорошо, за исключением колец: не хватает силенок.

Целыми днями сидел за дипломом: расчеты, чертежи, схемы работы уйма. Готовятся и мои соклассники. Группа наша дружная, сильная. Из состава в 27 человек, впоследствии — 15 окончили авиационный институт (дневное или вечернее отделение).

3-го июля 1947 года состоялась защита дипломных проектов. Все было обставлено торжественно, строго. У меня защита прошла хорошо. Несмотря на волнение, почти не заикался, ну а что касается сути задания, то я настолько глубоко вник в проект, что на все вопросы комиссии отвечал четко. Помогла и заводская смекалка, так как ряд вопросов носили чисто производственный характер, на сообразительность. В итоге — Красный диплом, с правом поступления в вуз без экзаменов. Нас после опросили о желании по распределению. Я попросил, если возможно, в Воронеж на завод № 64, или же вернуться на свой завод № 18. Обещали учесть мое пожелание.

4-го июля на бюро Ленинского РК ВКП (б) меня приняли в члены партии. Так июльские дни стали для меня знаменательными. А уже 5-го июля я вновь, в составе большой группы гимнастов из Куйбышева, отправился на Всесоюзный Парад физкультурников в Москву. Теперь уже в составе сводной колонны РСФСР. Размещались мы, как и в прошлом году, в Филях, на спортивной базе авиационного завода № 23. Состав участников более сильный. На этот раз мы выполняли упражнения с гимнастическими скамейками, а девушки — с дисками. Художественным руководителем был Игорь Моисеев, а спортивным Яков Теверовский. Нагрузки на тренировках они давали адские, под палящим солнцем занимались часами, многократно повторяя упражнения, чтобы добиться полного автоматизма. Эти чертовы скамейки нас чуть не угробили.

Вообще весна и лето 1947-го года были очень трудным. Последствия прошлогоднего неурожая сказались в стране сильно. Отразилось это и на нашем питании, которое было намного хуже прошлогоднего. Я уставал очень, плюс к тому меня включили в состав участников марш-парада, что еще добавило нагрузок. Режим дня был тот же: с 6.00 до 23.00 на ногах, в город не отпускали. Если выпадало свободное время, заставляли многократно повторять сложные элементы, дабы не сбиться на выступлениях. Короче, вымотался я на этот раз изрядно, ни о какой поправке не могло быть и речи, я даже сбросил несколько килограмм, стал черный и худющий. Наверное, дала знать и нервная нагрузка в связи с работой над дипломом. Как выяснилось позже, этот год отрицательно отразился на моем здоровье.

Что же касается праздника, то он удался на славу. Наша колонна выступила достойно. Прошел я на марш-параде, а потом участвовал и в групповых выступлениях. Несколько дней отдыхали в Москве. К нам во Дворец культуры с концертами приезжали известные артисты: И. Любезнов, Е. Самойлов, Л. Русланова, Б. Чирков, Б. Тенин, Н. Боголюбов, сатирики Громов и Минин, и другие. Побывали с ребятами в «Стереокино», смотрели «Робинзона Крузо». Зрелище забавное, но утомительное для зрения, постоянно надо ловить фокус на экране. Посетили театр оперетты, там давали «Мою гюзель». На спектакле в ложе сидела группа актеров МХАТа, в том числе и В.И. Качалов, так что мы больше посматривали в его сторону, чем на сцену. Оставшиеся пару дней провели, отдыхая в Филевском парке, купаясь в Москве-реке. Почему-то на этот раз и сама Москва показалась мне не такой уж ухоженной, и не очень приветливой. Да и тянуло домой, беспокоило, как решился вопрос с моим распределением на работу, на какой завод.

Возвратившись в Куйбышев, я приехал в техникум и там меня «обрадовали» — дали направление на небольшой завод № 35, расположенный на территории нашего завода и выпускавший воздушные винты для ИЛ-10. Это меня никак не устраивало. Мы с Толей Моргуновым решили любыми средствами добиваться приема на свой завод № 18. Вместе с Н.Д. Морозовым зашли к Главному технологу завода С.Г. Буравлеву, рассказали ему все. Он говорит мне: «Пишите заявление». Я написал и отдал ему. С.Г. Буравлев сходил к директору завода А.А. Белянскому, тот дал указание отделу кадров: оформить прием в ОГТ». И я с 2-го августа 1947 г. приступил к работе технологом в ОГТ. Начинался новый этап в моей жизни (рис. 25).

1947-1955 годы

Итак, я возвратился на свой завод. Отдел главного технолога, куда меня определили на работу технологом, является основным техническим подразделением завода. Его задача: разработка и обеспечение исполнения всего технологического процесса производства самолетов и другой выпускаемой заводом продукции. В составе ОГТ три отдела: ОКСР — отдел клепально-сборочных работ, ОМО — отдел механической обработки, и вновь организованный ОХШ — отдел холодной штамповки. А также бюро стандартизации и бюро расцеховок. Кроме того, главному технологу напрямую подчинялись цехи подготовки производства: инструментальный № 20, станочной оснастки № 40, стапельной оснастки № 21, модельный № 16, плазово-шаблонный № 42, прессформ № 23 и экспериментальный № 45. Таким образом, на авиационных заводах страны, а также и на других предприятиях оборонных отраслей промышленности, действовали мощные, мобильные подразделения, способные в сжатые сроки подготовить или перестроить производство на новую, более совершенную продукцию и обеспечить ее серийное производство. Что подтверждается практикой нашего завода, как в Воронеже, так и в Куйбышеве.

В довоенный период, в Воронеже, на заводе № 18, вошедшем в строй в 1932 году, последовательно изготавливались: до 1934 года — самолет АНТ-6, в 1935-1936 годы - известная по Чкаловскому перелету, машина АНТ-25 (обе — конструкции ОКБ А.Н.Туполева), в 1936-1940 годах — бомбардировщик ИЛ-4 (ОКБ С.В.Ильюшина), а с марта 1941 года — штурмовик ИЛ-2. В Куйбышеве в годы войны завод выпускал ИЛ-2 и ИЛ-10. А далее: ТУ-4, ИЛ-28, ТУ-95, ТУ-114, ТУ-126, ТУ-142, ТУ-154. Участвовал в производстве крылатых беспилотных ракет «Буря», носителей Н-1 и других. Нередко на перестройку, серьезную модификацию изделий отводились не годы, а месяцы, и коллектив справлялся с этим (рис. 26-28).

В состав ОМО входили: конструкторское бюро оснастки, где работал Анатолий Моргунов, конструкторская группа инструмента, технологическое бюро, куда определили меня и бюро стандартизации, там устроился Вадим Ястребов.

В это же время, в августе, среди ребят пошли разговоры о продолжении учебы. Из нашей группы: Толя Романов, Володя Лыто и Моня Шмуклер, как отличники, были приняты на дневное отделение в авиационный институт. Я же этим правом не воспользовался. Толя Моргунов, Юра Трончин и Володя Говердовский стали сдавать экзамены на заочное отделение юридического института, очень популярного тогда. Агитировали и меня, но я решил твердо — буду работать, юридический с моими речевыми способностями не подходит, а в авиационный — это же еще 6 лет учиться, не под силу, да и было очень трудно материально. Правда Анатолий и Юрий, провалив экзамены, в юридический институт не попали, а Володя Говердовский поступил.

На заводе в середине 1947 года прекратили выпуск легендарных штурмовиков ИЛ-10. Началась подготовка производства совершенно нового самолета, стратегического тяжелого бомбардировщика ТУ-4, аналога американского 4-х моторного дальнего бомбардировщика «Летающая крепость» (рис. 29). Вместе с ОКБ А.Н. Туполева эту машину начал осваивать Казанский самолетный завод № 22, а наш был ведомым. Так что, в августе на заводе шла реконструкция цехов, подготовка их к производству ТУ-4. Меня закрепили ведущим технологом ОГТ по цеху 34, где я проходил преддипломную практику, установив оклад 740 рублей в месяц. В технологическом бюро ОМО работало 10 высококвалифицированных специалистов — инженеры и техников с многолетним опытом цеховой работы. Так что я был, в определенном роде, исключением. Все они закреплялись за соответствующими механическими цехами, которых было на заводе немало. На первых порах надо мной шефствовал старший технолог А.И. Королёв.

Я активно и с интересом включился в работу, которой навалилось много. ОГТ получал из СКО (серийно-конструкторского отдела) чертежи и другую техническую документацию. Бюро расцеховок устанавливало, какие детали, узлы и агрегаты самолета и какой цех будет изготавливать. Эти материалы поступали к нам в технологическое бюро на согласование. Мы проверяли правильность выбора цеха. Для этого нужно было обстоятельно изучить чертежи и другую техническую документацию, определить, можно ли технологически выполнить заданную конструкцию, и в каком из механических цехов. Далее - подготовить технологические схемы межцеховой увязки изготовления деталей: в каком виде и количестве, в какой цех-потребитель, и на какой технологической стадии сборки узлов, агрегатов и самолета в целом должен поставить каждую деталь тот или иной механический цех. На отдел возлагалась и разработка директивной, укрупненной технологии, на основе которой цеховые технологи составляли детальный пооперационный техпроцесс. Нужно было составить перечень необходимого оборудования, оснастки и инструмента для изготовления порученных цеху деталей и узлов. А именно для цеха № 34, специализированного на изготовлении длинномерных деталей каркаса самолета, требовалось совершенно новое оборудование, до сего времени не применявшееся в заводской практике. Конструкция самолета ТУ-4 была нова и необычна. Как всегда, сроки освоения подпирали, и мы работали много, засиживаясь до позднего вечера. В целях стимулирования работников, директор разрешил в ОГТ применить аккордно-премиальную систему оплаты за выполненный конкретный этап работы. Это было особенно нужно мне. Уже в августе я получил 1300 рублей, а в сентябре-ноябре мой заработок поднялся до 1700-1800 рублей.

Поднакопив денег, мы с Анатолием на толкучке купили мне зимнее пальто. Грубошерстное, ядовито-рыжего цвета, но новое с цигейковым воротником и теплое. А также синий шевиотовый костюм и желтые туфли фабрики «Скороход», которая являлась в довоенные годы синонимом хорошего качества. Так что я понемногу «прибарахлился», плюс Всесоюзный парад физкультурников принес мне: белые шерстяные брюки, голубую рубашку штапельного полотна, белые полуботинки (форма для марш-парада) и фланелевый тренировочный костюм с символом РСФСР на груди. Однако, как говорится, «недолго музыка играла». В декабре нас обворовали. Мы с мамой были на работе. Днем воры открыли комнату в бараке и взяли все носильные вещи, вплоть до нижнего белья. Мне позвонили на завод, я пришел — мать в истерике. Заявили в милицию, но как всегда впустую, ничего не нашли. Так я остался в том, в чем был на работе. Погоревали, да что сделаешь. Жизнь продолжалась.

Заводские дела заполняли все время без остатка. Занятия в гимнастической секции пришлось бросить, так как ездить в город просто не было возможности. Я много времени проводил в подшефном цехе № 34. Установил контакты с руководством цеха, технологами, рабочими. Вместе обсуждали проблемы перестройки цеха на новое изделие. Цех переводили в другой корпус, он расширялся, получал новое оборудование, начали работать над составлением технологических карт, переподготовкой ИТР и рабочих. Начальником цеха был Владимир Николаевич Гудаев. Человек организованный, инициативный, требовательный и высокоответственный, смекалистый. Не имея специального образования, он понимал свою недостаточную техническую подготовку и искал нужных помощников. Присматривался и ко мне. Как-то завел разговор: «Чего вам просиживать штаны в ОГТ, давайте в цех, предлагаю Вам должность начальника технолого-нормировочного бюро». Я растерялся: «Как, сразу?» «А что же раздумывать», — рассмеялся Гудаев. На этом разговор и закончился. Но предложение меня заинтриговало. Действительно, непосредственное производство, шумная, живая цеховая обстановка более привлекала, нежели отдельское сидение.

15 декабря 1947 года по радио передали Постановление ЦК и Совмина СССР об отмене карточной системы и проведении денежной реформы, а также снижении действующих коммерческих цен на ряд товаров. Перед этим, примерно за 10-12 дней, уже ходили слухи, что будет какая-то реформа. Народ был взбудоражен этими слухами, стали тянуть из коммерческих магазинов все, что попадет под руку. Там ловко сбывали залежавшийся товар. Говорили об обмене денег, о новых ценах и т.д. Однако мы толком ничего не знали. Собственно, нас это и не очень волновало, так как никаких сбережений не было, терять было нечего. Ну, а те, у кого были деньги, стали скупать все. Цены на базаре и толкучке пошли вверх. И вот реформа. Новые деньги. Старые изымаются и обмениваются из расчета 1:10. Вклады в сберкассе до 3000 рублей обмениваются 1:1, свыше 3000 до 10000 рублей из расчета 2:3, а свыше 10000 рублей, как 1:2, то есть наполовину. У нас с мамой на руках оставалось после получки всего 800 рублей, а стало 80 — беда невелика (рис. 30-36).

Цены на продукты питания снизились по сравнению с коммерческими на 20—50 процентов, а на ткани и обувь уменьшились в 2-3 раза. Цены на папиросы и водку не изменились, то есть остались на уровне коммерческих. Основная масса народа, все заводские, восприняли реформу с пониманием, и даже, с одобрением. Беспокоило одно: будут ли продукты и товары в магазинах. Зарплата же осталась прежней, без изменения.

Наступил новый 1948 год, снабжение населения действительно заметно улучшилось. В магазинах свободно продавались хлебобулочные изделия, масло, сахар, конфеты, табачная и винно-водочная продукция. Пшено есть, а рис и гречка с перебоями. Мясо и молоко тогда вообще в магазинах не продавались, а только на рынке. Появились и промтовары, хотя ассортимент скудный. Но настроение людей улучшилось. Правительство приняло суровые меры по отношению к лицам, допустившим злоупотребления во время реформы. Некоторые высокие должностные лица были сняты с работы и отданы под суд.

На заводе В.Н. Гудаев вновь напомнил о предложении перейти на работу в цех. Меня самого отдельская работа начинала тяготить. Дело в том, что первый этап подготовки документации, возлагавшийся на техбюро ОМО, завершился, основная нагрузка легла теперь на цеховые службы. В отделе наступила передышка, чиновный люд был доволен. Ну, а нам, новеньким, это малоделье не по нраву. Посему, я все больше времени стал проводить в цехе, с интересом вникая в детали цеховых проблем. Чувствовал уважительное отношение к себе со стороны цеховых работников. Вроде бы вживался в цеховую атмосферу. Однако меня смущало — способен ли я в свои 22 года, не имея достаточного опыта, взять такую ответственность — руководство технической службой довольно крупного цеха в такой важный период, как освоение новой продукции. Анатолий, поддерживая в принципе это предложение, даже уговаривая меня дать согласие, сам все же разделял и мои опасения. Руководители техбюро ОМО Морозов и Королёв, наоборот, отговаривали от такого шага, обосновывая тем, что, мол, увязнешь в цеховой текучке, там большая нагрузка, а тебе надо готовиться в институт. В этом смысле в отделе будет легче. И здесь, конечно, больше возможности для расширения кругозора, ведь 34-й цех узко специализирован, и т.д.

Толя подтолкнул меня — иди посоветуйся с начальником ОМО К.Д. Зубахиным. Он слыл у нас не только высокообразованным инженером и опытным производственником, много лет проработавшим в механических цехах завода, и не очень жаловавшим отдельских чинуш, но и отзывчивым человеком. Тем более, меня он знал, так как рецензировал мой дипломный проект. Пришел к Константину Дмитриевичу, рассказал ему о предложении В.Н. Гудаева и о своих сомнениях. Он выслушал, помолчал, закурил и, выдыхая дым, говорит: «А что! Правильно ты придумал. Иди в цех, отдел от тебя не уйдет. Правда, там, — улыбнулся он, — «помнут» тебя, это точно, но зато опыта наберешься. Это важно для будущего». Так и решился вопрос. И 20 января 1948 года я приступил к работе начальником ТНБ цеха № 34. Вырос и мой оклад с 740 до 950 рублей в месяц.

Работа навалилась сразу. Как я уже говорил, шла подготовка производства деталей и узлов самолета ТУ-4. Цех готовился к выпуску основных каркасных конструкций самолетных агрегатов: поясов лонжеронов центроплана и крыла, бимсов фюзеляжа, стыковых гребенок, узлов подвески шасси, различных фитингов, кронштейнов и т.п. Началась работа по перебазированию цеха из 104 в 127 корпус. Необходимо было спланировать наиболее рациональное размещение оборудования, с учетом организации технологических групп по изготовлению однотипных деталей и узлов. Активно велась разработка технологических карт на все детали, нормирование работ, оформление заявок на потребные материалы, заказов на проектирование оснастки и инструмента, и, что особенно важно, на совершенно новые длинномерные копировально-фрезерные станки. Требовалось не только готовить технические условия, но и консультировать конструкторов станков, оснастки, инструмента при их проектировании, а потом и подписывать чертежи на них. Тем самым мы разделяли с конструкторами ответственность за то, что это оборудование, приспособления, инструмент, плазовые шаблоны, испытательные стенды, мастер-плиты и т.д., будут работать и обеспечат требуемое качество продукции. Я сейчас, возможно, усложняю задачи, но тогда у меня голова стала пухнуть. Ведь это не диплом: написал, защитил и… на полку. Здесь живое дело, и спрос и ответственность особая. А опыта мало — тебе-то всего 22 года.

Так, по образному выражению Зубахина, цех начал «мять» меня. А тут еще и нехватка технологов. Решили с Гудаевым, пока не подошлют новых специалистов, перевести в ТНБ несколько начальников производственных участков и мастеров. Пусть поработают, ведь в дальнейшем в их группах по разработанной ими технологии будут изготавливаться детали. Это было мудрое решение, так мы нашли выход из положения. В ТНБ работа идет полным ходом: пишем технологию, определяем типы станков, ведем расчеты режимов резания, потребных материалов. Уточняем прикидки ОГТ по специальной оснастке, инструменту. Коллективно обсуждаем спорные вопросы, консультируем конструкторов СКО, ОГТ, отдела Главного механика. В цех прибывает оборудование, размещаем его по разработанной схеме, пробуем в работе. В общем, дел под завязку. Я прихожу домой все позже и позже. Еще более похудел, осунулся. (Замечу в скобках, что такая нагрузка не прошла бесследно для моего здоровья).

В начале марта 1948 года я отправился в командировку в Казань, на самолетостроительный завод № 22, который был ведущим по машине ТУ-4. Ехал поездом, с пересадкой в Рузаевке. По прибытии в Казань сразу отправился на завод. Он располагался за рекой, на окраине города. По своим размерам, как мне показалось, завод был примерно равен нашему, но цехи более неряшливы, да и производственная культура пониже. Я подумал тогда, что именно наш завод должен быть ведущим, а не казанский. По делу же меня интересовали многие, остававшиеся до конца не выясненными вопросы, и не только технического, но и организационного характера, связанные с изготовлением деталей в цехе, аналогичном нашему № 34. Пробыл в Казани две недели. На заводе облазил все, и не безрезультатно. Там уже шла активная работа, можно было, так сказать, своими руками пощупать детали. Я разобрался в способах их обработки, особенно, сверхдлинных профилей переменного сечения, методах контроля качества. Ознакомился с оборудованием, в том числе и собственного изготовления, шаблонным хозяйством (именно с ТУ-4 на заводе стал применяться плазово-шаблонный метод увязки всех сопрягаемых деталей и узлов самолета), уточнил перечень оснастки, инструментов. Подобрал и заказал для отправки на наш завод нужную техническую документацию. Поездка была очень полезная, а первое впечатление о заводе — обманчивое. Я исписал два больших блокнота, куда заносил беседы и рекомендации товарищей из цеха и ОГТ, которые встретили меня очень приветливо и рассказывали о трудностях, встретившихся им на стадии освоения.

Возвратившись домой, я незамедлительно дал ход всему, что узнал в Казани. Работы в цехе прибавилось, и я возвращался домой к ночи измотанным до предела. И тут случилась беда. В апреле почувствовал себя неважно, стала держаться небольшая температура, наступала быстрая утомляемость, слабость. Обратился к врачу, прошел обследование в заводской поликлинике. Установили диагноз: очаговый туберкулез легких. Меня это известие подкосило, я понимал, что такое ТБЦ. Дали больничный, но что толку. Причина была ясна: военное лихолетье, недоедание, нагрузки физические и, по-видимому, наследственность. Организм молодой, формирующийся, вот все это и сказалось. Советы врача: режим, иные условия жизни, усиленное калорийное питание, свежий воздух и т.п. Ничего этого мы с мамой тогда обеспечить мне не могли. В.Н. Гудаев говорит, что надо пойти в отпуск, куда-нибудь поехать подлечиться. А куда?! Вопрос! Да и в цехе такая запарка. Вышел на работу, но вскоре вновь на больничный. Мама написала о моей болезни своей сестре Евдокии Захаровне в Воронеж. Она в ответном письме настойчиво пригласила нас к себе. Пишет, что они купили полуразрушенный войной дом, где-то в районе Большой Стрелецкой улицы, уже его частично восстановили, так что остановиться есть где; что оба с мужем работают в швейной мастерской, живут неплохо и сделают все, чтобы обеспечить мне хорошее питание, отдых и возможное лечение. Обсудили мы это предложение, иных вариантов нет, и решили ехать. Я оформил отпуск и в первых числах июля выехали.

За прошедшие два года Воронеж изменился в лучшую сторону, активно шло восстановление разрушенного войной. Город поражал чистотой, порядком. У Евдокии Захаровны достаток. Помимо работы в швейной мастерской, они наладили пошив на дому кепок и шапок, которые продавали на толкучке, получая неплохой заработок. Полуразрушенный кирпичный домик частично восстановили, и в кухне уже можно было жить. Там мы все и разместились. Кормили меня отменно. Потчевали какой-то травяной лечебной настойкой. Я потихоньку стал крепнуть. Много времени проводил с Мишей Гришиным, он женился на Людмиле, учившейся в нашей школе классом ниже, и по которой он тосковал еще в Куйбышеве. С ними и Николаем Никифоровым, тоже школьным товарищем, и его женой Надей мы часто бывали в кино, на танцах в парке ДКА, бродили по улочкам Троицкой слободы. Сама атмосфера дружбы и благополучия, бесспорно, помогали восстановить здоровье. Пробыв в Воронеже почти два месяца, я поправился на 4 килограмма, хотя и достиг всего 63 кг. Но и это хорошо. Видимо, обстановка внимания, дружеской поддержки всколыхнула ностальгическое настроение. Мне захотелось вернуться в родной город. Конкретно — перевестись на Воронежский авиационный завод, который после войны восстановил свою деятельность. Вопрос, как это сделать? Ведь не отпустят просто так с нашего завода. Требовалось основание для перевода. Коля Никифоров, работавший в Воронежском обкоме ВЛКСМ, пообещал прислать на завод вызов мне, как «бывшему комсомольскому активисту». Так и условились. В конце августа мы с мамой возвратились на Безымянку.

Вновь включился в заводскую жизнь. Пополнился состав нашего ТНБ молодыми специалистами из института и техникума. Нас теперь стало 10 человек, это неплохо. Через пару недель пришел вызов из Воронежа. Моя попытка объяснить причину ухода директору завода А.А. Белянскому оказалась неудачной. Он вежливо выслушал, но твердо сказал: «Нет, на заводе сейчас много дел, идите работайте. Все». Так и остался нереализованным наш план, а может, это и было к лучшему. Я прошел плановую проверку здоровья в тубдиспансере, результат оказался обнадеживающим, состояние легких улучшилось, это вселило надежду.

Вскоре стало известно, что Куйбышевский авиационный институт открывает вечернее отделение на Безымянке. Занятия начнутся с 1-го октября в здании бывшего 15-го Главка НКАП, что в районе Машстроя. Мы с Толей Моргуновым и Юрой Трончиным решили поступать и подали заявления. Комиссия КуАИ нас зачислила на 1-й курс самолетостроительного факультета. Поступили в институт многие другие ребята из нашего техникума, а также и ряд работников завода более старшего возраста, такие как: И. Рябчунов, Д. Батищев, А. Назаров, С. Кращин, К. Янушевский и другие. Всего набралось человек 20. Учеба на вечернем отделении рассчитана на шесть лет, занятия проходили четыре раза в неделю, с 18.00 до 22.30 (пять академических часов). Дирекция завода пошла нам навстречу, выделила автобус для доставки на занятия, ну, а по окончании добирались до дома пешком. Трамвай в этот район еще не ходил.

Дело, конечно, мы затеяли трудное, но необходимое. Уже первый год работы на заводе в инженерной должности показал, что техникумовских знаний явно не хватает, нужна более солидная подготовка. Именно это было основной причиной, побудившей всех нас, многие из которых занимали тогда достаточно высокие должности на заводах, сесть за парты и продолжить учебу. Надо сказать, что и институтское руководство отнеслось к нам с пониманием, и не только не досаждало ненужной нагрузкой, а даже опекало наш первый поток, помогая преодолеть трудности, особенно на первых курсах. Меня беспокоило — выдержу ли?

Напряжение в работе на заводе не спадало, приходилось часто пропускать занятия. Но я регулярно переписывал конспекты у самого аккуратного нашего однокурсника, Кости Янушевского, который работал начальником БЦК в соседнем с нашим цехе. Он не пропускал ни одного часа занятий и вел, можно сказать, идеальный конспект. Но и при этом учеба шла неимоверно трудно, усталость валила с ног буквально. Не раз приходило решение, больше не могу, брошу все к черту, но… не бросал, а продолжал учебу. Однажды, после очередного длительного прогула, меня в цехе разыскал декан вечернего отделения Д.Н. Лысенко. Повел разговор, почему не посещаю занятий. Я было заартачился, что, мол, меня не надо уговаривать, разве вы не видите, какая запарка в цехе. Он спокойно, но настойчиво стал отводить мои доводы, без нотаций и нажима. В итоге убедил меня, помог ликвидировать «хвосты», и я сдал экзамены за первый семестр, начался второй, и дело пошло (рис. 37).

Наступило лето 1949 года. Отпуск я неожиданно провел в Калининградской области (бывшей Восточной Пруссии). Переехавшие по оргнабору в г. Тильзит (теперь Советск) Евдокия Тихоновна и Юрий прижились там, оба определились с работой. Юрий так и продолжил свою деятельность художника по рекламе, которая стала его профессией. В 1947 году он приезжал в Куйбышев, женился на Вале Яковлевой, за которой здесь ухаживал, и увез с собой. И вот мы получили от них письмо с восторженными отзывами о жизни в Советске, и приглашение переехать к ним. Но меня волновало одно, а где там работать? Не то, что авиационных, но и машиностроительных заводов нет. Да и с институтом расстаться я не мог. Тогда решили, что есть повод поехать туда в отпуск.

В начале августа прибыл в Калининградскую область, в город Черняховск. Там меня встретил Юрий, и мы на автобусе добрались до Советска. Нечего кривить душой, все там мне понравилось. Необычная, ухоженная местность, добротные дороги, архитектурные ансамбли городской застройки, великолепные парки, озера, небольшая чистая речка, протекавшая невдалеке от уютного особняка, где жили мои родственники. Они занимали дом на три семьи, имея по две комнаты, прекрасные подсобные помещения и т.п. Да и жизнь там была значительно дешевле и спокойнее нашего безымянского бытия. Юрий окружил меня вниманием и заботой. Однако дела звали домой. Поэтому, несмотря на доброе гостеприимство Евдокии Тихоновны и Валентины, через пару недель я покинул этот райский уголок.

На Безымянке меня ждал приятный сюрприз, мне сказали в парткоме, что решен вопрос о выделении комнаты в новом доме, который будет введен в строй к 7-му ноября. Дело в том, что, уже начиная с конца войны, с 1945 года, в Соцгороде началось строительство кирпичных 2-х этажных небольших домов, на 8 или 16 квартир каждый. Размах строительства заметно вырос в последующие годы. Жилье возводил трест № 11 Минавиапрома, а позже и сами заводы, развив стройбазу, стали возводить дома хозспособом. Потом дело пошло еще активнее, в начале 50-х годов стали строить 4-х и 5-ти этажные дома с хорошей, это еще с "дохрущёвской" планировкой, и со всеми удобствами. Мы с 1942 года жили с мамой в бараке. Когда я заболел и получил врачебное свидетельство как больной ТБЦ, обратился с просьбой в дирекцию и партком о выделении нам комнаты в благоустроенном доме, о квартире тогда не могло быть и речи. Мне обещали, я ходил по инстанциям, но дома вводили один за другим, а моя очередь не подходила. Все это так надоело, что я как-то зашел к парторгу ЦК на заводе А.Н. Соболеву и горячо с ним поговорил. Он успокоил: «Потерпи, к осени получишь».

И вот приятная весть, дали и адрес дома по улице Краснодонской. С того времени я чуть ли не каждую неделю навещал стройку, ожидая окончания строительства. Как у нас водится, дом сдали лишь в декабре, и мы буквально под новый 1950-й год перевезли свои пожитки в 13-ти метровую комнату на 2-м этаже небольшого 16-ти квартирного дома. Взяли из барака одну железную солдатскую койку (больше там ничего не было), и приобрели: обеденный и кухонный столы, кровать с панцирной сеткой для матери (их стал выпускать наш завод), четыре стула, этажерку для книг и абажур для лампы. Так начали обживать новое жилище.

Квартира трехкомнатная, две другие комнаты получила семья Д.В. Рыбачева, кадрового рабочего, бригадира цеха № 75. У него в семье: жена Настя, трое детей от 4-х до 11-ти лет, и его отец, итого шесть человек. В квартире центральное отопление, водопровод, санузел (ванны нет), на кухне газовая плита — в то время новинка, поражавшая всех своими возможностями. Конечно, я был в восторге, наконец выбрались из барака, а мама немного всплакнула, не хотелось расставаться с барачными соседями, с которыми за семь с лишним лет здорово сроднились. Жили бедно, но дружно, помогая друг другу, чем могли, вместе делили тяготы жизни в суровые военные, да и послевоенные годы. Это, кстати, особый разговор о том, как объединяет людей беда.

На заводе все шире разворачивалось производство новой машины. Изготовлены первые комплекты деталей, узлов и агрегатов самолета для статиспытаний и отправлены в ЦАГИ. Налаживался их серийный выпуск. В ноябре 1949 года первый самолет в торжественной обстановке, при стечении массы народа, выкатили из сборочного цеха на ЛИС. Это был праздник всего завода. А 1-го декабря состоялся первый испытательный полет стратегического дальнего бомбардировщика ТУ-4.

Наш цех работал на полную мощность. Он пополнился новыми продольно-фрезерными станками с гидравлической, следящей копировальной системой, для изготовления поясов лонжеронов из мощных прессованных профилей. Они заменили примитивные станки собственного изготовления, с которыми мы хотя и мучились, но первые комплекты деталей все же сделали. Пришли новые универсальные станки по импорту. Короче, цех укреплял свою базу, росла численность рабочих и инженерно-технических работников. Состав ТНБ вырос до 12-ти человек. Я уже считался старожилом, опытным руководителем. Несколько раз побывал в командировках в Казани и в Москве в ОКБ А.Н. Туполева и на его опытном заводе. Удалось убедить конструкторов несколько уточнить конструкции ряда деталей, для облегчения технологичности их изготовления.

Летом 1950 года прошел очередное обследование в тубдиспансере, там удивились — в легких полное обызвествление очагов. Такое быстрое заживление, говорят, бывает редко. Меня сняли с учета в диспансере. В институте сдал экзамены за 2-й курс. Как ни трудно, а учеба продвигалась вперед, чему хорошо помогала сформировавшаяся дружная группа заводских ребят, поддерживавших друг друга. Это много значило. Дело доходило до того, что собирались несколько человек, и на скорость решали десятки дифференциальных уравнений по высшей математике. Соревновательная система поднимала дух, способствовала лучшей усвояемости материала.

В эти годы заметно преображалась и Безымянка, вернее, уже Кировский район города. Развернулось строительство многоэтажных домов по улице Победы. У клуба «Родина» разбили хороший парк с открытой киноплощадкой, аттракционами, фонтаном, и, конечно же, с танцплощадкой. Танцы и в первые послевоенные годы оставались самым популярным развлечением молодежи. В летние дни ежедневно на асфальте перед клубом «Родина» танцевали под радиолу с усилителем. А теперь в парке, на деревянной танцплощадке, не только под радиолу, но и под оркестр или аккордеон. По улицам Кировского района развернулись благоустроительные работы: выравнивались и засевались травой газоны, шла посадка деревьев, кустарников. Все это делалось в воскресные дни работниками завода. Выходили на благоустройство района организованно, цеховыми коллективами, с духовым оркестром, с буфетом и пивом, по окончании работы. Менялся и внешний облик людей. Ватники и ноговицы уступили место пальто, плащам, ботам и ботинкам. Но между бараками на призаводской площадке еще непролазная, вязкая грязь.

У реки Самарки, во втором и третьем районах, постепенно сносили полуземлянки и ветхие бараки. Однако в пятом и первом районах бараки военной постройки еще будут стоять долго. К 1950 году на балансе только нашего завода находилось свыше 200 бараков. Все они были закреплены за цехами, например за нашим цехом было их 8, и ежегодно цех своими силами вел ремонт двух-трех бараков. Формировались ремонтные бригады, приобретались материалы, и все эти затраты ложились на производственную деятельность (рис. 38-42).

Наступило время отпусков. В августе 1950 года нам, группе студентов-вечерников, завком профсоюза выделил бесплатные путевки в здравницу на Красную Глинку на 12 дней. Утром 8-го числа мы всемером приехали автобусом на место. Стоит несколько слов сказать об этой поездке, которая стала этапной в моей семейной жизни.

Я уже говорил в этих записках, что здравница на Красной Глинке была популярным местом отдыха, и не только для работников предприятий авиационной промышленности Куйбышева. Расположенная в живописном створе Жигулёвских гор, на высоком Волжском берегу, он была хорошо обустроена: с необходимым оборудованием для медицинских процедур, внимательным персоналом она привлекала к себе тружеников авиационных заводов из Татарии, Саратова, Ульяновска. В послевоенные годы областной Совет профсоюзов продавал в здравницу путевки также работникам других отраслей народного хозяйства. Немало приезжало туда студенческой молодежи.

Летом отдыхающие, конечно, в большей мере проводили время на Волге: купались, загорали, совершали прогулки по окрестным приволжским лесам, играли в волейбол, городки, мой любимый бильярд. Вечером танцы и кино. В компании друзей было полезно стряхнуть с себя, хотя бы на время, заводские заботы и большую учебную нагрузку.

Вот там, на Красной Глинке я и встретился с моей будущей женой Ниной Болотских. Она с подругой прибыла в здравницу в тот же день. Мы познакомились на танцах, и все дальнейшее время проводили вместе. Внешне привлекательная, сдержанная, даже строгая, но с чувством юмора, хорошо воспитанная, она быстро завоевала мои симпатии. Мы говорили на многие темы, рассказали друг другу о своей жизни. Я узнал, что она в прошлом году окончила мединститут и сейчас работает врачом. Живет с родителями в Куйбышеве с довоенного времени.

Короче, к концу пребывания у нас сложились добрые, взаимно уважительные отношения, которые продолжились и по возвращении домой. Я стал бывать у Нины дома, познакомился с родителями — Федором Васильевичем и Натальей Яковлевной, с ее замужней сестрой Зиной. А в конце января 1951 года мы поженились, и Нина переехала на Безымянку, в мою комнатку на Краснодонской улице. Перевелась она на работу в Кировскую районную поликлинику участковым врачом.

На заводе тоже перемены. В апреле 1951 года приказом директора меня назначили заместителем начальника цеха № 34, с окладом 1100 рублей в месяц, плюс зарплата Нины — 830 рублей Так скромно мы начинали совместную жизнь. На самое нужное хватало, однако любая, даже небольшая покупка требовала экономии в расходах. Если требовались туфли или пальто, платье или костюм, необходимо было заранее прикинуть, подкопить денег, и лишь затем делать покупку. С продуктами больших проблем не ощущалось, хотя и потребности в то время были, надо сказать, скромные. Но, бесспорно, это время было для нас счастливой порой.

Нина с ходу взялась меня прорабатывать за допущенное отставание в учебе. С помощью К. Янушевского я восстановил конспекты пропущенных лекций, сдал хвосты по зачетам и курсовым работам, и завершил 3-й курс успешно. Жизнь шла своим чередом. Мы стали готовиться к пополнению семьи. И вот, 26 ноября Нина родила дочь. Девочка здоровая, крепкая, весом 4 килограмма. Назвали ее в честь бабушки Ольгой. С появлением дочери забот и хлопот прибавилось. Решили, что мама оставит работу, и она уволилась из больницы завода № 24.

Вчетвером в комнатке стало еще теснее. Детскую кроватку поставить негде. Первые месяцы Оля спала в плетеной корзиночке от детской коляски Наташи, дочери Зины. Остро стала проблема расширения жилья. Естественно я обратился с просьбой к директору. Завод в эти годы все больше получал жилых домов от треста и строил сам хозспособом. Но сдают дом за домом, а нам ничего нет. И вот, наконец, в августе 1952 года я получаю ордер на две комнаты площадью 16 и 12 кв. метров в трехкомнатной квартире, в четырехэтажном новом доме по улице Физкультурной. Как только пришел с радостной вестью домой, мы с Ниной взяли на руки дочь и понеслись по улице к новому дому, смотреть квартиру. Она по дороге на бегу расспрашивала меня: где, какие комнаты, на каком этаже и т.д. Я ничего еще толком не знал, отвечал, что сейчас придем и все посмотрим.

Предвкушение радости захлестывали нас. Прибежали, посмотрели и остались удовлетворены полностью. Квартира на третьем этаже, со всеми удобствами, комнаты на солнечную сторону, одна с балконом; кухня хотя и небольшая, но квадратная, уютная; в ванной газовая колонка, для подогрева воды. Но, кто в третьей комнате, какие соседи — неизвестно. Это был памятный, счастливый день. Назавтра, не мешкая, мы перебрались в новую квартиру.

На заводе свои заботы. Полным ходом шёл выпуск самолетов ТУ-4. Совершенствовались технология и организация производства. Я привыкал к роли технического руководителя цеха, активно и успешно сотрудничал с другими цехами и отделами завода. Работа эта по своему содержанию типично инженерная, была мне интересна, я ее понимал и находил удовлетворение, когда поиск технических решений, споры и дискуссии приводили к положительным результатам. Раскрывались разгадки отклонений и дефектов, возникавших при изготовлении деталей и узлов, и тогда вносились коррективы в технологию, в конструкцию оснастки или инструмента. И мне нередко удавалось отстоять свое мнение, убедить в этом собеседников, что, конечно, повышало мой профессиональный авторитет, и я это ощущал. Прибавились, наряду с опытом, и знания. Я уже закончил 4-й курс института, учеба отнимала много времени, требовала дополнительной физической нагрузки, но нарастал и интерес, так как изучались предметы, напрямую связанные с заводскими делами.

Перспектива мне тогда представлялась как работа заводская, причем чисто инженерная, техническая, иначе говоря, истинного «технаря». Меня совершенно не прельщали должности, требующие организаторских, административных способностей, и тем более партийно-политическая работа. Это я объяснял своей сдержанностью, малоконтактностью, неумением выступать с речами перед большой аудиторией, что требовало не только знаний, но и определенной смелости, если хотите, напористости, ораторских данных. А у меня всегда были трудности с речью, особенно на людях. Природное заикание проявлялось уже меньше, но все же давало себя знать. Мне было легче убедить, или «разбить» оппонента в камерных условиях.

Тогда, а особенно впоследствии, на работе более высокого уровня, у меня все более укреплялось стремление, выслушав разные точки зрения, сопоставив их со своим отношением к проблеме, в то же время постараться поставить себя в условия, в которых находился оппонент, то есть на его место, не отметая «с порога» его доводы. В итоге выдержка, внимание, такт, спокойный взвешенный анализ ситуации помогали мне, как кажется, выработать оптимальное решение, способствовали поиску компромисса, пересмотру, если меня убеждали, своей точки зрения. Думаю, что все это отчасти укрепляло у руководства завода позитивное отношение ко мне и как к специалисту, и как к человеку.

Постепенно В.Н. Гудаев стал привлекать меня и к решению организационных вопросов. Посылал вместо себя на различные совещания, где обсуждались общезаводские проблемы, и где требовалось защитить интересы цеха. Они проходили у главного инженера завода Б.М. Данилова, у начальника производства И.П. Белослудцева, в парткоме завода, и т.д. Там приходилось выступать, объяснять, доказывать свою правоту. Такие обсуждения постепенно снимали внутреннюю зашоренность, развивали речевые возможности, помогали установить контакты на более высоких этажах заводской власти. Лишь позже я понял, что В.Н. Гудаев намеренно приучал меня к многоплановости заводской жизни, умело и заботливо опекал молодого и, с его точки зрения, перспективного парня. Эта наука, думаю, пошла мне впрок, и я искренне благодарен Владимиру Николаевичу Гудаеву.

Положительное влияние на приобретение практики общения с людьми оказало и то, что в 1951 году меня, помимо моего желания, избрали секретарем цеховой партийной организации. Я слезно просил не делать этого, мол нет никакого опыта, плюс учеба… Но коммунисты цеха настояли. Было нелегко, однако и польза немалая. Во-первых, расширились производственные навыки, но главное, я столкнулся я с множеством житейских проблем, с перипетиями человеческих отношений. Никакие идеологические, теоретические хитросплетения в цеховой, да и в заводской парторганизации не обсуждались, не было и сложных политических вопросов. Думаю теперь, что увлечение в партийной работе производственными и социальными проблемами было чрезмерным, в ущерб идеологическому воспитанию людей. Это упущение допускалось повсеместно, на всех уровнях, и сказалось негативно в последующем. Проработав секретарем один год, я убедил товарищей, что совмещать производственную и общественную работу с учебой в институте для меня непосильно, и меня освободили от этой нагрузки.

Этим я хочу сказать, что какой-то тяги к партийной работе у меня не было, свое призвание видел только в технике. Позже, в 1954 году, когда меня назначили начальником цеха № 9, я узнал, что В.Н. Гудаев дважды воспрепятствовал попыткам Б.М. Данилова выдвинуть меня на самостоятельную работу. Говорил: «Не надо ломать парня, пусть он окончит институт, надо ему еще дозреть, набраться опыта». И это было ох как правильно.

Я попытался, хотя бы кратко, высказать выше свое отношение к некоторым важным для формирования личности молодого человека сторонам заводской жизни, соображений о влиянии коллектива, товарищей, руководителей на этот процесс. Заводская школа заложила во мне многие черты, которым я всегда оставался верен. Благодарен, и горжусь этой школой.

Вернусь к хронологии рассказа. В начале 1953 года было принято решение прекратить выпуск самолетов ТУ-4. Чем это вызвано? Я тогда не знал. Но заводчан несколько озадачило, что взамен нашему и ряду других авиационных заводов страны поручили организовать производство самолетов ИЛ-28, бомбардировщиков ближнего действия. Возможно, подумали мы, в заделе у наших ОКБ нет новых самолетов, а загрузить заводы надо. Однако позже я узнал, что в ОКБ А.Н. Туполева еще в конце 1951 года началась работа над проектом нового стратегического бомбардировщика с межконтинентальной дальностью полета. Дело шло споро. Предполагалось, что серийно этот самолет будет изготавливаться на нашем заводе. Но первая созданная в ОКБ-156 машина потерпела катастрофу в очередном испытательном полете. Это случилось в 1953 году. Потребовались серьезные доработки конструкции. Видимо, именно это обстоятельство объясняет то, что была использована пауза, которую решили закрыть самолетом ИЛ-28. Такой вывод напрашивается и потому, что едва лишь было налажено дело, как через непродолжительное время производство ИЛ-28 прекратили (рис. 43).

Ведущим заводом по машине ИЛ-28 был завод № 30 в Москве. Наши два куйбышевских завода, №№ 1 и 18, были скооперированы, специализируясь каждый на изготовлении определенных агрегатов самолета для себя и для соседа, а сборку и выпуск самолетов вели самостоятельно. Моторы для них поручили поставлять заводу № 24. Для подготовки производства в Москву, на завод № 30, в скором порядке направили первую группу конструкторов, технологов, производственников. Выехал с этой группой и я. На первых порах разместили нас на жительство по квартирам, в домах этого завода у стадиона «Динамо». Нашу группу в первый же день принял директор завода, известный в авиационной промышленности человек, Павел Андреевич Воронин, бывший до того заместителем министра. Он обстоятельно и без лишних слов определил задачу, формы и методы работы, чтоб каждый занимался конкретным делом, не дублируя друг друга, и тем самым экономя время, которого министр отвел на освоение машины в обрез. Мне запомнился этот инструктаж, как пример рационального, умного отношения к делу, без излишней болтовни и демагогии «о важности и ответственности». Мы с ходу включились в работу.

Пробыв в Москве около двух недель, работая в СКО, ОГТ, в цехах подготовки производства, и в аналогичном нашему механическом цехе, я с товарищами выполнил все, что было нужно. Вооружились мы документацией, записали все «сюрпризы», с которыми столкнулись в работе наши коллеги и т.п. Надо сказать, что новые задачи показались нам значительно проще того, что пришлось пережить цеху при освоении машины ТУ-4. Практика в дальнейшем подтвердила это.

Возвратившись к себе, застали на заводе аврал — разворот работ по подготовке и запуску в производство нового самолета шел полным ходом. Темпы были заданы высочайшие. Накалять соревновательный раж у нас умели, надо или нет — это уж другой вопрос. Буквально за два-три месяца стали выходить не только первые детали, а из стапелей снимали первые агрегаты. Но «на взлете» эта работа затормозилась. Поступила команда производство прекратить, все детали и агрегаты законсервировать, и вместе с оснасткой и инструментами отгрузить в Москву на 30-й завод. Наш и соседний завод получили другие задания. Нам поручили выпуск нового стратегического межконтинентального бомбардировщика ТУ-95, а 1-му заводу реактивный бомбардировщик средней дальности ТУ-16. Таким образом, на этом этапе А.Н. Туполев обошел своего товарища и конкурента С.В. Ильюшина (рис. 44, 45).

Можно предположить, что резкая переориентация военных в заказе самолетов была связана и с политической ситуацией 1953 года в стране, вызванной кончиной Сталина. Думаю, следует более подробно остановиться на обстановке того времени и реакции народа в такие, как нам казалось, трагические для страны дни. Как говорится, земля слухами полнится. В народе уже шли разговоры, что в Кремле что-то неладно. Поводом к тому были и итоги состоявшегося в октябре 1952 года XIX съезда партии. Во-первых, с основным докладом выступил на съезде не Сталин, а Маленков. Почему? Во-вторых, в своем коротком выступлении в конце съезда Иосиф Виссарионович обрушился с резкой критикой в адрес Молотова, Микояна и некоторых других старых соратников. Было упразднено Политбюро ЦК, избран большой по составу Президиум ЦК и более узкое Бюро Президиума, в которое не вошли некоторые авторитетные партийные деятели. Далее последовали другие неожиданности. В январе 1953 года в печати были опубликованы материалы об аресте группы врачей, обвиненных во вредительской деятельности — преднамеренно неправильном лечении, приведшем к смерти ряда выдающихся лиц. Но менее чем через месяц после кончины Сталина сообщили, что «дело врачей» сфабриковано, и обвинения сняты. Также закрыли так называемое «Мингрельское дело». Реабилитировали, освободив из заключения, наркома авиационной промышленности Шахурина, и маршала авиации, командующего ВВС Новикова.

Таким образом, эмоционально резкие выпады Сталина по отношению к своим близким соратникам, неожиданные перемещения в руководстве, новая волна подозрительности и принятие некоторых скоропалительных решений и т.п. породили мнение среди народа: «Видимо, стареет вождь. Не только возраст, но прожитая трудная жизнь дают о себе знать — здоровье подводит». Сейчас, в середине 90-х годов, можно слышать, когда некоторые деятели культуры, науки, вспоминая время начала 50-х годов, говорили, что тогда в стране «постоянный страх висел в воздухе», «что-то давило, угнетало», «нечем было дышать» и т.п. Такого ощущения у меня, у моих заводских товарищей не было. Жизнь послевоенная налаживалась, обустраивались семьи, захватывала своей новизной работа, чаще мы с друзьями собирались за нехитрым застольем. Была обеспокоенность за Сталина, за судьбу страны. Возникали пересуды, неодобрение некоторых его действий. Но страха, состояния, когда «нечем дышать», мы не испытывали.

Однако официальное известие о тяжелой болезни Сталина все же было неожиданным. Первое сообщение передали по радио, по-моему, утром 3 марта 1953 года. Я был в цехе, и, проходя около всегда включенного репродуктора, сквозь шум работающих станков, услышал знакомый голос диктора Ю. Левитана с каким-то тревожным оттенком, упомянувшего имя Сталина. Сразу мелькнула мысль - что-то с ним случилось. Я поднялся в кабинет В.Н. Гудаева, у него шло совещание. И с порога бросил: «Включите радио, что-то передают о Сталине». Включили репродуктор, шел повтор сообщения о тяжелой болезни Сталина. Все в кабинете притихли. Эта весть быстро разошлась по заводу. У репродукторов собирались люди. Слушали, обсуждали, сочувствовали, гадали, что будет. Из Москвы стали регулярно передавать бюллетени о состоянии здоровья вождя, ходе болезни.

В этот же день, 3 марта, во всех цехах завода прошли короткие митинги. Звучали призывы: в этот трудный для страны час нужно еще более сплотиться вокруг партии, укрепить единство народа, удвоить усилия в труде. Каждый выступавший высказывал пожелание Сталину скорейшего выздоровления. Действительно, печальное известие потрясло и озаботило народ. Вера в Сталина была велика и неколебима. В нем видели опору и надежду будущего страны. Возникали и сомнения: «Де, мол, от нас скрывают всю правду, не хотят сразу говорить, что Сталин умер. Постепенно подготавливают народ». Другие же возмущались: «Зачем зря болтать о том, чего не знаешь, надо верить Москве». Но всеобщее сожаление, сочувствие, печаль и тревога — все это было тогда. Именно это характеризовало настроение большинства людей. В нашем сознании ярко жили победа в войне, усилия по восстановлению разрушенного войной народного хозяйства страны, наступившее улучшение жизни. Все это, безусловно, связывалось с именем Сталина. Так было. Лишь много позже советские люди узнали, что с его именем связаны также горькие и трагические страницы нашей истории. Тогда же имя Сталина было священно.

На следующий день сводки о болезни Сталина стали более тревожными. Состояние здоровья ухудшалось. Шестого марта 1953 года в 6.00 московского времени по радио было передано сообщение от ЦК КПСС, Совета Министров СССР и Президиума Верховного Совета СССР ко всем членам партии, ко всем трудящимся Союза ССР. В нем с чувством великой скорби извещалось, что 5-го марта в 9 часов 50 минут вечера после тяжелой болезни скончался Председатель Совета Министров Союза ССР и Секретарь ЦК КПСС И.В. Сталин. Обращаю внимание, что именно в такой последовательности были перечислены его должности.

Мы слушали сообщение дома, я собирался на завод. Потрясение было сильное. Нина, мама не сдержали слез, да и у меня комок стоял в горле. Настолько все свыклись с неразделенностью имени Сталина со страной, и трудно представляли себе, что может произойти в СССР и мире без Сталина. Я поехал на завод, в трамвае полно народа, но необычно тихо, все молчат.

На заводе у репродукторов, непрерывно повторяющих сообщение, большие группы людей. Слушали, вздыхали, вполголоса обменивались мнениями — что будет?! Общий тон — сожаление, печаль. В 13.00 в огромном корпусе сборочного цеха состоялся общезаводской траурный митинг. Народу — битком, вся первая смена. На митинге выступил парторг ЦК КПСС О.И. Ковалев и другие. Суть выступлений понятна: тяжесть утраты, скорбь, клятвы, заверения. Приняли соответствующую резолюцию. Тихо разошлись.

В медицинском заключении о болезни и смерти И.В.Сталина говорилось, в частности: «В ночь на 2 марта у И.В. Сталина произошло кровоизлияние в мозг на почве гипертонической болезни и атеросклероза. Наступил паралич правой стороны тела и стойкая потеря сознания… (опускаю другие медицинские обоснования). Во вторую половину дня 5 марта состояние больного стало особенно быстро ухудшаться. В 21 час 50 минут при явлениях нарастающей сердечно-сосудистой и дыхательной недостаточности И.В. Сталин скончался». Подписали: Министр здравоохранения СССР Третьяков, начальник Медсанупра Кремля Крупин и восемь врачей.

Была создана комиссия по организации похорон, в составе: Хрущёв (председатель), Каганович, Шверник, Василевский. Пегов, Артемьев, Яснов.

На совместном заседании ЦК КПСС, Совета Министров СССР и Президиума Верховного Совета СССР 6 марта был избран новый, сокращенный до десяти человек, состав Президиума ЦК. Председателем Совета Министров СССР утвержден Г.М. Маленков, его первыми заместителями Л.П. Берия, В.М. Молотов, заместителями Н.А. Булганин, Л.М. Каганович. Г.М. Маленков освобожден от обязанностей секретаря ЦК, а Н.С. Хрущёв уходит с поста секретаря МГК и сосредотачивается на работе секретаря ЦК КПСС. Министр обороны — Н.А.Булганин, Министр иностранных дел - В.М. Молотов, Председатель Президиума Верховного Совета СССР - К.Е. Ворошилов. Избран Секретариат ЦК КПСС в составе: Хрущёв, Суслов, Поспелов, Шаталин и Игнатьев. Обращаю внимание, что поста Первого Секретаря ЦК КПСС нет!

В течение трех дней 6, 7 и 8 марта гроб с телом Сталина был выставлен в Колонном зале Дома Союзов. В Москве творилось столпотворение, люди пытаясь попасть в Дом Союзов, запрудили прилегающие улицы, началась давка, много народа пострадало. На похороны прибыли государственные и политические деятели из многих стран. В их числе: Чжоу Эньлай, Б. Берут, К. Готвальд, У. Кекконен и другие. Похороны состоялись 9 марта (рис. 46-52).

Траурный митинг на Красной Площади открыл Н.С. Хрущёв, он предоставил слово Г.М. Маленкову, затем выступили Л.П. Берия и В.М. Молотов. В 12.00 гроб с телом Сталина установили в Мавзолее. В этот момент, в соответствии с установленным порядком, на 5 минут в стране наступило всеобщее молчание. Прекратили работу все предприятия, остановилось движение поездов, пароходов, автомобилей. В течение трех минут гудки отдавали дань памяти вождю. Мы все находились в это время в цехе. Огромный корпус механического цеха молчал, лишь кое-где из систем прорывался сжатый воздух. Его легкое шипение свидетельствовало, что жизнь не остановилась, а продолжалась.

Поутихли траурные дни. Наступила пора новаций, как это было в таких случаях всегда, и тогда, и после. Были приняты решения об объединении многих министерств, ликвидировали старые и создавали новые управленческие структуры. Происходила перетасовка кадров в высших эшелонах власти. Министерство авиационной промышленности вошло с некоторыми другими в состав образованного Министерства оборонной промышленности СССР. Министром был назначен Д.Ф. Устинов. В единое МВД вошел Комитет Госбезопасности. Это Министерство возглавил Берия.

Для нашего завода наступило очень трудное время — освоение нового самолета высочайшего класса, межконтинентального стратегического бомбардировщика ТУ-95, на базе которого в последующие годы были созданы: ракетоноситель, дальний разведчик, самолет противолодочного ударного комплекса и т.п. По своему конструктивному решению, применяемым материалам, технологии, системам управления, типу двигателей, бортовому оборудованию и т.д. самолет ТУ-95 стал действительно выдающимся явлением в оборонной промышленности. Новая аэродинамическая форма самолета со стреловидным крылом. На нем стояли четыре мощных турбовинтовых двигателя, и на каждом из них впервые в мировой авиационной практике через редуктор установлены по два соосных 4-х лопастных винта, вращавшихся в разные стороны. Принципиально новое управление средствами механизации крыла (щитками, элеронами, предкрылками, закрылками), и другие новшества, примененные в ТУ-95, обеспечивали высокие технико-тактические показатели. Максимальная скорость — свыше 900 км/час, дальность полета — 16700 км (а с последующей дозаправкой в воздухе - несравненно больше). Его потолок достигал 12000 м, мощность каждого двигателя, — сначала 12000, а потом 15000 э.л.с. Взлетный вес самолета - около 170 тонн, плюс многотонная «полезная нагрузка». Это была высокоэффективная и грозная машина. Более совершенные модификации ТУ-95 находились на вооружении ВВС страны долгие годы.

Естественно, что перед коллективом завода возникло немало сложных технических и организационных задач. Тем более, что сроки освоения и выпуска этого самолета установили предельно жесткие. На заводе была перестроена вся система подготовки производства, организации и технологии освоения изделия. Создан и реорганизован ряд цехов. Появилось современное оборудование, наладочные стенды, в сборочном цехе — КИС (контрольно-испытательная станция), где комплексно отрабатывались различные самолетные системы. Даже привыкшие к штурмовой работе авиационники тогда были загнаны в еще более жесткие рамки. Сроки и сроки превалировали во всем.

На заводе был организован филиал ОКБ А.Н. Туполева, сам Андрей Николаевич часто приезжал сюда, жил неделями, и гонял всех нещадно. Проводил совещания у директора, ходил по цехам, устраивал разносы нерадивым, рассматривал и решал возникающие технические вопросы на регулярных разборах у главного инженера завода Б.М. Данилова. Мне приходилось несколько раз бывать там и докладывать наши проблемы. Надо отметить внимательное и уважительное отношение А.Н. Туполева и его заместителя, главного конструктора самолета ТУ-95 Н.И. Базенкова, к цеховым работникам, к их замечаниям.

Конечно, уважение к Генеральному конструктору и авторитет его были высокими. Вспоминается, когда наступила пора окончательной отработки систем самолета в сборочном цехе, Андрей Николаевич проводил там большую часть своего времени. Причем ни в какие распоряжения не вмешивался. Брал стул и садился в цехе у самолета, на котором кипел муравейник рабочих, конструкторов, технологов, военпредов, и молча смотрел за работой. Это подстегивало всех больше любых грозных разносов. Хотя, отдавая должное Андрею Николаевичу, должен заметить, что мастер виртуозной брани он был отменный. Но все знали, что крепкое слово он употребляет без зла, хуже бывало, когда Андрей Николаевич говорил: «Обижаете Вы меня, старика». Обидчику бывало худо.

Для меня наступили «черные» дни. Колоссальная загрузка на заводе и плюс последний год учебы в институте, а впереди еще полгода для подготовки и защиты дипломного проекта. Все наслаивалось одно на другое. Часто возвращался с завода домой ночью, а чуть свет — опять на завод. Тощий стал, ужас! «Узник Освенцима» — сохранилась фотография того времени для военкомата. Однако приходилось мириться, захватывала работа, и надо было завершать учебу, которая вымотала меня донельзя, я не чаял, когда же закончится эта шестилетняя каторга.

Стоит сказать здесь и о политической ситуации того времени. В конце июня 1953 года был арестован Л.П.Берия. Его объявили врагом народа. На Пленуме ЦК в июле его исключили из партии и сняли со всех постов. Позже, в декабре, в газете «Известия» было опубликовано обвинительное заключение. Суд приговорил Л.П. Берия к высшей мере наказания. Все больше власти стал набирать Н.С. Хрущёв, особенно после сентябрьского 1953 года Пленума ЦК по вопросам сельского хозяйства. На этом Пленуме его избрали Первым Секретарем ЦК. Вновь были реорганизованы, разукрупнены министерства, восстановлено и Министерство авиационной промышленности. Министром назначен П.В. Дементьев (рис. 53).

Я не могу удержаться, чтобы не высказать несколько слов об этом человеке. Петр Васильевич Дементьев ушел из жизни в 1977 году, проработав министром более 24 лет. Мне посчастливилось хорошо знать его, многократно встречаться в различных ситуациях, быть принятым в его семье. Это был мудрый наставник, широко эрудированный инженер, талантливый организатор, требовательный и принципиальный во всем, что касалось дела. В то же время — приветливый, обаятельный в личном общении. Он любовно опекал и яростно защищал от нападок свои заводы, ОКБ, НИИ и пользовался у всех уважением и авторитетом. Именно ему, П.В. Дементьеву, страна во многом обязана тем, что наша авиация, особенно военная, вышла на передовые позиции в мире. Неоценим его вклад и в развитие отечественного ракетостроения, о чем зачастую почему-то умалчивается.

По решению сентябрьского Пленума ЦК была определена большая программа материально-технического укрепления сельского хозяйства. На село направлялись специалисты из промышленности. Во исполнение этих решений к помощи селу привлекались и заводы города Куйбышева. В частности, наш завод был закреплен за самым отдаленным, на границе с Казахстаном и Оренбургской областью, Большечерниговским районом. Было поручено построить МТС, мехмастерские, животноводческие фермы, жилые дома. Партком подобрал и отправил на село десятки специалистов разного профиля. В общем, пора наступала в стране боевая, кипучая.

Ну, а на заводе, как я уже сказал, с первых месяцев 1954 года полным ходом шло освоение новой продукции. Наш цех в первом квартале поставил в агрегатные цехи головные комплекты основных каркасных деталей для сборки центроплана, крыла, фюзеляжа, оперения, а также узлов и деталей в другие смежные цехи. То есть нам удалось, образно говоря, оторваться от постоянного нажима руководства завода, упор был перенесен на следующие технологические этапы производства. Можно было немного «передохнуть». Я воспользовался этим, и в апреле взял месячный отпуск без содержания, засев за диплом. Но мы условились с В.Н. Гудаевым, что работать над дипломом я буду здесь же, в цехе, в своем кабинете, чтоб в любое время подключиться к решению и цеховых проблем. Установил чертежную доску, навесил «кульман», и… «пошла писать губерния». Защита диплома состоялась 4 июня. Оценка диплома на «5», но так как в прошлом меня «подвели» химия и немецкий, то диплома с отличием (красного) я не получил. Это меня совсем не беспокоило, я настолько устал, выдохся за время учебы, так был рад концу этой эпопеи, что чувствовал себя «на седьмом небе». Со мной радовались и домашние. Мы с Ниной предвкушали скорый отпуск.

Но нашим планам не суждено было сбыться. Буквально через несколько дней после получения в торжественной обстановке диплома меня пригласили на беседу к главному инженеру завода Б.М. Данилову. У него находился и парторг ЦК на заводе С.А. Писаревский. Речь пошла о назначении меня начальником большого и технически сложного механического цеха № 9. Я пытался говорить, что устал, что мне надо отдохнуть после шести лет учебы, да и с В.Н. Гудаевым посоветоваться. Данилов меня перебил: «Советоваться нечего, Гудаев в курсе, мы и так пошли ему навстречу, не трогали тебя до окончания института, а наметки такие были раньше. Время сейчас, сам знаешь, на заводе горячее, вот наладишь дела в новом цехе — потом и отдохнешь. А сейчас пошли к директору». Пришли к А.А. Белянскому.

Директора на заводе уважали. Человек высокообразованный, строгих правил, порядочный, даже щепетильный, отличный организатор, опытный инженер. Помимо заводских дел, он хорошо знал и любил литературу, искусство, имел немало друзей среди творческой интеллигенции. Пустопорожних разговоров не любил. В дальнейшем с его «благословения», я стал парторгом ЦК КПСС на заводе. У меня с ним сложились хорошие отношения. Хотя Белянского вскоре назначили заместителем министра, я не терял с ним связи. В Москве несколько раз бывал у него дома, мы вели долгие разговоры на самые разные темы, иногда далекие от авиации. Позже, работая в Москве, я вместе с некоторыми заводчанами посещал его, уже находившегося на пенсии. В частности, в 1976 году, в день его 70-летия. Память о А.А. Белянском я сохранил самую добрую.

Но возвратимся к июню 1954 года. Пришли к директору. Данилов представил меня. Александр Александрович некоторое время с полуулыбкой смотрел на меня, а потом говорит: «Ну, что, утолкали вас?» Я развел руками. «Вот и хорошо, времени на раздумья сейчас нет. Никаких указаний по цеху № 9 делать не буду. Начинайте работать, разберитесь, потом поговорим. Поздравляю Вас с окончанием института. Это большое дело. Все, до свиданья». Я поблагодарил и ушел.

Цех № 9 являлся одним из основных на заводе. Он выпускал агрегаты, узлы и детали главных систем жизнеобеспечения самолета: управление машиной (штурвальные колонки, ножное управление и коммуникации), управление топливоснабжением, гидравликой, воздушной и противопожарной системами, управление шасси и механизацией крыла. Различные подъемники, монорельсы, каретки, редукторы, золотниковые краны, диафрагменные регуляторы поддержания давления и т.п. Цех постоянно связан непосредственно со сборочным цехом и ЛИСом — летно-испытательной станцией. А также и с воинскими частями, которые эксплуатируют самолеты. По численности он более крупный, чем № 34, коллектив высокопрофессиональный, а, следовательно, и с претензиями, с традициями, сложными взаимоотношениями. Во всяком случае, такая слава об этом цехе была на заводе. И вот, мне 28-летнему неоперившемуся инженеру, предстояло возглавить этот коллектив. Причем в самую трудную пору освоения новой машины. И если мой бывший цех уже вышел из дефицита, поставив свою продукцию в агрегатные цехи, то цеху № 9 эта работа еще предстояла.

По существу только начались поставки первых, наиболее простых, узлов и деталей в агрегатный и сборочный цехи. При отработке самолетных систем выявилось немало конструктивных ошибок и производственных дефектов. Отсюда претензии к цеху. Надо было их разбирать, выявлять причину, находить пути устранения недостатков. Это вносило дополнительную нервозность в работу цеховых технических и производственных служб. Коллектив лихорадило, начался буквальный террор со стороны цехов-потребителей и заводского начальства. У меня не было и дня времени для освоения, сразу пришлось включаться в эту судорожную гонку. Вижу, что так дело не пойдет. Передал все оперативные вопросы своему заместителю Р.З. Беньковичу, парню умному и изворотливому, способному отбряхнуться от любого, а сам засел с конструкторами из СКО и филиала ОКБ, с технологами и работниками ОТК — искать причины дефектов. Меня терзал начальник производства: давай детали, а я не реагирую. Так день за днем стали «раскалывать орешки». Не скажу, что дело пошло, нет — план срывали, но появился просвет. Детали и узлы, хотя и «горячие» стали поступать на сборку в цех № 7.

У нас полно толкачей и советчиков. Почти не выходил из цеха А.М. Шевченко — зам. нач. производства завода, но он лишь мешал работать, и я не обращал внимания на его вопросы. Тот жаловался И.П. Белослудцеву, меня пытаются запугать угрозами, оскорблениями. Но я держался и отвечал: не мешайте работать. Много времени проводил в цехе за разборами с заместителем главного конструктора, руководителем филиала ОКБ на заводе Горбуновым. Только найдем решение какого-либо вопроса, связанного с конструкцией узла, либо условиями испытания, параметрами контроля и т.п., как он тут же в цехе оформляет документ на изменение или уточнение. Эту бумагу потом СКО вносил в чертежи или ТУ. И цех руководствовался ими в работе. Если же дефект производственный, то по нему мы мараковали вместе до тех пор, пока не находили решение. Так шла доводка систем управления машины ТУ-95, в том, что касалось нашего цеха.

Директор завода, как и обещал, пришел в цех спустя месяц, поздно вечером. У меня в кабинете дым коромыслом, полно народа. Я было встал, желая объяснить ему, что мы делаем. Он остановил меня — занимайтесь, я послушаю. Мы продолжали работу, Белянский посидел минут 20, не вмешиваясь в наши споры, и тихо ушел. Потом приходил еще не один раз, всегда в 9—10 часов вечера, иногда участвовал в обсуждении проблем вместе с Горбуновым, наблюдал за испытаниями воздушных редукторов, подъемников шасси, спорил с военпредом относительно точности показаний приборов. Я чувствовал, что он при этом всегда исподволь наблюдал за мной, за моими доводами, действиями, принимаемыми решениями.

Меня эти визиты утомляли. Однажды, спустя месяца четыре после моего назначения в цех, директор вызвал к себе. Стал спрашивать о настроении в коллективе. Накануне на совещании у начальника производства, в ответ на обычную накачку, что срываю сроки поставки изделий, я вспылил и заявил: «Вместо того, чтоб отчитывать, вы поинтересовались бы, чем нам помочь. Ведь ИТР цеха полгода сидят без премии, а работают до ночи». Тот, видимо рассказал о моей реплике директору. Я доложил Белянскому обстановку, что настроение нормальное, люди работают с интересом, не считаясь со временем. Он перевел разговор на технические проблемы - как идет доводка систем? Я объяснил, что еще не все ладится. Но о премии ничего ему не сказал, зная его принцип: «Пока не будет плана, не получите ни копейки!» Тогда он протянул мне бумагу: «Вот приказ о премировании рабочих и ИТР цеха за активную работу по освоению новой и сложной продукции. Передайте мою благодарность коллективу». Я не выразил удивления, сказал «Спасибо», и ушел. В приказе была и моя фамилия. На другой день я объявил приказ по цеху. Это внимание директора тронуло руководящий состав и весь коллектив.

Больше всего беспокойств приносили нам подъемники основных шасси. Там работала винтовая пара совершенно новой, не применявшейся ранее в машиностроении, конструкции. На винт с круглой резьбой длиной 1200 мм и диаметром 86 мм навинчивалась гайка (обойма). В эту обойму, из 8-10 витков, загружались шарики от подшипников. Именно они, шарики, и «свинчивали» винт с гайкой. При этом сила трения качения (а не скольжения, как в обычной винтовой паре) была минимальной, что позволяло, вращая электроприводом винт, поднимать «гайкой» многотонную ногу основного шасси. Точность изготовления винта и гайки была микронная. Не только резьбофрезерные, но и особо точные резьбошлифовальные станки сами не имели такой точности. С особой тщательностью подбирались и шарикоподшипники. После сборки каждую пару надо было обкатать на стенде под нагрузкой, имитируя сотни раз подъем шасси. И если после обкатки шарики имели риски, даже следы рисок, или износ, то пара браковалась. Это была изматывающая процедура. Каждая обкатка пары была для нас испытанием нервов. До сих пор помню отличного слесаря-испытателя Володю Бермана, собиравшего и испытывавшего подъемники. Порою он сутками не уходил из цеха, подбирая и «гоняя» подъемник и добивался нужного результата. Вот так и работали. Цех шаг за шагом выходил из прорыва. В декабре месячный план выполнили и заработали неплохую премию. Однако до стабильного рабочего ритма было далеко. Цех продолжало лихорадить.

Когда в 1955 году начались испытательные полеты ТУ-95, экипаж «привозил» сотни замечаний, особенно военные летчики, по различным системам самолета, и в том числе обязательно по изделиям цеха № 9. И не мудрено, так как именно они отвечали за жизнеобеспечение самолета и экипажа. Наши бригады не вылезали с летной станции, нередко и за мной, даже ночью, приходила дежурная машина, и я ехал на завод. И в то время, и позже был такой жесткий порядок — делать не откладывая, дорожить каждым часом. Так были воспитаны те, кто работал в оборонных отраслях промышленности.

Скажу, отвлекаясь, что в 1957 году, при разборе на заводе каких-то проблем с участием Д.Ф. Устинова и ряда Главных конструкторов, а тогда я уже работал секретарем парткома завода, мы заседали у директора до 3-х часов ночи. Нашли решение, сформировали группу и поручили оформить все документы, согласовать и дать на подпись Устинову. Б.М. Данилов тогда сказал: «Хорошо. Давайте поедем отдохнуть, ведь уже 2 часа ночи. Мы с товарищами в 8 утра соберемся и к 10 представим Вам, Дмитрий Федорович, все материалы». Устинов переспросил: «Вам хватит 2 часа?» «Хватит», — ответил Данилов. «Отлично, идите в кабинет главного инженера, работайте, а мы с директором и парторгом пройдем по цехам, посмотрим, как идут дела в третьей смене. В 5.00 ждем вас здесь». Все только рты раскрыли. Но что делать, разошлись. Все документы Б.М. Данилов доложил в 6 часов утра. Вот такие были темпы в ВПК. Материалы рассмотрели, внесли небольшие поправки, и в 8.30 москвичи улетели.

В 1955 году работа пошла увереннее, но проблем оставалось много. Я уже освоился не только в техническом отношении, но и в организационном, как начальник цеха. Если на первых порах ко мне присматривались, были даже факты снисходительности, мол, молодой пока, потом поймешь, то сейчас я чувствовал к себе уважительное отношение коллег, мастеров цеха и, что меня особенно радовало, опытных квалифицированных рабочих. Была в цехе такая группа асов, от них зависело многое. Надо было найти подход к ним, чтобы не попасть в зависимость, и в то же время не допустить по отношению к заслуженным людям начальственного окрика, приказного тона, что обрекало на провал любое дело. Они знали себе цену.

В середине июня 1955 года стало известно, что в Куйбышев должен приехать В.М. Молотов (рис. 54). Это было неожиданно. Раньше высшие руководители редко ездили по стране, тем более Молотов, который, если и покидал Москву, то в связи с зарубежными поездками. Обком партии включил в объекты посещения высоким гостем и наш завод. А на заводе решили ему показать цех автоматов, цех окончательной сборки самолетов, и наш, как изготавливающий наиболее сложные и ответственные детали и узлы машины. Мне поручили разработать программу показа, маршрут осмотра, навести чистоту, порядок и т.д. Я старался вовсю. Директор А.А. Белянский с парторгом и сопровождающими дотошно осмотрел цех, сделал небольшие уточнения и остался доволен. Сказал, что объяснения по ходу осмотра будет давать начальник цеха, то есть я. Мне, и так замотанному работой, такое поручение еще более взвинтило нервы. Не только для меня, но и для всего завода тогда это было событие. Что сказалось, не знаю, но за день до визита у меня поднялась высокая температура, разыгралась жесточайшая ангина, я еле говорил. О выходе на работу не могло быть и речи. И я остался дома.

Встречали В.М. Молотова на заводе восторженно, люди смели все ограждения, шумно приветствовали его, как одного из соратников Ленина и Сталина. За ним по заводу двигалась толпа народа. Все были в восторге от его простоты, доступности: пожал испачканную машинным маслом руку работницы в автоматном цехе, с интересом слушал объяснения слесаря Володи Бермана в монтажке нашего цеха, интересовался жильем у мастера в сборочном цехе, спросил о заработке, состоянии снабжения в городе и т.п. Все это было необычно и ново для нас. Мне об этом рассказывали, но больше всего о том, что Молотову понравился цех, а также и весь завод, его люди и продукция — первоклассные, нужные стране самолеты. В общем, разговоров потом о деталях встречи В.М. Молотова на заводе хватило надолго.

Я об этом пишу потому, что в 1957 голу, на июньском пленуме ЦК Н.С. Хрущёв, развенчивая деятельность соратников Сталина, названных «антипартийной группой», обвинял их в том, что они сидят в Москве, не знают жизни народа и т.п. Так вот, когда этот тезис стал приводить у нас на общезаводском митинге, посвященном итогам пленума, секретарь Куйбышевского горкома КПСС Н.В. Банников, то его слова вызвали ропот: «Это неправда! В позапрошлом году В.М. Молотов был на нашем заводе. Мы не верим Хрущёву!» Об этом митинге я еще расскажу.

После отпуска, который мы с семьей проводили на даче у родителей Нины в дачном поселке УВД в районе 5-й просеки, я в августе вышел на работу. Обстановка в цехе была обычная, трудовая. Первые самолеты уже были в сборочном цехе, шла отработка машин и на ЛИСе. Замечаний выявлялось много, в том числе и по изделиям нашего цеха. То есть шла нормальная, привычная работа. Ко мне в цех и раньше частенько заглядывал парторг ЦК КПСС на заводе С.А. Писаревский, пришел он и вскоре после моего отпуска. Поговорили о делах, затем он сказал, чтоб я вечерком зашел к нему в партком, есть, мол, разговор. Я подумал, опять будет накачка. Хорошо, приду.

Вечером Сергей Андреевич повел речь о другом. Скоро отчетно-выборная партконференция на заводе. Он намерен перейти на хозяйственную работу — заместителем директора по общим вопросам. Обком партии, М.Т. Ефремов, не возражает. С ним советовались о замене, пришли к выводу — рекомендовать В.И. Воротникова. Сказал - и посмотрел на меня вопросительно. Я даже опешил, такого предложения не ожидал никак. Стал объяснять, что с головой погружен в технику, начал осваивать административно-хозяйственную работу, причем практика первого года работы начальником цеха подтверждает — мне еще учиться и учиться… О партийной работе не может быть и речи. Я знаю свои возможности и недостатки: мало жизненного опыта, некоммуникабельность, отсутствие ораторских способностей, а потом и давление «авторитетов» всех прежних парторгов, людей всегда очень известных в заводской среде и т.п. Все, что я говорил, было искренне, правдиво. «Вы можете впасть в ошибку, рекомендуя меня». Забегая вперед, скажу, что в дальнейшем мои предположения подтвердились. Партийная стезя на заводе оказалась для меня трудной. Через пару лет я стал тяготиться работой, тосковать по инженерной деятельности. В 1959 году попросил о переводе, и меня отпустили на инженерную работу — начальником ОТК, Главным контролером качества продукции завода.

Но сейчас Писаревский стал разубеждать меня. Приводил отзывы руководства завода, товарищей по работе, говорил о своих впечатлениях, что он давно наблюдает за моей работой, что я неправ, преуменьшая свои возможности и т.п. Но я согласия ему не дал. Дома, обсудив это предложение с Ниной, решили, что нужно отказываться наотрез.

На другой день состоялась беседа с директором А.А. Белянским. Он выслушал мои доводы, не стал убеждать меня нажимными методами, а сказал: «В стране наступают новые времена, и в партии нужны свежие люди, не обремененные прошлым грузом. А что касается опыта, то это дело наживное, набьете, конечно, шишек, и научитесь. В будущем будете благодарить за заводскую науку». Этот разговор посеял некоторые сомнения в правильности моей позиции. Затем пошли беседы у секретарей райкома, горкома партии, в отделе оборонной промышленности, и в заключение у секретаря обкома КПСС В.Н. Евсеева. Он сказал, что отпираться бесполезно, так как вопрос согласован с ЦК. Дело в том, что секретари парткомов крупных оборонных заводов, где на учете состояло 2-3 тысячи коммунистов, после их избрания в организации утверждались в ЦК КПСС, как парторги ЦК на заводе, и входили в номенклатуру ЦК. Этот институт был создан Сталиным еще в 1939 году, а в 1956 — Н.С. Хрущёвым ликвидирован. В конце концов я дал согласие. Заводская отчетно-выборная партийная конференция состоялась 18 сентября 1955 года, на которой я был избран в состав парткома завода, а на прошедшем затем заседании парткома меня избрали секретарем.

 

1955-1960 годы

Итак, в сентябре 1955 года начался новый этап моей жизни. Надо сказать, что среди некоторых заводских руководителей мое избрание секретарем парткома не получило поддержки. Основной довод — молод. Да я и сам это понимал. Но раз взялся – значит, надо работать. Освоение проходило медленно и болезненно. Относительно легче шло привыкание к разборам на заседаниях парткома производственных проблем. Кстати, именно они доминировали в деятельности парткома. И значительно сложнее — вопросы организационно-партийной работы. Здесь уже годами сложились определенные стереотипы, писаные и неписаные правила. На первых порах меня многое ставило в тупик, удивляло и, даже, возмущало своим консерватизмом. Но среда, каноны ломали мои представления, вгоняли в установившиеся рамки. Я много и жарко спорил по ряду оргвопросов в райкоме и горкоме партии, но безуспешно. Легче было в обкоме, особенно во взаимодействии с отраслевыми отделами, которые больше интересовались делом, а не формой. Они много помогали мне в понимании проблем промышленности области, во взаимосвязи разных отраслей хозяйства.

В сентябре произошли перемены и у Нины. Мы не раз говорили с ней о том, что работа участкового врача-терапевта, с ежедневными хождениями по вызовам, выслушиванием не только истинных, но зачастую и мнимых, скандальных больных утомительна физически, изматывает нервы, а также бесперспективна в профессиональном смысле. Невольно врач отстает от новых, современных веяний в медицине, занятый каждодневной монотонной текучкой. И вот однажды Нине сказали, что есть возможность пойти учиться в ординатуру в Куйбышевском мединституте. Мы стали обсуждать. Предложение заманчивое, но не без сложностей. Во-первых, далековато, надо ежедневно ездить в город. Во-вторых, стипендия ординатора ниже. В то же время, рассуждали мы, что если не сейчас, то позже засесть за учебники будет еще сложнее. Что касается больших затрат времени, то пока моя мама в силе, она возьмет на себя заботы об Оле, с которой стало легче справляться — ей почти четыре года. Ну, а материальные потери небольшие — переживем. И вот, 6 сентября Нина начала учебу в клинической ординатуре на кафедре госпитальной терапии Куйбышевского мединститута.

В ноябре меня вызвали в ЦК КПСС. Я впервые переступил порог здания на Старой площади. Было это так. Пришел в бюро пропусков, позвонил оттуда по внутреннему телефону в Отдел оборонной промышленности, куда меня вызывали. Зав. сектором авиационной промышленности М.К. Редькин заказал мне пропуск. Выписали. Там отмечено, что я в течение 15 минут должен пройти в ЦК. Стал искать 8-й подъезд. Он оказался в другом здании, на улице Куйбышева. Бегу туда, уложился в 10 минут. У дверей офицеры МГБ придирчиво проверили паспорт, пропуск; окинули меня взглядом. Пропустили. Снял пальто внизу, гардеробщицы нет — самообслуживание. В помещении пусто, тихо, чисто. По коридору по обе стороны двери с табличками, только фамилии. Вошел в кабинетик М.К. Редькина, он пригласил инструктора Е.М. Жмулина, и началась беседа. Главное, как обстоят дела на заводе: ход производства и выполнение конкретных изменений по документам ОКБ, претензии военных, прогнозы выпуска машин по году и т.д. О делах внутрипартийных, идеологической работе, о политической обстановке в коллективе — ни слова. Так было тогда, так продолжалось и дальше. Отраслевые Отделы ЦК КПСС — это чисто производственно-технические органы. Центры координации работы, в частности, оборонной промышленности. Его работники — крупные специалисты подотраслей, досконально знавшие свое дело. Они не проявляли интереса к чисто партийной работе.

Беседа именно в таком ключе мне импонировала больше. Напрасно я перед поездкой напрягался. Моя осведомленность о делах завода их удовлетворила. Надо сказать, что знакомство с М.К. Редькиным и Е.М. Жмулиным выросло впоследствии в товарищеские отношения, как в период работы в Куйбышеве, так затем в Воронеже и Москве. Потом состоялась обстоятельная и неформальная беседа у С.А. Баскакова. Вместе с ним пошли к и.о. заведующего И.Д. Сербину. Тот с порога напустился на меня с безапелляционной критикой недостатков в работе завода. Я попытался оправдываться, но Сергей Алексеевич мягко остановил меня, сказав Сербину, что все вопросы со мной уже обсудил. Эти «смотрины» молодого секретаря парткома Куйбышевского авиационного завода № 18 и были затем оформлены, уже без вызова, постановлением Секретариата ЦК об утверждении меня Парторгом ЦК на заводе. Через несколько дней после возвращения из Москвы мне позвонил первый секретарь Куйбышевского обкома партии М.Т. Ефремов, сказал, что получил постановление ЦК и поздравил с утверждением в должности. Надо сказать, что обком партии, а также Отдел оборонной промышленности ЦК с большим вниманием и уважением относились к Парторгам ЦК, которые были лишь на крупных оборонных заводах. В нашей области их было восемь человек. Нас регулярно приглашали в Отдел ЦК и обком на различные совещания, целевые семинары, советовались по важным, принципиальным вопросам, снабжали доверительной информацией.

Постепенно стал втягиваться в новую для меня работу. Регулярно один раз в год у нас проводились общезаводские партийные собрания. Собирались в помещении заводского кафетерия, рабочей столовой, размещенной еще в военное время в производственном корпусе. Огромный зал вмещал более 2000 человек. Так и в начале декабря 1955 года состоялось партсобрание. Обычно к такому мероприятию тщательно готовились. В его работе, как правило, принимал участие первый секретарь обкома партии, представители министерства и заказчика — ВВС МО. Ясно, что для меня это собрание было делом непростым. Речь на собрании шла о том, как совершенствовать производство, наращивая выпуск самолетов ТУ-95, и обеспечить их высокое качество при эксплуатации в авиационных частях ВВС.

Машина зарекомендовала себя хорошо. Как я уже говорил выше, мощные турбовинтовые двигатели, разработанные ОКБ Генерального конструктора Н.Д. Кузнецова, обеспечивали небывало высокий КПД, кстати, непревзойденный и до настоящего времени. Новая аэродинамическая форма самолета, со стреловидным крылом, легкость управления машиной обеспечили высокие летные качества: скорость полета, небывалую дальность, потолок и большую грузоподъемность (рис. 55).

Все это открывало перед ТУ-95 широкие перспективы использования самолета для решения различных целевых задач, что и подтвердила в дальнейшем практика. Авторитет машины особенно возрос после того, как изготовленный на опытном заводе ОКБ, самолет ТУ-95 был показан на военном параде 1 мая 1955 года. Появление этого самолета в небе над Москвой произвело на присутствовавших на Красной площади иностранных дипломатов сильное впечатление. После чего на наш завод еще более усилился нажим — ускорить темпы освоения и серийного выпуска машин высокой надежности. (Память о катастрофе первого самолета в 1953 году была жива.)

Кроме того, Н.С. Хрущёв посмотрев машину в полете, обратился к А.Н. Туполеву с пожеланием создать аналогичный пассажирский самолет. Тот ответил, что ОКБ уже ведет разработку конструкции такой машины, и надо Правительству принять решение о заводе-изготовителе. Вскоре ЦК КПСС и Правительство Союза приняли соответствующее постановление, поручив нашему заводу освоить выпуск, параллельно с ТУ-95, нового пассажирского авиалайнера ТУ-114. Об этом также шла речь на собрании. Конечно, это ответственное поручение импонировало коллективу, но мощности завода были так перегружены, что следовало найти решение, как разгрузить их от другой продукции.

Дело в том, что завод еще с 1954 года работал с ОКБ С.А. Лавочкина над созданием беспилотного самолета дальнего действия. Конструкция и используемые при изготовлении «Бури» материалы (жаропрочные стали, спецпластики) и технология, были для нашего завода совершенно новыми. Но прикинув все «за» и «против», завод в итоге стал работать по всем трем темам. Собрание согласилось с предложенной программой и утвердило план мероприятий для решения комплексной задачи. Так что это собрание было, в определенной степени, этапным на пути специализации завода на перспективу. Для меня оно явилось первым серьезным испытанием зрелости. Волновался я ужасно. Своим выступлением на нем остался недоволен, хотя товарищи и говорили, что все прошло хорошо. Да, собрание действительно прошло хорошо, но новый Парторг ЦК на заводе, я это понимал, в свои 29 лет не воспринимался коммунистами как бесспорный авторитет. Не меньше меня переживал и М.А. Ельшин, новый директор завода, только что сменивший А.А. Белянского, назначенного заместителем министра авиационной промышленности СССР.

Начался 1956 год. Помимо производственных задач, главное внимание парткома было сосредоточено еще на двух проблемах: строительстве жилья и делах сельскохозяйственных. Н.С. Хрущёв вовлек всю страну в решение сельских проблем. Один за одним проходили пленумы ЦК, региональные совещания по этим вопросам, сам он много времени проводил в поездках по стране. Особое внимание уделялось, выдвинутой как национальной, задаче освоения целинных и залежных земель в Казахстане и ряде областей Сибири, Урала и Поволжья, в том числе и в Куйбышевской области. Укреплялась и материально-техническая база села.

Как я уже упоминал, в конце 1953 года обком партии поручил ряду крупных заводов строительство МТС в сельских районах области. Нашему заводу — МТС в селе Украинке Большечерниговского района. На подготовку техдокументации, завоз материалов, обустройство базы, жилья для строителей ушло более года. Непосредственно к сооружению корпусов и зданий МТС приступили летом 1955 года. Нас здорово ругали за допущенное отставание. И вот весной 1956 года мы с новым директором завода М.А. Ельшиным и Д.П. Чусовым, который руководил этой стройкой, поехали в район. Примерно 160 километров по бездорожью мы ехали более 5-ти часов. Прибыли в Большую Черниговку к вечеру, и сразу в райком партии. Он размешался в обычном деревенском доме. Поднялись на крылечко по скрипучим ступенькам, прошли через сени и пустую приемную в кабинет первого секретаря РК КПСС. Небольшая комната, топится печь-голландка, старенькая мебель, усталый, и какой-то помятый на вид секретарь Андрианов, невысокий крестьянского вида человек лет за 50 (по тогдашнему моему мнению, пожилой). Он встретил нас без энтузиазма. Сели к столу, сказали о цели приезда, подошел председатель райисполкома Студенников (более молодой и энергичный, он вскоре заменил Андрианова), условились о программе на завтрашний день. Андрианов сразу ушел, а мы с Студенниковым перешли в соседнюю комнату для приезжих. Перекусили тем, что взяли с собой, потолковали, как говорится, за жизнь. Затем Студенников ушел, а мы с Митрофаном Алексеевичем улеглись спать, на двух стоявших в комнате койках. Чусов переночевал у Студенникова.

Утром обозрели райцентр. Тогда это было неприглядное зрелище. Типичное степное село, большинство домиков саманные, с плоской глинобитной крышей, около них ни дерева, ни кустика. Голо и пусто на кривых улочках села. Но зато в степи раздолье: свежий утренний воздух, горьковатый полынный запах, полыханье ярких алых и желтых маков — красота необыкновенная. Побывали на стройке МТС, обсудили там все вопросы, договорились о дальнейшей работе, информировали Андрианова, и, не получив приглашения на обед, сели в машину. Чусов остался в Украинке. Ельшин предложил: «Давайте заедем в чайную, там хотя бы попьем чаю». Остановились у чайной, размещавшейся в убогом деревянном домике, зашли. Комната, четыре стола, замызганная буфетная стойка, стены какого-то серо-черного цвета. Только хлопнули дверью, как со стен, окон, столов поднялся буквально рой мух; стены сразу посветлели. Тысячи их зажужжали по комнате. Нас поразил такой «прием». Спросили у буфетчицы чая, она посмотрела на нас с укором: «Уже кончился, время-то пополудни». Мы поняли — здесь делать нечего и — ходу из этой мухоты, на воздух. Выехали в степь. На берегу небольшой речушки умылись, перекусили тем, что осталось от вчерашнего дня, полюбовались маковым разноцветьем и уехали. Вот такой была Б. Черниговка в 1956 году. В дальнейшем там все изменилось к лучшему. В район провели асфальтовое шоссе, построили много жилых домов, больницу, школу, торговый центр, отличный Дворец культуры и т.д.

Строительством МТС не ограничивалось участие завода в оказании помощи сельскому хозяйству. Завод по заданиям обкома партии изготавливал много различных деталей и узлов для кормоуборочных комбайнов, тракторов, для механизации процессов в животноводстве. Но и этого мало. В 1956 году руководство области, «откликнувшись на призыв Н.С. Хрущёва», взяло обязательство изготовить на предприятиях области для целинников Казахстана 10.000 зерноуборочных комбайнов «С-6». За один год?! Нашему заводу поручили делать молотилку, основной агрегат, и общую сборку, заводу № 1 — жатку, заводу № 525 — хедер. И началась гонка. Я с группой конструкторов и технологов выехал на завод «Ростсельмаш» договориться о приеме документации, о стажировке там рабочих, с целью перенять опыт изготовления комбайна. Посмотрели мы завод - и пришли в ужас! Такого примитивного, запущенного производства я не представлял. Территория цехов захламлена, на полу слой грязи в ладонь, полутемно — такая загазованность. Технология отсталая. Кувалда и ломик на сборке — дело обычное. Я позвонил на завод, рассказал об увиденном директору, и мы решили своих рабочих сюда не направлять, здесь они лишь деквалифицируются. Да и техдокументацию придется серьезно «перелопачивать».

У себя стали думать, где организовать сборку комбайнов. Свободных площадей на заводе нет. С помощью обкома партии нам отвели часть корпуса строящегося на Безымянке крупного металлургического завода Минавиапрома. Завод строился образцово, комплексно. Многие корпуса уже были готовы, шел монтаж оборудования, но с производством прессованных профилей и штамповок из цветных металлов не торопились. Этот уникальный для того времени, да и сейчас, завод был торжественно принят в эксплуатацию в 1960 году. Так вот, там и организовали изготовление ряда деталей и узлов, оборудовали отделение покраски в электростатическом поле и поточно-конвейерную сборку комбайнов. За год с небольшим были изготовлены и отгружены все 10.000 комбайнов. В декабре 1957 года их производство было прекращено, оснастка демонтирована и отправлена на «Ростсельмаш». В 1958 году большую группу работников куйбышевских заводов, в том числе и меня, наградили медалью «За освоение целинных земель».

Наиболее острой социальной проблемой тогда была нехватка жилья. Основная масса работников завода проживала в бараках, или по нескольку семей в перенаселенных квартирах. У реки Самары еще оставались полуземлянки — самострой. Жившие там семьи привлекала возможность иметь вблизи, на пойменных заливных землях, огороды, которые в военные, да и в первые послевоенные годы были существенным подспорьем для семейного бюджета. Строительный трест № 11 ежегодно вводил для завода несколько жилых домов в Соцгороде, общей площадью 2,0 — 2,5 тыс. кв. метров, но этого было совершенно недостаточно. Часть нового жилья направлялась для переселения семей из землянок и ветхих бараков, которых находилось на балансе завода на начало 1955 года около 180. Для распределения квартир, вернее комнат, по цехам оставалось немного. А отдельные квартиры получали лишь единицы. Завод стал развивать строительство домов собственными силами — хозспособом. Образовали специальный цех № 28. Его силами стали вводить еще 3,0 — 3,5 тыс. кв. метров жилья. Это была неплохая добавка. Но просьбы и требования об улучшении жилищных условий не только не сокращались, а нарастали.

В 1956 году был принят ряд решений центральных и местных органов о мерах по расширению строительства жилья. В Горьком зародилась инициатива строительства жилья силами самих работников заводов, им и выделялось жилье в построенном доме, так сказать, методом народной стройки. В июне 1957 года ЦК КПСС и Горьковский обком партии (Н.Г. Игнатов) организовали там всесоюзное совещание по распространению этой инициативы. Группа товарищей во главе с А.М. Токаревым (он тогда был заведующим отделом строительства обкома партии), в том числе и я, приняли участие в этом совещании. Побывали на стройплощадках ряда заводов. Организация дела понравилась, но типы домов без коммунальных услуг, а также и районы застройки, желали лучшего. Хотя метод строительства домов будущими жильцами уже начал применяться и у нас, но посещение Горького еще более убедило нас в его эффективности.

Возвратившись домой, мы с большим энтузиазмом продолжили эту работу. В Куйбышеве развернулось массовое жилищное строительство. На нашем заводе буквально за считанные недели была подготовлена техническая документация, отведена площадка, по цехам закреплены дома, скомплектованы бригады застройщиков, подготовлены строительные материалы (что оказалось наиболее сложным делом), и закипела работа. Начали строительство одновременно 23-х двухэтажных шестнадцатиквартирных домов. И почти все они были введены в эксплуатацию в этом же году. Таким образом, завод получил дополнительно к 6,3 тыс. кв. метров жилья, введенного по государственному плану трестом № 11, еще 7,7 тыс. кв. метров, построенных методом народной стройки, около 6,9 тыс. кв. метров — хозспособом и 1,7 тыс. кв. метров — за счет индивидуального строительства. Итого почти 23 тыс. кв. метров, или — около 500 квартир. В тот год снесли 16 бараков.

Так же ускоренно строилось жилье и в 1958 году. Однако и эти темпы строительства были недостаточны. Что и понятно, ведь обеспеченность жильем, по состоянию на 1 января 1958 года, работающих на заводе составляла 4,3 кв. метра на человека. На балансе завода оставалось еще 139 бараков. В них проживало более 3000 семей. Кроме того, 1450 семей жили на частных квартирах, на подселении. Интересно вспомнить, как ставилась тогда задача улучшения жилищных условий:

1. Снять остроту в жилье. Для этого довести уровень обеспеченности жильем на человека до 6,0 кв. метров. Эту задачу намечалось решить в 1960 году.

2. Удовлетворить потребность в жилье. Довести обеспеченность жильем до 9,0 кв. метров на человека. Срок: 1965-1966 годы.

3. За 8-9 лет, в течение 1958-1967 годов, снести все барачное жилье, числящееся на балансе завода.

Надо сказать, что, хотя и с опозданием на 2-3 года, такую задачу решили, но острота жилищной проблемы отнюдь не была ликвидирована.

Я довольно подробно пишу обо всем этом потому, что в работе парткома завода, как можно судить по моим записным книжкам того времени, проблема жилья, методы ее практического решения, занимали очень много времени. То, что мне пришлось вплотную и конкретно заниматься строительством, весьма пригодилось впоследствии. Но методы народной стройки, широко развившиеся в 1957 — 1959 годах, затем в 1960 стали затухать, и потом вовсе были упразднены. Очередной инициативой Н.С. Хрущёва стала специализация жилищного строительства. Совнархозам были переданы все материальные ресурсы, они стали и заказчиками, и подрядчиками строительства, объединили базы стройиндустрии, проектные организации. Как всегда, инициатива руководства страны была поддержана «на ура», пошли скоропалительные заявления, что жилищный вопрос мы решим на более высоком техническом уровне и с меньшими затратами, что хозспособ и народная стройка — это примитивизм, кустарщина и т.п. Забрали у заводов производственную базу, растащили кадры. Это была очередная непродуманная кампания. Надежды на рост строительства жилья не оправдались. Заводы утратили интерес к стройкам. Пошли жалобы на строительные тресты, развилось иждивенчество. Через 5-10 лет крупным заводам пришлось восстанавливать хозспособ.

Следует возвратиться к основной деятельности завода. Уже в 1957 году были достигнуты проектные мощности по выпуску самолетов ТУ-95, принятых на вооружение ВВС страны. В 1958 машина выпускалась уже как ракетоноситель ТУ-95К, или как стратегический разведчик ТУ-95МР. В 1962 году самолет был оборудован для дозаправки топливом в воздухе ТУ-95 КД. Такие самолеты завод изготавливал серийно до 1965 года. Затем, были приняты решения о переоборудовании ранее выпущенных машин. Завод получал их из частей ВВС. Так появились в 1966-1967 годах самолеты раннего радиолокационного обнаружения ТУ-126 (тип «Авакс»). А с 1972 года — самолеты обнаружения подводных лодок противника — ТУ-142, в составе противолодочного комплекса.

В начале 70-х годов на вооружение ВВС были приняты и другие, более современные самолеты, на которые возлагались те же задачи, которые выполнялись ТУ-95. Однако уже к началу 80-х годов завод получил задание возобновить выпуск самолетов в варианте ТУ-142 М, а затем ТУ-95 МС, как носителя крылатых ракет, естественно, с новым, более современным оснащением. И до сих пор, по прошествии почти 40 лет, эта машина в строю. Долгая жизнь ТУ-95 объясняется исключительно высокими летными качествами самолета и превосходными характеристиками двигателя. В журнале «Авиация и космонавтика» № 11 за 1992 год была опубликована большая статья об истории создания и жизни ТУ-95. В ней, в частности, говориться: «Славный и сложный путь — от рождения до сегодняшних дней — прошел ТУ-95, единственный в мире самолет такого класса с ТВД, по конструктивному исполнению не имеющий аналогов ни у нас, ни за рубежом»

В конце 1956 года большая группа работников завода, в том числе и я, как бывший начальник цеха, была представлена к правительственным наградам за освоение и организацию серийного производства самолета ТУ-95. И в 1957 году нам вручили награды. Так я получил первый орден — Трудового Красного Знамени.

В 1957 году наш завод выпустил и первые пассажирские самолеты ТУ-114 для Аэрофлота. Для того время это был уникальный самолет, по дальности полета и времени пребывания в воздухе не имевший себе равных. Выпуск этих машин продолжался заводом вплоть до 1964 года. А в эксплуатации в Аэрофлоте ТУ-114 находился до 1975 года, и не потерпел ни одной катастрофы (рис. 56).

Хочу несколько слов сказать еще об Андрее Николаевиче Туполеве (рис. 57). Я уже писал, что он часто бывал на нашем заводе. Особенно бережно и любовно А.Н. Туполев относился к первому своему пассажирскому самолету ТУ-114. Он постоянно подчеркивал ответственность создателей самолета за безопасность пассажиров. Ведь этот самолет принимал на борт более 200 человек, а в десантном варианте — около 300. «Это же целый железнодорожный состав купейных вагонов!» — часто говорил А.Н. Туполев. Много внимания Андрей Николаевич уделял внутренней отделке салонов, удобству и комфорту для пассажиров. В самолете были даже предусмотрены несколько купе со спальными полками, учитывая продолжительность полета. (В начале 1960-х годов ТУ-114 не раз совершал перелеты на Кубу из Мурманска через Северный ледовитый океан без посадки).

Патриарх русской, советской авиации, «Старик», как его любовно называли на заводе, А.Н. Туполев был безусловным авторитетом, пользовавшимся огромным уважением в народе. О его конструкторском таланте ходили легенды. Был у него истинно «божий дар». Но, человек не без причуд. Внешне он держался всегда насупленно, сердито, за промахи разносил визгливым тенором, не стесняясь «соленых» слов и фраз. Но и в хорошее настроение входил мгновенно, без подготовки, — громко раскатисто хохотал, шутил, подначивал собеседника. На заводе его обожали и прощали любые выходки, даже иногда провоцировали на это, так как уж очень виртуозно и нестандартно выражался «Старик». В пору его семидесятилетия, это было в конце ноября 1958 года, мы с директором М.А. Ельшиным, будучи в Москве, пришли его поздравить. Он тепло, приветливо, с чаем и печеньем, принял нас. Мы подарили ему модель самолета ТУ-95, альбом фотографий. Состоялась хорошая, добрая беседа. Андрей Николаевич вручил нам памятные значки, с дарственным автографом на коробке.

Возвращусь к рассказу о заводских делах. В эти же годы на заводе, параллельно с изделиями А.Н. Туполева, шла работа совместно с КБ С.А. Лавочкина над беспилотным самолетом «Буря». Машина была, как у нас говорили, «сырая», то есть конструктивно не отработана. Первые летные испытания прошли неудачно, и ее в 1960 году сняли с производства. Причиной тому явилась и набиравшая силы в конце 50-х годов конкуренция ракетной техники. В то время такой выбор был, видимо, оправдан, хотя и не бесспорен. Ведь опыт «Бури» был востребован через 14 лет при работе НПО «Энергия» (В.П. Глушко) над «Бураном». Но бросить при этом тень на всю авиацию, что было затем сделано, явилось грубейшей ошибкой. Кто сумел внушить Н.С. Хрущёву идею, что обороноспособность страны можно вполне обеспечить и без развития авиации, опираясь лишь на баллистические ракеты разного радиуса действия? Трудно сказать. Но факт остается фактом: в конце 50-х годов авиационная промышленность переживала трудные времена. Многие заводы авиационного профиля были переориентированы полностью, или частично на ракетную тематику.

В конце 1957 года на авиационных заводах Куйбышевского узла побывал Д.Ф. Устинов с большой группой специалистов. Затем приехал Л.И. Брежнев, бывший тогда секретарем ЦК КПСС и курировавший оборонные отрасли промышленности. Посетили они и наш завод. Основная цель этих визитов — организация серийного производства в Куйбышеве новой мощной ракеты-носителя «Р-7» ОКБ-1 С.П. Королёва, способной преодолеть расстояние от СССР до США. Сборочным заводом определили тогда завод № 1, выведя оттуда самолетное производство, а изготовление ЖРД поручили моторному заводу № 24 совместно с заводами №№ 207 и 525. Наш завод решили серьезно не трогать, а лишь загрузили изготовлением оснастки, отдельных узлов и панелей для этой ракеты. (Такая специализация распространилась потом и на производство других ракет - Р-9 и Н-1). Это был период восхождения популярности первооткрывателей космоса, особенно Главного Конструктора ракет С.П. Королёва, чье имя долгие годы оставалось в глубокой тайне. Куйбышевский период его деятельности как раз и пришелся на расцвет творчества С.П. Королёва. В дальнейших своих записках я подробно расскажу об этом этапе работы и своем участии в ней.

На все стороны деятельности парткома не могла не влиять политическая обстановка в стране, которая в период конца 50-х — начала 60-х годов была особенно сложной. Решения, состоявшегося в феврале 1956 года. ХХ съезда КПСС, доклад на нем Н.С. Хрущёва, материалы съезда полностью не публиковались. Все, что происходило на съезде, обрастало противоречивыми слухами. В заводской среде, наряду с возмущением противоправными действиями И.В. Сталина и его соратников, росло и недоверие к используемым методам борьбы с культом его личности. Говорили также: «А где же был сам Никита? Почему молчал, ничего не предпринимал? А вот сейчас, вслед покойному, поднял волну возмущения действиями Сталина». Серьезно беспокоило людей, начавшееся ухудшение наших отношений с Китаем, другими соцстранами. Высказывались сомнения в том, надо ли было так сразу вываливать на общество весь воз проблем, без должной подготовки, без необходимого фактического обоснования выдвинутых в адрес Сталина обвинений. Думаю, что в то время такие мнения людей объяснялись совершенно недостаточной их информированностью. Сокрытие не только сути фактов, но даже того, о чем шла речь на съезде, порождало слухи. Такие настроения людей позже проявились в ряде мест, где Н.С. Хрущёву не удалось получить публичной поддержки народа. Так произошло в августе 1958 года и в Куйбышеве, где по существу был сорван митинг на центральной площади города. Но до этого произошли события на заводах.

В июне 1957 года состоялся пленум ЦК КПСС, на котором была разоблачена «антипартийная группа Маленкова, Молотова, Кагановича…» По возвращению из Москвы, после пленума, 1-го или 2-го июля, первый секретарь Куйбышевского обкома партии М.Т. Ефремов собрал в обкоме совещание. На нем присутствовали члены бюро обкома, секретари горкомов партии, райкомов города Куйбышева и секретари парткомов некоторых крупных заводов города, всего человек сорок. М.Т. Ефремов проинформировал нас о том, что происходило в эти дни в Москве. Тогда еще никаких материалов пленума на местах не было. Он сказал примерно следующее. Начиная с 18 июня, в Кремле непрерывно шло заседание Президиума ЦК КПСС. Просочились сведения о серьезных разногласиях в руководстве». Некоторых членов Президиума ЦК не было в Москве. Их срочно вызвали, и 19 июня собрались все.

В то время в Москве находилось несколько первых секретарей обкомов партии — членов ЦК. Им стало известно, что на Президиуме речь идет об организации блока против Н.С. Хрущёва. Противостоящую группу возглавили Маленков, Молотов, Каганович. Эта группа обвиняла Хрущёва в том, что он ведет себя неправильно, носится по стране, набивает себе цену. Приписали ему правоуклонистские действия. В ущерб промышленности де направляет материальные и финансовые ресурсы в сельское хозяйство. Неправомерно поспешно взялся за освоение целинных земель. Затевает реорганизацию промышленности, разваливая отрасли. Панибратствует с некоторыми деятелями капиталистических стран. Н.С. Хрущёв защищался, стал обосновывать на Президиуме свои действия, опираясь на реальности жизни. К группе примкнули: Булганин, Шепилов, Сабуров, Первухин и отчасти Ворошилов. В поддержку Хрущёва выступили: Микоян, Брежнев, Жуков, затем подъехавшие Суслов, Кириченко, Аристов, Беляев. Заседание Президиума затягивалось. Тогда ряд находившихся в Москве членов ЦК обратился в Президиум с требованием встречи. Их принял Ворошилов. Данными им объяснениями товарищи не были удовлетворены. 20 июня, сообщил далее М.Т.Ефремов, он получил сигнал немедленно выехать в Москву. 21-го в Москве собралась уже большая группа членов ЦК, намереваясь там обсудить все вопросы.

Так, или почти так я записал тогда на совещании у Ефремова его слова. Затем он продолжал, и рассказал, что 22-го июня начал работу внеочередной Пленум ЦК. Он продолжался до 29-го числа. Обсуждение ситуации было жаркое. Выступило более 60 человек. Решили вывести из членов Президиума и из состава ЦК: Молотова, Кагановича, Маленкова и Шепилова. Объявили строгий выговор Сабурову; члена ЦК Первухина перевели в кандидаты. Проведены изменения в составе Президиума ЦК. Итог был таков — антипартийная группа разгромлена. Попытки возвратить страну на «Сталинские рельсы» провалилась».

Нашу задачу М.Т. Ефремов определил так, что необходимо широко развернуть разъяснительную работу среди населения, всемерно поддерживать решения июньского Пленума ЦК. Газеты дали материалы Пленума традиционно: общие громкие слова, пафос обличения антипартийной группы, почти без подтверждающих их вину конкретных фактов. На предприятиях читали газеты, слушали агитаторов, спорили и, не понимая многого, воспринимали принятые решения, мягко говоря, неоднозначно, а то и просто негативно. Всех волновал вопрос, почему приняты такие суровые меры по отношению к видным, авторитетным в народе людям? Такая реакция была не только в Куйбышеве, но, как стало известно позже, и в других районах страны. Таким образом, постановление ЦК оценивалось критически. Тогда, видимо, и было принято решение организовать широкую, массовую поддержку народом линии Н.С. Хрущёва, для чего повсеместно провести митинги, и на них принять резолюции, гласно одобряющие линию ЦК.

Нас опять вызвали в обком. Поставили задачу: как можно скорее провести общезаводские митинги, и на них одобрить материалы Пленума. Причем, говорил М.Т. Ефремов, надо начать с наиболее крупных, ведущих заводов города. Назывались и сроки: завтра, послезавтра. Что, мол, тянуть, и так все ясно. Мы, секретари парткомов, стали возражать — зачем такая гонка. Надо подготовиться. Настроение у людей сложное, доказательных материалов, подтверждающих вину членов антипартийной группы, в печати нет. Основываясь на такой скудной информации о Пленуме, проводить митинги непросто. В газетах много громких фраз, уничижительных обвинений, а фактов почти нет. В таком духе, например, выступил и я. Мои сомнения раззадорили первого секретаря Куйбышевского горкома партии Н.В. Банникова. Человек крутой, эмоциональный, неплохой оратор, он выступил резко против моих опасений. Обвинив меня в перестраховке, сказал, что сам поедет на завод № 18 и поможет мне провести послезавтра митинг. Что мне оставалось? Так и решили, начать с завода № 18, а через день — на заводе № 24, потом на заводе № 1 и дальше. Это совещание состоялось в обкоме партии 8-го или 9-го июля 1957 года.

Митинг у нас был назначен на 11-е число. Как могли, подготовили порядок ведения, побеседовали с выступающими. С трудом набрал я фактов из печати для своего выступления. Проводили митинг на центральной заводской площади, в пересменок, в 17.00. Народу собралось небывало много, тысяч 10-12. Открыл митинг и.о. председателя завкома профсоюза Н.И. Дзюбан, и предоставил слово мне. Я рассказал о решениях Пленума ЦК. Говорил, основываясь на газетных материалах, что антипартийная группа выступила фракционными методами, добивалась смены руководства, противодействовала новым мероприятиям в области внешней политики, сопротивлялась расширению прав союзных республик, пыталась сорвать реорганизацию управления промышленностью, мешала проведению мер в области сельского хозяйства. Что члены этой группы оторвались от жизни, утратили связь с народом и т.п. Но в обоснование этих обвинений нужными фактами я не располагал, и привести их не мог. Далее информировал о принятых на Пленуме решениях. Сказал, что прошедшие в цехах партийные собрания одобрили эти решения, и выразил надежду, что и наш митинг присоединит свой голос и поддержит меры ЦК.

Затем выступили: Сухоруков — лудильщик, Рыков — летчик-испытатель, Свиридова — клепальщица, Ельшин — директор завода, Забродин — слесарь и последним — Банников. (Он никакого участия, кстати, в подготовке митинга не принимал, а приехал на завод буквально за несколько минут до начала). Все выступления носили, я бы сказал, в меру рассудительный характер, оправдывающий действия ЦК (надо, ведь, доверять партии). Суть выступлений сводилась к тому, что в стране развиваются новые веяния, а старые, безусловно заслуженные деятели в руководстве, к сожалению, не всегда воспринимают это новое. Вот их немного и подправили.

Взял слово Н.В. Банников (рис. 58). Его речь была резкой, обличительной, безапелляционной. Изобиловала оскорбительными выпадами в адрес «фракционеров». Она возбудила народ. Стали раздаваться реплики, неодобрительные возгласы. Уловив настроение, Дзюбан, подводя итог выступлениям, не реагируя на голоса, предложил принять резолюцию митинга и сам зачитал ее. Спросил, какие будут предложения? Несколько человек из первых рядов подняли руки, направились к трибуне. Дзюбан повернулся ко мне с вопросом: «Что делать?» Я, конечно, ответил: «Что? Давай слово». И пошли выступления.

Говорили не по бумажке, экспромтом, взволнованно и остро. Соглашаясь, вроде бы, с недопустимостью фракционной борьбы в руководстве, с опасностью раскола в партии и т.п., выступавшие спрашивали, где факты, подтверждающие вину членов «антипартийной группы». А если даже они и повинны, то решения Пленума ЦК недопустимо суровы. Эти товарищи стояли у истоков революционной борьбы, и много сделали для защиты завоеваний Октября. Нельзя так огульно и недоказательно обвинять их, надо разобраться, не пороть горячку. Спрашивали: «В чем выражалось их противодействие линии партии? Неясно. Что значит «оторвались от народа»? В.М.Молотов, например, в позапрошлом году был в Куйбышеве, посетил ряд предприятий, в том числе и наш завод, тепло беседовал с рабочими, интересовался их проблемами. А вот директор завода работает уже два года, а в нашем цехе еще не был». И пошла критика заводских недостатков, проблем района и города. Кое-кто из выступавших пытался защитить позиции Н.С. Хрущёва, но их перебивали недовольными выкриками.

Стали требовать объяснений от М.А. Ельшина и Н.В. Банникова. Они выступили. Ельшин — с миротворческих позиций, признавая свои недоработки. Банников же стал «нажимать» на совесть и патриотические чувства, стыдить людей. Это еще больше разожгло страсти. Попытки пожилых рабочих, ветеранов образумить разгоряченную молодежь натолкнулись на неприязнь. Возникли споры в рядах участников митинга, стали «качать права» друг перед другом. Некоторые, особенно рьяные, расталкивая толпу, рвались к Банникову, недовольные его речью. Митинг затягивался, часть рабочих второй смены начали покидать площадь. Надо было искать выход, Я взял микрофон у очередного оратора и внес предложение, что раз возникло много вопросов, как по сути, так и по заводским и городским проблемам, которые требуют обстоятельного разъяснения, то, чтобы не превращать митинг в базар, не тратить рабочее время, есть смысл обсудить весь комплекс вопросов на цеховых собраниях, с участием руководства завода, района и города. А сейчас митинг прервать, никакого решения пока не принимать. Сделать вывод по итогам цеховых собраний. Народ загудел, кто за, кто против. Дзюбан в микрофон крикнул: «Согласны? Ну, договорились!» И микрофоны отключили.

Основная масса людей расходилась, но дискуссии у трибуны еще долго продолжались. Мы объясняли, разубеждали, отвечали на вопросы, стараясь успокоить наиболее азартных. Речь шла в основном не о решении ЦК об антипартийной группе, а о насущных житейских проблемах: о жилье, дороговизне, плохой работе транспорта, о жуликах в торговле, о неправильном отношении городских властей к проблемам Безымянки и т.п. Почему-то больше всего нападали на Н.В. Банникова. Видимо, многих возмутила его безапелляционная и резкая речь, хвастливые заявления о небывалых успехах страны в последние годы, а также его грубые выпады в адрес видных деятелей партии из антипартийной группы. Постепенно толпа у памятника М.Б. Шенкману таяла, люди расходились. Пошли в партком и мы с М.А. Ельшиным и Н.В. Банниковым.

Зашли в мой кабинет. Настроение у всех скверное — митинг провалили. Н.В. Банников позвонил в обком партии М.Т. Ефремову, коротко рассказал о случившемся. Стали обсуждать итоги. В чем причина срыва? Банников навалился: «Не ожидал, что на заводе столько демагогов. Надо было организовать выступления более активных коммунистов». Ельшин что-то поддакнул, я промолчал. Николай Васильевич сказал, что едет в обком, и ушел.

Я был в подавленном состоянии. Хотя и понимал, что оказался прав, отстаивая необходимость отложить митинг, не торопиться, лучше подготовиться. Однако самокритично оценивая свои личные черты: отсутствие ораторского мастерства, определенную стеснительность в выступлении перед такой массой людей, малый опыт партийного организатора и т. д., я считал себя виновником провала. В то же время, меня не покидало сомнение в правильности, обоснованности принятого ЦК решения об антипартийной группе. Я, как и ряд выступавших на митинге, считал слишком суровыми выводы, сделанные по отношению, в частности, к Молотову и Маленкову. Переживал случившееся и Ельшин: «Ну, завтра Ефремов воздаст нам, на всю катушку. Он использует это, как урок для остальных». Я ответил: «Не знаю, как для остальных, а для меня действительно урок — не садись не в свои сани». Вскоре он ушел, а я позвал заместителей, и стали намечать план проведения цеховых собраний об итогах Пленума.

На другой день нас с М.А. Ельшиным вызвали на заседание бюро обкома партии. М.Т. Ефремов коротко доложил о случившемся на заводе № 18. Затем с подробной информацией выступил Н.В. Банников, дали слово мне и директору завода. Мы не занимались самобичеванием, но и не сглаживали своей ответственности за срыв митинга. К великому нашему удивлению, не то что разноса, но и резкой критики не было. М.Т. Ефремов пожурил нас немного, а в большей мере посочувствовал, сказав: «Не переживайте, ничего страшного не произошло. Я доложил в ЦК, вы не единственные в стране. Такая реакция народа объяснима. Авторитет старых лидеров партии живет в сознании людей. Отказаться от этого нелегко. Надо спокойно и доказательно объяснить людям правильность линии нынешнего руководства партии. Да и о внутренних проблемах, которых у нас немало, поговорить следует. Видимо, бюро обкома переоценило ситуацию, пойдя скоропалительно на такие массовые акции».

Далее говорили о проведении цеховых собраний на заводах. От проведения митингов отказались. Решили, что у нас на собраниях примут участие секретари и члены бюро обкома и Куйбышевского горкома партии. Эту работу надо провести не торопясь, примерно, за две недели. Так завершилось это заседание. Хотя нас с директором принятые решения несколько успокоили, но происшедшее продолжало тревожить меня. Этот факт подтверждал сомнения: за свое ли дело я взялся, на партийной ли стезе следует мне трудиться? В дальнейшем сомнения нарастали, и в 1959 году я сделал попытку возвратиться к чисто инженерной деятельности. Но об этом чуть позже.

Сейчас же я хотел подчеркнуть, что период второй половины 50-х и начала 60-х годов характерен значительным повышением общественно-политической активности коммунистов, да и всего нашего народа. На партийных и рабочих собраниях, заседаниях парткома шли бурные дебаты по острым, наболевшим вопросам жизни завода и города. Выявились штатные «разоблачители» недостатков и просчетов в руководстве. Собрания иногда затягивались за полночь. Все это было непривычно, честно скажу, и не всегда приятно, но захватывающе будоражило нервы и приносило, до поры, определенное удовлетворение. Анализируя эту ситуацию, надо отметить одно обстоятельство. Бесспорно, импульс такой активности дал Н.С. Хрущёв, по существу и по форме показывая пример борьбы с рутиной и несправедливостью. И на первых порах его слова, действия, манера поведения (простота, демократичность, открытость, грубоватая прямолинейность) находили поддержку у народа. Решения XX съезда партии, развенчание культа Сталина обрушились на советских людей внезапно, взбудоражили их. Отношение народа к этой акции Хрущёва было неоднозначно. Кто восхищался его смелостью, кто возмущался, зачем, мол, выносить сор из избы. Нужно было время, чтобы осмыслить происшедшее, понять и объективно оценить всю тяжесть и трагизм содеянного Сталиным.

Общее настроение людей на первых порах было в пользу Никиты Сергеевича. Но с середины 1957 года, а тем более дальше, хрущёвские необъяснимые организационные перетряски в промышленности, в сельском хозяйстве, а затем в партийных и государственных структурах, бесцеремонные публичные разносы, широкие обещалкины жесты и т.п. стали вызывать у людей настороженность, осуждение. Негоже, мол, лидеру великой страны так упрощенно вести себя. Непонятна была и причина разгона пресловутой «антипартийной группы». Все это, вместе взятое, плюс местные нерешенные проблемы и проявились, думаю, в событиях на нашем заводском митинге. Непросто прошли и собрания в цехах, хотя по форме постановление июньского Пленума ЦК «получило одобрение». Однако неудовлетворенность осталась.

Забегая вперед, в подтверждение сказанного, следует рассказать о приезде Н.С. Хрущёва в августе 1958 года в Куйбышев. О том, что на официальное открытие введенной в эксплуатацию первой в стране гидроэлектростанции волжского каскада у Жигулёвских гор, Куйбышевской ГЭС, прибудет высокая партийно-правительственная делегация во главе с Н.С. Хрущёвым, нам стало известно заранее. М.Т. Ефремов провел в обкоме партии совещание с узким активом Куйбышева, Ставрополя и Новокуйбышевска, предприятия которых были намечены для посещения высокими гостями. Тема обычная: программа и маршрут осмотра, кто и где встречает и сопровождает делегацию, что показывать, о сувенирах для гостей, уборке территории и обеспечении порядка на пути следования и т.д. В общем, почти месяц мы «мыли шею».

В середине августа визит состоялся. Вместе с Н.С. Хрущёвым прибыли члены Президиума ЦК: М.А. Суслов, Л.И. Брежнев, Д.С. Полянский, А.Б. Аристов, главный редактор «Правды» П.А. Сатюков, заместители председателя Совмина СССР А.Ф. Засядько и И.И. Кузьмин. В первый день они побывали на Куйбышевской ГЭС, там состоялся грандиозный митинг. На нем Н.С. Хрущёв, поздравив гидростроителей с большим успехом, завершением строительства и пуском на полную мощность крупнейшей в стране ГЭС, не преминул подбросить «ежа», выразив сомнение в преимуществе гидроэлектростанций перед тепловыми (ТЭЦ), чем поверг слушателей в шок. Эта тема остро дискутировалась на состоявшемся там вечером банкете. Ученые-энергетики, говорят, устроили Н.С. Хрущёву обструкцию.

Но это было лишь началом. На другой день гости посетили завод синтетического спирта в Новокуйбышевске. Потом рассказывали, что Н.С. Хрущёв усомнился в словах директора завода М.И. Федотовой, что одна из новых установок вырабатывает синтетический спирт по характеристикам на уровне пищевого. Разговор шел в комнате оператора, после осмотра установки. Указывая на стоявший на столе графин со спиртом, Н.С. Хрущёв спросил: «Так, что его можно пить?» Федотова ответила: «Можно». Н.С. Хрущёв: «Давайте продегустируем». Под рукой не оказалось стакана. Налили ему в крышку от графина. Он выпил, и, чуть не задохнувшись, багрово покраснев, сказал: «Похоже, Вы правы». Никто больше его примеру не последовал. Об этом факте неодобрительная молва разнеслась по городу. Из Новокуйбышевска группа прибыла на наш завод.

Мы с М.А. Ельшиным по распорядку встречали машины с гостями у проходной. Однако машины, чуть притормозив, продолжали двигаться, и мы на ходу вскочили на подножки ЗИЛов. Заводской народ высыпал на главную аллею, криками и цветами приветствуя Никиту Сергеевича. У корпуса агрегатных цехов остановились. Н.С. Хрущёв вышел из машины, толпу охрана умело оттеснила, и мы пошли по цехам. Суслова, Брежнева и Полянского с ним не было. Прошли два цеха, по ходу Б.М. Данилов давал пояснения, что и как изготавливается. Гости особого интереса к делам завода не проявляли. Вошли в сборочный цех, только что отстроенный, нашу гордость, со 100-метровым пролетом, мощными кранами. Об этом директор рассказывал Хрущёву. Тому не понравилось увиденное, и он стал, показывая на металлические фермы корпуса, критиковать: «Почему фермы не железобетонные? Вы что, не знаете нашей политики в строительстве? » Этот окрик сбил Ельшина с толку. На помощь пришел А.Ф. Засядько, в грубоватой форме заявил, что на 100 метров пролета железобетонных ферм еще нет в практике, что фермы не только держат перекрытие, но несут многотонную нагрузку подъемных кранов, и если даже фермы сделать железобетонными, то на арматуру уйдет вдвое больше металла. Но Хрущёв не воспринял эти доводы и продолжал что-то бурчать себе под нос.

Затем мы поднялись в салон стоявшего в цехе самолета ТУ-114. Уселись в кресла, немного поговорили о делах завода, но, памятуя установку М.Т. Ефремова, никаких просьб не высказывали. Здесь он немного отошел, машина ему понравилась. Выйдя из самолета, Никита Сергеевич сказал окружившим его рабочим несколько общих фраз, с похвалой отозвался о выполняемой ими работе, отметил хорошую политическую обстановку в стране. Ему вручили модель самолета ТУ-114, он расписался в книге почетных гостей, помахал окружающим рукой, и вся группа направилась из цеха к воротам на ЛИС, где их уже ожидали машины. Мы попрощались, и машины уехали (рис. 59-61).

Во второй половине дня на центральной городской площади им. Куйбышева собрался многотысячный митинг. Туда организованно прибыли представители предприятий и организаций города. Разместились колоннами. Но пришла и масса, так сказать, неорганизованного народа — жителей города. Толпа все росла и ширилась. Большинство, пытаясь пройти ближе к трибуне, теснило людей. Митинг еще не начался, а более чем 100-тысячная масса раскачивалась, гудела, слышались возмущенные и требовательные крики. Кто-то лез вперед, а кто-то стремился вырваться из толпы. Навести порядок не смогли ни организаторы митинга, ни милиция и привлеченные военные. Гул и крики усилились, когда на трибуну поднялся Н.С. Хрущёв и другие руководители. Постояв пару минут, видя, что устроители не в состоянии навести порядок, Н.С. Хрущёв сам подошел к микрофону. Стал увещевать, затем возмущаясь, бросать в толпу резкие, грубые слова. Что еще более накаляло обстановку. Посыпались оскорбительные выкрики в его адрес.

Тогда Хрущёв, используя мощь микрофона, начал выступление словами: «Дела у нас в стране идут хорошо!» В ответ шум возмущения, свист! Он вновь пытался повторить эту фразу — реакция аналогичная. Хрущёв крикнул: «Хулиганы! Вы кому затыкаете рот!? Где же милиция!?» Но справиться с возмущенной толпой было уже невозможно. Напор людей нарастал, и они, смяв милицейское ограждение, устремились к трибуне, обтекая ее с обеих сторон, что уже было опасно. Поняв это, гости и руководители области скорым шагом, почти бегом покинули трибуну, устремляясь к Дворцу культуры, и прошли через него к стоящим во дворе машинам, и потом отправились в порт, к причалам. Здесь они сели на теплоход «Добрыня Никитич», и отправились вверх по Волге, к Жигулям. Митинг был сорван. Люди на площади возмущались и долго не расходились, обсуждая детали случившегося.

Позже А.М. Токарев рассказывал, что происходило дальше. Как только поднялись на теплоход, Н.С. Хрущёв и другие московские гости разошлись по каютам. М.Т. Ефремов и все члены бюро обкома остались на палубе. Настроение прескверное, все ожидали от Хрущёва разноса за случившееся. Минут через десять он вышел из каюты на палубу босиком (был очень жаркий день), и, как ни в чем не бывало, спросил: «А не пора ли перекусить? Отварной бы картошечки со сметанкой, а!?» Мы, — говорил Александр Максимович, — вздохнули с облегчением.

На следующий день, вся группа с нашего заводского аэродрома улетала в Москву. С утра Н.С. Хрущёв побывал на металлургическом заводе Минавиапрома. А побывавшие уже там ранее Л.И. Брежнев, А.Б. Аристов и И.И. Кузьмин приехали к нам, чтобы посмотреть самолет ТУ-114. Мы показали им самолет, находившийся на ЛИСе (летно-испытательной станции). Поднялись по трапу в салон, осмотрели кабину экипажа. Брежнев внимательно слушал объяснения, интересовался ходом испытаний. Мы говорили о трудностях в отработке бортовых систем. Он обронил, что если будут проблемы, то заходите в ЦК — поможем (кстати, в конце года мы использовали такую возможность, и не без успеха.) Вскоре подъехал Н.С. Хрущёв и остальные товарищи. Народу заводского набежало много, но Хрущёв не подошел к ним, попрощался с руководством области, и вся группа улетела на спецсамолете в Москву. Так завершилась эта поездка.

Думаю, следует высказать мое тогдашнее видение ситуации в заводской среде, связанное не только с решением июньского (1957 года) Пленума ЦК, но и с разоблачением культа Сталина. В народе годами складывался образ Сталина — вождя нации, с его именем связывали все достижения, успехи в развитии страны. Авторитет Сталина после победы в Великой Отечественной войне достиг своего апогея, и вдруг… такие обвинения. Необходимо было время, чтобы осмыслить, разобраться, определиться. Нельзя было так торопить события. Русский человек жалостлив, он не может сходу менять мнение. Ему надо помочь переосмыслить все происшедшее ранее. Причем надо было исторически точно определить недостатки, ошибки, преступления Сталина перед народом. А так же и то, как соотносятся с его личностью успехи, достижения, несомненные победы советского народа. Ведь с именем Сталина связывались не только победа в Великой Отечественной войне, что казалось бесспорным, но и свершения послевоенного времени: восстановление народного хозяйства, относительное улучшение условий жизни людей. Это были скромные успехи, но они были. Огульно опорочить этот период было нельзя, большинство людей, свидетелей происходившего, не воспринимали таких негативных оценок со стороны лидеров послесталинского времени.

Скорые, не всегда понятные, да й не очень продуманные, как потом стало ясно, меры и новации Н.С. Хрущёва воспринимались с сомнением, с настороженностью. Сказывался и определенный консерватизм, сложившийся годами стереотип мышления, но и не только это. Люди прислушивались и к голосу специалистов, возражавших против навала фронтальных преобразований Никиты Сергеевича. В итоге в народе, наряду с сомнением в реальности «манны небесной», столь легко обещанной лидером, формировалась защитная реакция от ломки годами установленных традиций. Это, в частности, проявилось на митингах и собраниях посвященных итогам июньского (1957 года) Пленума ЦК не только на нашем заводе, и не только в Куйбышеве. Н.С. Хрущёв, видимо, поторопился, решив «одним махом» разделаться с «антипартийной группой» и получить открытую, всенародную поддержку этим своим действиям. Натолкнувшись на неприятие, он изменил тактику, повсеместно началось более спокойное и доказательное обсуждение итогов Пленума. Второе. Стало очевидно, что реализовать скоро щедрые обещания благодатной жизни не удалось. Неудовлетворенность жизненными условиями спустя уже пять лет после смерти Сталина выплеснулась на улицы, и тому свидетельство - митинг на центральной площади Куйбышева в августе 1958 года. Поэтому и его лозунг «Дела у нас идут хорошо!» тонул в криках и свисте собравшихся на площади людей. Плюс ко всему не добавил Н.С. Хрущёву авторитета и факт смещения с поста министра обороны страны Г.К. Жукова, истинно народного любимца, выдающегося полководца Великой Отечественной войны.

Взбаламутило людей и экономику страны, принятое по инициативе Н.С. Хрущёва решение о радикальном изменении принципов управления промышленностью и строительством — образование совнархозов, неоправданные реорганизации и ломка структуры партийных и советских органов. Грубые, непрофессиональные, волевые решения в области сельского хозяйства, когда напрочь отбрасывались мнения специалистов, ученых в растениеводстве и животноводстве. Силовое обобществление скота, линия на фактическую его ликвидацию в личном подворье населения и многие другие меры волюнтаристского характера.

Справедливости ради следует сказать, что в то же время людям импонировали многие личные качества Н.С. Хрущёва. Его неуемная энергия, открытость и доступность, стремление самому побывать на предприятиях и в хозяйствах, поговорить запросто с людьми в разных уголках страны. Нравилась на первых порах и простая, понятная, образная, с народным присловьем и поговорками речь. Да и весь его облик человека из народа, этакого «украинского батьки». Так что облик, слова и дела Н.С. Хрущёва были контрастными и воспринимались массой людей по-разному. Со временем даже его положительные черты трансформировались в глазах общественного мнения в отрицательные. Это о Хрущёве.

Теперь следует несколько возвратиться к рассказу о делах и проблемах житейских, заводских и семейных.

Политика и экономика в союзном масштабе хотя интересовали и волновали людей, но жизнь конкретного человека, его семьи, товарищей не всегда напрямую пересекались с этими глобальными проблемами. Увлекала работа, житейские заботы, старались обустроить быт. Социальные условия работников завода, хотя и медленно, но все же улучшались. Строилось жилье, благоустраивался Кировский район. В дома пришел газ. В квартирах, на смену радиорепродукторам и патефонам, пришли радиоприемники, радиолы, отечественные магнитофоны и телевизоры. Вслед за юркими, небольшими «Москвичами» и громоздкой, крепко сбитой «Победой», появились в частном владении и элегантные по тому времени «Волги». Наполнялись товарами и продуктами магазины. Открывались новые кинотеатры, эстрадные площадки. Больше стало кинофильмов. Хотя попасть в кинотеатр оставалось проблемой. Спасала возможность всегда получить места на новый фильм в нашем заводском клубе «Родина». Как и на концерты популярных тогда эстрадных исполнителей - Гелены Великановой, Марка Бернеса, Капитолины Лазаренко, Евгения Кибкало, Нины Дорды. Широко популяризировался спорт: волейбольные и городошные площадки, легкая атлетика на заводском стадионе, а зимой коньки.

Часто потом мы вспоминали, как мы с пятилетней Олей, перебравшись через дорогу, ходили кататься на каток, залитый на заводском стадионе. Причем у меня коньки на ботинках, а ей прикручивал «снегурочки» на валенки. Только дойдем до катка, а коньки сваливаются. Тогда приспособились так: я несу ее до катка на руках, а потом ставлю на лед и она, хотя и спотыкается, но понемногу учится кататься. А на другой год уже и она была экипирована по-настоящему. Ну, и, конечно, футбол. Куйбышевская команда «Крылья Советов», состоявшая в своей основе из игроков бывших заводских команд, была любимицей болельщиков, не раз доставляя им удовольствие победами над именитыми московскими командами. Это было особенно приятно нам, так как «Крылья Советов» была приписана к нашему заводу. Хотя команда и доставляла немало хлопот (рис. 62-64).

Наша семья обустраивалась в двухкомнатной квартире. Приобрели две односпальные металлические кровати производства нашего завода, кухонный шкаф, раздвижной стол и стулья. Но особо радостным был день, когда Нине удалось «достать» пианино (я не зря взял это слово в кавычки, так как за такого типа товарами были огромные очереди), правда, деньгами на покупку помогли родители Нины. Это была наша мечта — приобщить к музыке пятилетнюю дочь. Но, к сожалению, несмотря на огромные усилия, Оля не смогла осилить музыкальную грамоту, хотя помучили ее изрядно. Она нашла себя в другом. Поставили в квартире и телефонный аппарат. Конечно, жили мы скромно. Оклад секретаря парткома составлял 2000 рублей в месяц. Получал я их в обкоме партии, а не на заводе. Кроме того, раз в год, при уходе в отпуск, полагался оклад на лечение. Премий за выполнение плана заводом секретарь парткома не получал. Но если завод завоевывал призовое место во Всесоюзном соревновании отрасли, итоги которого подводились ежеквартально, то обком партии разрешал премировать секретаря парткома. Это бывало не часто. В то же время, получаемой нами с Ниной зарплаты хватало. Были мы одеты, обуты, не отказывали себе в питании. Позволяли себе и солидные покупки. Например, в 1958 году приобрели телевизор «Темп», а в 1960 обзавелись холодильником «Саратов». Жили открыто: ходили в гости к друзьям и принимали у себя в праздники или в дни рождения, а то и просто организовывали складчину. Особых разносолов и деликатесов не было, но встречи проходили дружески, весело, интересно. Устраивали поездки за город в лес, к реке.

В сентябре 1957 года Нина закончила успешно ординатуру и получила направление на работу врачом-кардиологом в больницу медсанчасти треста «Металлургстрой» на Безымянке. Больница была новая, современная, коллектив неплохой. Нина быстро там освоилась и была довольна. И вот, наступил февраль 1958 года. В семье ожидали пополнение. Ранним утром 7-го числа, по заснеженным улицам района на машине «Скорой помощи» я отправил Нину в роддом. Через несколько часов получал на заводе известие, жена приносит мне вторую дочь. Так появилась у нас Лена. Ребенок крепкий, здоровый. В отличие от плаксивой в грудном возрасте Оли, она была удивительно спокойная. Правда, перейдя за полуторагодовалый возраст, она «наверстала» упущенное, и целыми ночами не давала спать родителям и соседям.

Вернусь к своим заводским делам. После известных событий лета 1957 года я все чаще стал задумываться — правильно ли я поступил, встав на партийную стезю в работе? Меня влекло производство, инженерное дело, тянуло в цех, к станкам, к стапелям, в конструкторские, технические отделы. На заседания парткома регулярно выносились производственные вопросы. Я слабо ориентировался в организационно-партийных проблемах, не уделял должного внимания (это надо признать) в идеологической, массово-политической работе. Они находились в сфере деятельности моих заместителей: А.И.Шишкова и В.М. Кучерова. Моя же сфера — организация и технология производства. В отраслевом отделе ЦК и обкоме партии такое мое влечение одобряли, там спрашивали только за конкретные заводские дела, а вот в горкоме, в райкоме постоянно критиковали за недостаточное внимание к партийнополитической работе, увлечение производственной тематикой. Ну, не лежало у меня к этому сердце.

Меня стали тяготить бесконечные заседания бюро, пленумы, собрания актива, совещания, семинары в районном, городском и областном масштабе. Да, и на своем заводе. На мой взгляд, большинство из них было пустопорожней тратой времени. Думаю, что я был не совсем прав, но тогда все это тяготило меня. По существу, не было времени заняться тем, что меня интересовало. С удовольствием отлынивал от многих мероприятий, активно занявшись в 1958 году делами строительства жилых домов методом народной стройки. Бывал на стройплощадке, базах стройиндустрии, вникал в технологию строительства. Немало времени проводил в хозяйствах подшефного заводу Большечерниговского района. Регулярно участвовал в разборах технических вопросов, возникавших в сборочном цехе и на ЛИСе при оформлении к сдаче заказчикам очередных самолетов. Для меня такая работа была отдушиной от «сидений» на партийных мероприятиях. Это мое влечение поощрял и директор завода М.А. Ельшин, так как чувствовал, что моя активность помогает конкретному делу, заводу. Неоднократно с ним, или главным инженером Б.М. Даниловым выезжал в Москву. Бывая в Министерстве, а затем Госкомитете по авиационной технике у П.В. Дементьева и А.А. Белянского, в ОКБ у А.Н. Туполева, А.А. Архангельского и Н.И. Базенкова, в отделе оборонной промышленности ЦК, мы обсуждали технические и организационные заводские проблемы, добиваясь их решения. Осенью 1958 года были на приеме у секретаря ЦК КПСС Л.И. Брежнева; он курировал тогда оборонку и помог нам, убедив командующего ВВС маршала Вершинина принять предложения завода об испытании новых бортовых систем самолета ТУ-95 после приемки машин по сборке. Таким образом, в своей работе я клонился в сторону производственно-технических вопросов.

Однажды у меня состоялся откровенный разговор с Б.М. Даниловым, отношения с которым были доверительными. Я сказал ему о намерении возвратиться на производство. Меня не прельщала перспектива дальнейшей работы, например, в райкоме или горкоме партии. Мне казалось, что тогда я совсем оторвусь от инженерной профессии. Он, хотя на словах и отверг мои сомнения, но поощрил стремление к технике, к конкретному делу, посоветовав «готовить почву», то есть получить поддержку моим намерениям в обкоме партии. «А работу на заводе подберем», — заключил он. В 1959 году я стал исподволь продвигать эту идею. Не раз беседовал со вторым секретарем обкома И.М. Буровым, который, хотя и не сразу, отнесся к моей просьбе с пониманием. Но посоветовал не торопиться, все еще раз взвесить, обдумать. Обещал рассказать о моих намерениях М.Т. Ефремову.

В апреле на работу в Куйбышевский совнархоз перевели начальника ОТК нашего завода Ф.А. Петренко. Возникла вакансия. Б.М. Данилов спросил как-то в разговоре, согласен ли я на работу в этой должности? Я ответил утвердительно, никаких помыслов покидать завод у меня не было. Обсудили ситуацию у М.А. Ельшина. Решили, что он сам переговорит с М.Т. Ефремовым. Такой разговор состоялся, и тот обещал подумать. В эти дни я по каким-то другим делам был в обкоме у И.М. Бурова. Закончив беседу, Иван Михайлович сказал, что мне надо зайти к М.Т. Ефремову. Выйдя в коридор, увидел шедшего навстречу Михаила Тимофеевича, поздоровались, и он пригласил меня к себе. Стал расспрашивать о причине моей просьбы, я откровенно объяснил. Высказав сожаление, он несколько раз повторил: «Может, вы чем-то обижены? Нет. Значит, по-доброму, по-хорошему?» Я еще раз подтвердил, что «по- хорошему». «Ну, что ж, в добрый путь».

Так, приказом по Куйбышевскому совнархозу 19 мая 1959 года я был назначен начальником ОТК — Главным контролером качества продукции авиационного завода. Эта должность, как и должности директора, главного инженера и главного бухгалтера завода, входила в номенклатуру совнархоза. И я приступил к работе.

Особенных проблем с освоением новой работы у меня не было. Структура, принципы, состояние дел в системе ОТК мне были известны. Знал я и большинство руководящих кадров, как в аппарате отдела, так и в цехах. Буквально с первых дней главное внимание уделил цеху № 7 — окончательной сборки и ЛИСу, а также контактам с военным представительством ВВС на заводе. Я с интересом вникал в технические проблемы, причины и следствия дефектов, дотошно разбирая с производственниками, конструкторами и военпредами меры по обеспечению качества и надежности самолета. Именно эта работа приносила мне удовлетворение. Материальное положение даже несколько улучшилось, мой оклад возрос до 2400 рублей, а с учетом премии среднемесячная зарплата превысила 3000 рублей

Прошел май, июнь, наступил июль. Обстановка позволила мне воспользоваться отпуском, полагавшимся еще за работу в парткоме. Обком партии выделил мне льготную путевку в санаторий в Гаграх. Мы решили с Ниной поехать вместе и взять с собой Ольгу, которая в этот год должна пойти в школу, в первый класс. Последнее время она часто болела: ей вырезали гланды. Мы решили, что будет полезно подкрепить ее на море. А Лену оставили на попечение мамы на заводской даче, на 7-й просеке. Поехали наугад, так как путевка была только у меня, намереваясь определить Нину с Олей где-либо около санатория. Так все и вышло. Я разместился в санатории им. XVII партсъезда в палате на три человека, а для них сняли комнатку в квартире работницы санатория буквально рядом. Питаться они стали в рабочей столовой. Ну, а все время проводили на море, на пляже. Мы были чрезвычайно довольны. Отдых удался на славу и надолго сохранился в памяти, как благодатное и замечательное время.

Возвратившись домой, я с новыми силами окунулся в работу, тем более, что на заводе возникли сложные проблемы с внедрением изменений в конструкции машины, с целью повышения ее надежности в эксплуатации. Пришлось засесть за изучение чертежей, технических условий, разбираться, как идет работа в цехах, несколько перестроить функции цеховых структур ОТК. Возникал ряд технических проблем, надо было искать решения совместно с ОКБ, службами Главного технолога, Главного металлурга, представителями заказчика. Особенно возросла нагрузка к концу года, когда настала пора отработки и сдачи машин в цехе окончательной сборки и на ЛИСе. Я буквально дни и ночи проводил на летной станции, оттуда не вылезал и Б.М. Данилов, пыхтел папиросами М.А. Ельшин. Споры с военпредами доходили до крика. Но это была острая, живая, требующая знаний, опыта и, я бы сказал, инженерной интуиции работа. Она не ограничивалась только критикой недостатков, надо было находить решение, определять действия и нести за них ответственность.

Выпускали самолет в испытательный полет начальник ЛИСа и главный контролер. Они подписывали полетный лист и тем самым гарантировали надежность машины. После каждого полета заводские экипажи, и особенно военные, привозили массу замечаний о выявленных недостатках в работе самолетных систем. Надо было их сгруппировать, сделать анализ, выявить причины и определить меры по устранению дефектов. Истина рождалась непросто, в спорах, ругани, взаимных обвинениях. Каждая сторона доказывала свою правоту. Но в итоге приходили к согласию, составляли нужные документы и они были основой для работы конструкторов, технологов и непосредственно производства по устранению выявленных недостатков. Во всей этой работе большая роль отводилась работникам ОТК. Мне особенно запомнился день, вернее ночь, на 30 декабря 1959 года. Все руководство завода находилось на ЛИСе. Надо было оформить приемку последнего самолета и «закрыть» годовой план. Завершился последний испытательный полет, осталось несколько несущественных замечаний, под них военпреды «выбили» у директора ряд своих «овсовых» вопросов, тот согласился. Около 3-х часов ночи подписали формуляр машины, поручение об оплате самолета в банк, и, уставшие, но довольные, распили бутылку коньяка и под утро разъехались по домам. Каждый с чувством исполненного долга, удовлетворения сделанным. 1959 год коллектив завода закончил с хорошими показателями.

Начался новый 1960-й год. Я уже полностью освоился в роли начальника ОТК. Провел реорганизацию структуры, укрепление кадрами бюро технического контроля ведущих цехов. Наладились неплохие отношения с представительством на заводе ОКБ А.Н. Туполева, Госкомитетом по авиационной технике и совнархозом. Еще более укрепился в том, что поступил правильно, перейдя на инженерную работу, и свое будущее связывал только с заводом, не мысля себя вне заводского коллектива.

В конце января должна была состояться Куйбышевская областная отчетно-выборная партийная конференция. Первым секретарем обкома партии летом 1959 года, после перевода М.Т. Ефремова в Москву, стал председатель облисполкома А.С. Мурысев. Накануне конференции меня пригласил второй секретарь обкома партии И.М. Буров. Я приехал к нему, и мы вместе пошли к А.С. Мурысеву. И тот сразу повел разговор о моем переводе на работу в обком КПСС, заведующим промышленно-транспортным отделом. Я с порога категорически отказался от этого предложения, высказал недоумение: несколько месяцев тому назад обком партии поддержал мою просьбу об уходе с партийной работы, меня полностью удовлетворяла нынешняя чисто инженерная должность, и я не хочу расставаться с заводом. Они слушали мою жаркую речь с полуулыбкой. Позже я понял, что моя горячность сработала против меня. Это лишний раз подтверждало правильность их выбора. Александр Сергеевич и Иван Михайлович спокойно, доброжелательно стали разубеждать, разбивать мои доводы. Но я твердо стоял на своем. Тогда они предложили мне еще подумать, а перед конференцией зайти к А.С. Мурысеву и сказать о своем окончательном решении. Я уехал, считая, что убедил секретарей.

Дома я рассказал Нине о беседе в обкоме. После короткого обсуждения пришли к выводу, что не надо порывать с заводом. Завод - это надежно, это как семья, не только работа, но и забота, защита человека от всех бед. Уйдешь с завода — и начнет тебя мотать по свету. Короче, надо стоять на своем.

Утром 28-го января, перед открытием конференции, я пришел в обком к А.С. Мурысеву. Он собирал бумаги перед уходом в Дом офицеров, где всегда проходили партконференции. Спросил меня, как я решил. Я ответил, что думал, советовались с женой, и прошу меня не срывать с завода, именно там мое место. Он выслушал меня, помолчал, улыбнулся и сказал: «Ну, иди на конференцию, уже время». Ни да, ни нет. Хотя мне показалось, что он согласился со мной.

На конференции я спокойно сидел, слушал выступающих, обменивался мнениями со многими знакомыми товарищами. Когда конференция подходила к концу, и стали избирать членов обкома партии, я услышал в списке для голосования свою фамилию. Предложение с ходу одобрили. Это меня насторожило. Тайным голосованием избрали. Потом собрался организационный Пленум обкома. Избрали секретарей, состав бюро обкома, стали утверждать заведующих отделами. И А.С. Мурысев назвал меня, как рекомендуемого на должность заведующего промышленно-транспортным отделом обкома партии. Что мне оставалось делать? Да и предпринимать что-то не было времени.

Как только Александр Сергеевич спросил мнение пленума, раздались голоса: «Знаем его, согласны». Проголосовали единогласно. Меня мои безымянские товарищи стали поздравлять. Я отмахивался. Подошел И.М. Буров, и, смеясь, говорит: «Ну, как? Здорово тебя женили!» Так и завершилась моя заводская деятельность. Честно говоря, расставался я с заводом тяжело, давило какое-то щемящее чувство утраты; прощание с товарищами было трогательным. Говорили, что ведь остаешься в Куйбышеве, поэтому с заводом связь не потеряешь. Действительно, все годы дальнейшей работы, вплоть до перевода в Воронеж в 1971 году, я часто бывал на заводе, поддерживал дружеские отношения со многими заводчанами.

 

1960-1971 годы

Моя работа в Куйбышевском обкоме КПСС началась с 20-го января 1960 года. Все последующие годы, будучи заведующим отделами: промышленно-транспортным, оборонной промышленности, а затем секретарем обкома партии, курирующим вопросы промышленности, я постоянно был связан с заводом, с его делами, с моими заводскими товарищами. И заводская школа высокого долга, ответственности и дисциплины, обязательности, верности слову, организованности и требовательности в работе во многом помогали мне на всех поворотах судьбы, и, конечно, не только мне. Из заводского коллектива вышло немало крупных хозяйственных руководителей, государственных и партийных деятелей. Так директорами заводов в авиационной и других отраслях промышленности стали: И.П. Белослудцев, Б.М. Данилов, Г.А. Егоров, С.Д. Кращин, В.Г. Мильчиков, С.А. Писаревский, А.И. Стадников, А.М. Федоренко, А.И. Шишков, И.Т. Базарный. Ответственные партийные и государственные должности занимали: Л.Н. Ефремов, А.Н. Соболев, С.Г. Буравлев, О.И. Ковалев, Б.Ф. Дробышев, Н.И. Дзюбан. Все четверо директоров нашего завода, начиная с 1942 года, были его воспитанниками: А.А. Белянский (1942-1955 годы), М.А. Ельшин (1955-1968 годы), В.П. Земец (1968—1984 годы) и П.С. Тюхтин (1984-1993 годы).

Мой переход на работу в обком партии совпал по времени с серьезной перестройкой управления народным хозяйством страны, образованием Совнархозов, а затем и изменением структуры партийного руководства. Был осуществлен переход от отраслевого к территориальному принципу управления промышленностью и строительством. Произошло беспрецедентное разделение партии по территориально-отраслевому принципу. На одной территории области или края стали действовать две партийных организации: сельская и городская (промышленная). Вообще период с 1957-го по 1964-й год характеризуется непредсказуемыми изменениями структур государственного, партийного и хозяйственного характера. Н.С. Хрущёв был неистощим в новациях по части реорганизаций. Он то и дело что-то упразднял, создавал, укрупнял, делил, перемещал и т.п. Несусветной была при нем и перетасовка кадров. Зуд реорганизации настолько, по-моему, увлекал Никиту Сергеевича, что он и его окружение порою забывали суть, для чего все это делается. Реорганизации замотали кадры, люди не чувствовали уверенности в завтрашнем дне, и даже нужные, возможно, перестановки ими воспринимались с возмущением. Думаю, что неприятие многих новаций Хрущёва явилось одной из причин спада в работе, падения его авторитета в народе.

Начало серьезным изменениям было положено в 1957 году. На состоявшемся в середине февраля Пленуме ЦК КПСС была подвергнута резкой критике отраслевая форма управления народным хозяйством. Выдвинута идея — перейти («Как при Ленине», — подчеркивал Хрущёв) на территориальную, через Советы народного хозяйства (Совнархозы). Подробно материалы пленума ЦК в печати не публиковались, было лишь сказано, что предложения Н.С. Хрущёва одобрены и будут вынесены на всенародное обсуждение.

В Куйбышеве 25 февраля состоялся пленум обкома партии, он проходил с повесткой дня: «О развитии жилищного строительства». Именно на этом Пленуме была поставлена задача развернуть массовое строительство жилья по примеру горьковчан методом народной стройки. Что и было осуществлено в 1957-1958-1959 годах. На этом Пленуме выступил М.Т.Ефремов. Подытожив обсуждение по основному вопросу, он подробно рассказал о сути принятого на пленуме ЦК КПСС решения о совершенствовании управления народным хозяйством. У меня сохранились записи некоторых тезисов его речи: «Отраслевая форма управления себя исчерпала. Бюрократическая система: Госэкономсовет — Госплан — Совмин — Министерства стала центропробкой. Отрасли не знают обстановки на местах. Игнорируют местные проблемы. Территориальная система управления не ослабит, а укрепит принцип демократического централизма, так как единое плановое начало в хозяйствовании сохраняется. Министерства руководят через бумаги, на заводах не бывают». Эти его слова вызвали неодобрительный шум в зале. И так далее.

Затем Ефремов рассказал о примерной структуре формирования Совнархозов в Союзе, в РСФСР и области. Сначала предполагалось иметь СНХ на две-три области, в частности: Куйбышевскую, Ульяновскую и, возможно, Пензенскую. Но создали в каждой области. Техническую политику в отраслях будут осуществлять соответствующие Госкомитеты, организуется единый орган снабжения — Госснаб. Отраслевые министерства упраздняются. И о других изменениях. Вот такая была информация. Никакого решения по этому вопросу, как мне помнится, не принималось. Не было и обсуждения.

На заводах Куйбышева реорганизация управления была воспринята настороженно, и даже неодобрительно. Министерства оборонных отраслей промышленности занимались своими заводами предметно, полностью владели обстановкой, помогали в решении не только производственных, но и социальных проблем, знали кадры. Мы не видели причин, почему надо отказаться от отраслевого подхода. На практике так потом и произошло. Хотя Минавиапром был реорганизован в Госкомитет по авиационной технике, роль бывшего министерства, его министра П.В. Дементьева, по отношению к заводам сохранялась. Слово и решение Госкомитета было для нас законом. И влияние на производственную деятельность он оказывал несомненно большую, нежели Совнархоз.

В марте мы получили материалы февральского пленума ЦК КПСС. Обсудили их на цеховых партийных собраниях, а затем на общезаводском собрании партийного актива и, конечно, дисциплинированно поддержали идею территориального управления промышленностью и строительством. В апреле этот вопрос был рассмотрен на Пленуме обкома партии, а с мая 1957 года стал формироваться Куйбышевский Совнархоз. Дело продвигалось очень медленно. Цель Н.С. Хрущёва — направить на периферию основные кадры из Москвы — встретила глухое сопротивление. Москвичи неохотно расставались со столицей, а если и приезжали, то ненадолго, любыми путями стремились вернуться. Сначала председателем Куйбышевского СНХ был назначен А.А. Белянский. Он уже готовился к отъезду, но, говорят, А.Н.Туполев упросил Н.С. Хрущёва оставить того в Москве. Затем председателем СНХ утвердили другого заместителя Минавиапрома А.П. Борисова. Тот проработал менее года. Преемником стал его заместитель В.Н. Лисицын (тоже авиационные). Но буквально через несколько месяцев был «по состоянию здоровья» отозван в Москву. После него в 1959 году назначили В.И. Смирнова, бывшего председателя Куйбышевского горисполкома. Владимир Иванович работал активно, его заметили в Москве и в 1962 году направили в Омск, на аналогичную должность (там нужно было укрепить руководство).

Куйбышевский совнархоз возглавил В.Я. Литвинов, ранее работавший директором соседнего авиационного завода № 1 (рис. 65). А после укрупнения совнархозов в 1963 году председателем Средне-Волжского СНХ (куда входили Куйбышевская область, Башкирская и Татарская АССР), стал бывший заместитель председателя ВСНХ, нефтяник — А.Т. Шмарев. Вот такая была чехарда с руководящими кадрами, и не только на высоком уровне. Еще в большей степени трепали кадры в период бесконечных реорганизаций на селе: объединяли и разъединяли районы, образовывали и ликвидировали производственные управления сельского хозяйства, не говоря уж о колхозах и совхозах. Это относилось как к хозяйственным, так и к партийным, советским работникам. Тем более что была введена ежегодная периодичность обновления выборных партийных работников. Все это изматывало людей, они то и дело переезжали с места на место, срывали с работы жен, с учебы детей. Многие просто стали сторониться ответственной работы. Таковы издержки новаций Хрущёва-реформатора.

Вернусь все же к совнархозам. Создание на территории области единого органа по руководству промышленностью и строительством существенно повышало роль и усиливало ответственность обкома партии. Именно обком через Совнархоз стал осуществлять руководство народным хозяйством области. Так была создана прямая, жесткая, пронизывающая все структуры сверху вниз система государственной власти. Партийные органы еще в большей степени, чем раньше, становились ее стержнем. Естественно, и отделы обкома партии, особенно отраслевые, являлись не политическим аппаратом, а стали еще в большей степени выполнять функции организационные, производственно-технические и контрольные. Это отразилось и на подборе в аппарат обкома квалифицированных специалистов промышленности, строительства с высшим образованием, имеющих опыт работы в соответствующей отрасли хозяйства. Естественно, что и методы их работы оставались такими же.

Политическая, пропагандистская, идеологическая работа не были их сферой, этим занимались отдел организационно-партийной работы и отдел пропаганды и агитации. Со временем специализация отраслевых отделов Куйбышевского обкома партии еще более углублялась. Были организованы отделы нефтяной и химической промышленности, транспорта, машиностроения. Создавалась парадоксальная ситуация — исполнительные органы ушли от отраслевой структуры управления, а партийные, наоборот, углубляли специализацию. Это обстоятельство как раз и говорит о том, что жизнь требовала сдержать растаскивание отраслей по территориальным квартирам, и эту задачу могла решить только партия. Так, вольно или невольно, тезис Н.С. Хрущёва о территориальном приоритете зашатался.

Ну, а я в новой роли заведующего промышленно-транспортным отделом обкома партии с января 1960 года включился в работу. Первым делом — знакомство с предприятиями. Поехал в Сызрань, там побывал на заводе «Тяжмаш», где директором был небезызвестный бывший член Президиума ЦК КПСС, председатель Госплана СССР М.З. Сабуров, на заводе «Сельмаш» и на ТЭЦ. В Ставрополе посетил заводы «Волгоцеммаш», трансформаторный, речной порт. В Куйбышеве знакомился с делами областного управления автомобильного транспорта, Куйбышевской железной дороги, речников: пароходством «Волготанкер» и предприятиями ВОРПа. Часто приходилось бывать на 4-м и 9-м Государственных подшипниковых заводах, станкостроительном, КАТЭК, координатно-расточных станков, заводе кабелей связи, а также на предприятиях пищевой и легкой промышленности в городах и районах области.

Посещения предприятий носили не только ознакомительный, но и целевой характер. На заводских партийных собраниях, на совещаниях с активом, у директоров или на заседаниях парткомов заводов рассматривались конкретные вопросы хода выполнения планов производства, освоения новой продукции, строительства, социальные проблемы. По результатам обсуждения тех или других вопросов отдел давал рекомендации руководителям заводов, обобщал материалы и вносил предложения на бюро обкома партии, в Совнархоз, то есть брал на себя нередко и организационно-управленческие функции. Думаю, отчасти это было необходимо, так как уровень технологии, организации производства, контроля над качеством продукции на машиностроительных, да и других предприятиях разительно отличался от уровня оборонных, тем более авиационных заводов. И это обстоятельство бросалось мне в глаза буквально с первых шагов. Приходилось не только объяснять, критиковать, предлагать, но и организовывать обмен опытом, для чего направлять специалистов на оборонные заводы или командировать группы в обратном направлении.

Но, честно сказать, несмотря на занятость и постепенно проявлявшийся интерес к работе предприятий промышленности и транспорта, которые курировал наш отдел, меня тянуло к оборонным отраслям: сказывалась многолетнее прежнее пристрастие. В сентябре 1960 года М.Т. Ефремов, будучи заведующим отделом организационно-партийной работы ЦК КПСС, пригласил к себе инструктором в отдел В.Ф. Коннова, а А.С. Мурысев предложил мне перейти на его место — заведующим отделом оборонной промышленности обкома партии. Я воспринял это с удовлетворением. Оборонные отрасли, конечно, были мне ближе. И я с увлечением занялся делами, тем более, что время тогда наступило горячее. Несколько куйбышевских заводов были напрямую задействованы в космической программе, речь уже шла о подготовке полета человека в космос. Так судьба свела меня с С.П. Королёвым. Наступил новый важный этап моей жизни (рис. 66).

Я, как и все, кто соприкасался с Сергеем Павловичем, попал под обаяние его личности. С.П. Королёв был самобытным человеком, истинным самородком, сочетавшим в себе талант ученого, эрудицию инженера, провидение конструктора и замечательные качества организатора. Это была необыкновенно целеустремленная, волевая личность, с постоянным упорством и настойчивостью объединявшая разных людей для решения целевой задачи. В мае 1960 года был осуществлен очередной запуск ракеты-носителя Р-7 (ОКБ С.П. Королёва), способной теперь вывести на орбиту корабль-спутник весом до 4-х тонн. Запуск был удачным. Серийное производство носителей первой и второй ступени этой ракеты было организовано в Куйбышеве с 1958 году. Сборка на заводе «Прогресс», изготовление двигателей (ОКБ В.П. Глушко) на заводе № 24 (головной) и №№ 207, 525 и других. Для последующих испытаний с различным грузом, с собаками, затем с обезьянами, и, возможно, с человеком нужны были носители. Еще и еще, и как можно скорее. Заводы работали в авральном режиме. Координацию их деятельности, наряду с совнархозом, осуществлял обком партии, его отдел оборонной промышленности.

Работы навалилось много, причем интересной, познавательной, как говорится, на переднем крае технического прогресса. Все время — на заводах: совещания, обсуждение технических и организационных проблем, споры о поставках комплектующих, сроках сдачи ракет… Разбор с представителями ОКБ-1 очередных пусков и выявленных замечаний. Главная задача — стопроцентная надежность и безопасность полета. Нажим был необычайный. Первая моя встреча с С.П. Королёвым состоялась в январе 1961 года. До этого я наслышался о нем немало всяких отзывов и мнений. Однако все сходились в одном, что это человек необыкновенно требовательный, суровый, властный, не прощающий оплошностей, но и одновременно добрый и отходчивый. Это и подтвердилось впоследствии, когда я стал ближе к Сергею Павловичу. Скажу больше, это был человек исключительно душевный, заботливый, искренний. Любитель розыгрыша, острой шутки и юмора.

С Куйбышевом С.П. Королёв был связан с конца 1957 года, когда была организована кооперация ряда авиационных заводов для изготовления ракеты-носителя Р-7. Ходили легенды о требовательности, с которой Главный Конструктор подходил к организации производства ракетной техники на заводах. Идеальная чистота и порядок в цехах (начиная с производственных помещений, вплоть до бытовок), строжайшее соблюдение технологической дисциплины. Многократный пооперационный контроль качества, с картами сопровождения каждой детали и узла, в которых отмечались фамилии исполнителей и приемщиков продукции. Четкая система различных испытаний узлов и агрегатов от каждой партии, а также периодичные стопроцентные испытания и т. д. Особо жесткому контролю подвергались двигатели. Все было направлено на то, чтобы обеспечить безусловную надежность и безопасность ракеты. Даже нам, авиационникам, привыкшим строго соблюдать показатели качества продукции, эти его требования казались чрезмерными. Но С.П. Королёв настоял на своем, и последующее время подтвердило его правоту. Прошли десятилетия и ни на одной из ракет не было и нет отказов, связанных с 1-й и 2-й ступенями носителя. Таким образом, ракетное производства для куйбышевских заводов явилось шагом вперед, не только с точки зрения освоения новых технологий, материалов, оборудования, но и с позиции резкого повышения уровня организации производства, обеспечения, на этой основе, высокого качества и надежности изделий. Гонял СП (так его звали на заводах) за это всех беспощадно.

Так вот, в январе 1961 г. С.П. Королёв с группой Главных конструкторов различных систем ракеты, возвращался с полигона Тюра-Там, который впоследствии стал космодромом Байконур. Ехали они поездом через Куйбышев. Мы с И.М. Буровым и Д.И. Козловым, постоянным представителем ОКБ-1 в Куйбышеве, встречали их на вокзале. Сергей Павлович Королёв, его первый заместитель Василий Павлович Мишин и еще несколько человек остались в Куйбышеве, а Валентин Петрович Глушко — Главный конструктор двигателей, и другие товарищи проследовали в Москву (рис. 67, 68).

Разместили С.П. Королёва и В.П. Мишина в жилом доме обкома партии на ул. Чапаевской, 200, в гостинице — четырехкомнатной квартире № 9 на 3-м этаже. Он заботливо опекал молодого Мишина, называл его по имени — Василек. Впоследствии я узнал, что двух этих людей связывает давняя совместная работа и большая человеческая дружба с памятного 1945 года, осенью которого они познакомились в освобожденном Берлине. В неслужебной обстановке Сергей Павлович был прост и контактен. Запомнилось, как он горделиво демонстрировал новинку — подаренную ему М.В. Келдышем портативную механическую бритву, с подзаводом. Те три дня, которые С.П. Королёв пробыл в Куйбышеве, я постоянно был с ним. Он провел обстоятельную разборку состояния дел по ракете Р-7 у В.Я. Литвинова на заводе «Прогресс». Были точно определены сроки поставки ракет-носителей на полигон, они удовлетворили Королёва. Уже тогда он говорил о реальности полета человека в космос.

Но Королёва в этот приезд интересовала и еще одна важная проблема. Речь шла о подготовке производства новой боевой ракеты-носителя Р-9 («Девятки»). Принципиальное решение правительства об изготовлении этой ракеты в Куйбышеве было принято. Задача Королёва состояла в том, чтобы убедить руководство области, Совнархоза в необходимости подключения к этой работе в кооперации возможно большего количества заводов, с тем, чтобы за счет специализации сократить сроки освоения и как можно скорее дать комплекты агрегатов и ракет на испытания; получив нужный результат, выиграть соревнование с В.Н. Челомеем, ОКБ которого на заводе № 23 в Москве работало над созданием аналогичной по параметрам машины, и предъявить Р-9 Госкомиссии и Министерству обороны для принятия ракеты на вооружение. Королёв побывал на ряде заводов и объяснял, уговаривал, требовал и грозил, то есть использовал все средства, чтобы убедить и получить согласие. Работа эта привлекала, сулила хорошую перспективу, и заводы в принципе были готовы взять ее, но оговаривали ряд условий. Вот о них и шел предметный разговор.

Особенно заинтересованным было обсуждение на Красной Глинке, в ОКБ Н.Д. Кузнецова, который, будучи верным своей тактике «впередсмотрящего» уже давно, помимо авиационных двигателей, вел разработку новых ракетных ЖРД и имел неплохие первые результаты испытаний («проливки» и огневых). С.П. Королёв знал об этом и приехал к Николаю Дмитриевичу не без интереса. Дело в том, что последнее время все в большей мере стали проявляться принципиальные расхождения между С.П. Королёвым и В.П. Глушко о типе двигателей на новые ракеты. Королёв делал ставку на «кислородный» вариант, отказываясь от высокотоксичных и опасных «кислотных» двигателей Глушко.

Здесь следует сказать, что тандем «Королёв-Глушко» образовался еще в довоенные годы. Оба они были страстными поборниками ракет. Первые двигатели В.П. Глушко в 1939 году были применены на крылатой ракете С.П. Королёва, а затем на его ракетоплане. Оба были репрессированы, Королёв чуть раньше, Глушко — позже, некоторое время работали в Казани в одном из ОКБ НКВД, и лишь в 1944 году освобождены. И вот теперь их пути расходились по принципиальным вопросам.

У Н.Д. Кузнецова шел очень придирчивый и обстоятельный разговор. Николай Дмитриевич отвечал на многочисленные вопросы Королёва и сопровождавших его лиц, демонстрировал графики испытаний, успехи и неудачи. Подытоживая обсуждение, Сергей Павлович сделал заявление, что ОКБ-1 готово сотрудничать с ОКБ Кузнецова. Первые результаты испытаний новых, более мощных и более безопасных при предполетной подготовке «кислородных» двигателей, чем у Глушко, показали, что они имеют хорошую перспективу. Королёв определил примерную программу так: первая партия ракет Р-9 будет оснащена двигателями Глушко, а затем, по мере готовности, будет осуществлен переход на двигатели Кузнецова. Так и решили.

На следующий день состоялась продолжительная беседа у председателя Куйбышевского Совнархоза В.И. Смирнова, а затем в обкоме партии у А.С. Мурысева. Сергей Павлович был удовлетворен результатами своей поездки. Вечером за ужином он был в хорошем настроении, говорил: «Как у вас уютно, тихо на Чапаевской, я прекрасно отоспался. Впервые за последние месяцы». Пригласил меня побывать у него в ОКБ-1 в Подлипках (ныне город Королёв Московской области). Подарил изданную Академией наук СССР книгу «Первые фотографии обратной стороны луны» с автографом: «Виталию Ивановичу Воротникову на добрую память, январь 1961 г. С. Королёв».

Забегая вперед, скажу, что в дальнейшем у нас в Куйбышеве была проделана колоссальная работа по ракете Р-9. За короткий срок провели подготовку производства, наладили выпуск первых комплектов изделия, начали испытания, но жить этой ракете не пришлось. Конкурент, В.Н. Челомей, оказался тогда нам «не по зубам». Работавший у него сын Н.С. Хрущёва Сергей, как говорили тогда сведущие люди, помог своему шефу. Ракета ОКБ В.Н. Челомея была принята на вооружение. Насколько объективно было такое решение, сказать не берусь. С.П. Королёв очень тяжело переживал эту неудачу. Все, что было сделано в Куйбышеве по ракете Р-9, пошло прахом.

В марте 1961 года меня вызвали в ЦК КПСС, там проходило совещание по ракетам «земля-воздух». Три куйбышевских завода были задействованы в этой тематике. К ним предъявлялись претензии, в частности, по радиовзрывателям типа «Шмель», «Овод» и некоторым другим комплектующим изделиям. Кстати именно такой ракетой был позже сбит над Свердловском американский самолет-разведчик «У-2». Совещание прошло бурно, но в итоге обо всем договорились. Я использовал эту поездку в Москву, чтобы побывать в ряде ОКБ и НИИ Госкомитета по оборонной технике для обсуждения некоторых заводских проблем. Посетил НИИ-17 (директор Гоцеридзе), НИИТ-2 (директор Бруханский), ОКБ-301 (Главный конструктор Пашенин). Имел беседы в ВСНХ с Е.П. Шкурко и П.П. Смирновым, в Госкомоборонтехнике с К.Н. Рудневым. Но основная цель — визит в ОКБ-1 С.П. Королёва в Подлипках и ОКБ В.П. Глушко в Химках.

В ОКБ-1 я провел целый день. С.П. Королёв прислал за мной в гостиницу машину. В Подлипках на территорию ОКБ и опытного завода проехали через двойное «шлюзование» - сначала в отстойник, а затем уже на основную площадку. Режим там блюли строго. Здание ОКБ современное, новое. Отсек С.П. Королёва занимает целую секцию: приемная, большой кабинет, малый кабинет, комната отдыха, зал заседаний, столовая, гостиная, подсобные помещения. Короче, условия для работы великолепные. Апартаменты обставлены современной мебелью, со вкусом, ничего лишнего. Просторно, уютно, чистота идеальная. Сергей Павлович встретил приветливо. Позвал Мишина, Охапкина. Разговор шел в большом кабинете. Я информировал о работе заводчан «на точке». Там шла подготовка серьезного полета «семерки» с человеком на борту. О времени полета, о фамилии первого космонавта не могло быть и речи. Затем стал рассказывать, как реализуются договоренности по ракете Р-9. Сергей Павлович перебил меня и стал увлеченно говорить о подготовке полета человека в «шарике», о его конструкции — почему выбрали именно форму шара, внутреннем оснащении, обеспечении безопасности при приземлении и т.п. Обсуждали и ряд других вопросов. В беседе активно участвовал Мишин, а Охапкин больше помалкивал. Затем мы с директором опытного завода Ключаревым прошли по цехам, вплоть до «святая святых» — сборочного и испытательной станции.

После осмотра завода меня провели в малый кабинет. Сергей Павлович был один, я восторженно поделился своими впечатлениями. Закончить помешал телефонный звонок, и я невольно стал свидетелем уничижительного разноса, который Королёв устроил собеседнику, а затем по инерции и секретарше, не найдя сходу на столе какой-то привычной ручки. Перед ней, правда, через несколько минут извинился. Успокоившись, он рассказал о разговоре с Н.С. Хрущёвым, тот постоянно интересовался ходом подготовки полета человека в космос.

Потом Сергей Павлович сообщил, что готовит для Куйбышева новую «национальную» задачу — ракету под условным названием «Н-1», цель которой полеты к Луне и дальше. «Это работа неимоверно трудная, огромная по масштабу. Будут задействованы десятки заводов, крупнейшее стендовое хозяйство, лаборатории, высотный сборочный корпус и т.п. Надо будет подключать завод № 18, специализировать другие. Труднейшую задачу по созданию двигателей небывалой мощности предстоит решить ОКБ Н.Д. Кузнецова». Посетовал, что в ЦК чинят препятствия Н.Д. Кузнецову за его отход от авиационной тематики и увлечение ЖРД. В общем, была очень живая и интересная беседа. Потом пригласил в свою столовую, там вкусно пообедали, вместе с некоторыми его заместителями. После обеда прошлись с В.П. Мишиным по ОКБ: лабораториям, вычислительному центру. Вечером я уехал.

Совсем иной оказалась поездка в Химки, в ОКБ В.П. Глушко. В то время Валентин Петрович, Главный конструктор основных ЖРД, применяемых в ракетостроении, был на вершине популярности. Я не знал его близко. В мою бытность в Куйбышеве он лишь два раза побывал там, участвуя в заседаниях Государственной комиссии, разбиравшей итоги полетов Ю. Гагарина и Г. Титова. Но и тогда он не посетил завод № 24, где делали его двигатели. Такие «принципы» поведения были непонятны, и вокруг его имени ходили разные толки. Б.М. Данилов, бывший тогда заместителем председателя нашего Совнархоза по оборонной промышленности, особенно изощрялся в критике поведения элегантного В.П. Глушко, который якобы «чуть было не «проткнул» его во время беседы острым носком сверхмодного ботинка».

Добирался я до ОКБ самостоятельно. Пропуск на меня был заказан, и я прошел на завод, в корпус ОКБ. Вошел в приемную, через пару минут пригласили в кабинет. В.П. Глушко встретил меня сдержанно. Высокий, спортивного вида, безукоризненно и модно одетый, Валентин Петрович как-то сразу ставил собеседника на расстояние. Он выслушал мою информацию о делах в Куйбышеве. Не проявил к ней большого интереса, ограничившись двумя незначительными вопросами. Затем, поинтересовавшись, что я хотел бы посмотреть здесь, высказал свои рекомендации. Я согласился с его пожеланиями. Он пригласил кого-то из заводских работников, по-моему, заместителя начальника производства, и мы пошли по цехам. Вся встреча заняла 20-25 минут. Мы походили по заводу около полутора часов, побывав в ряде основных цехов. Как и некоторые другие моторные заводы, этот не блистал чистотой и порядком. Механические цехи стеснены, захламлены, загазованы. Правда, сборочные цехи выглядели хорошо. После осмотра я поблагодарил сопровождавшего товарища за объяснения, извинился, что оторвал его от дела, и вышел за проходную.

Запомнилась и понравилась мне встреча у В.П. Бармина, ОКБ которого разрабатывало все наземные конструкции, обслуживающие стартовые ракетные комплексы. Владимир Павлович встретил меня приветливо. Обстоятельно рассказывал о новых разработках, прошел со мной в макетную мастерскую, заставил продемонстрировать действующую модель стартовой установки запуска ракет и т.д. Короче, этот крупный ученый, весьма солидный человек и его окружение проявили интерес и внимание ко мне, представителю куйбышевских оборонщиков (рис. 69).

Апрель 1961 года. Как я уже говорил, точное время полета и фамилия первого космонавта нам известны не были. 12 апреля в помещении клуба им. Дзержинского проходило собрание актива Куйбышевского совнархоза. В его работе принимали участие А.С. Мурысев, другие партийные и советские работники области. С докладом выступал В.И. Смирнов. В ходе собрания А.С. Мурысева вызвали из президиума, вскоре он вернулся, попросил оратора прерваться, и срывающимся басом, размахивая руками, возвестил, что на орбиту земли запущен космический корабль, пилотируемый гражданином СССР, майором Гагариным Юрием Алексеевичем. Трудно передать, что творилось в зале: все разом вскочили с мест, крики «ура», овации, объятья… А.С. Мурысев и другие члены бюро обкома сразу уехали. Собрание было скомкано и закрыто. Какие тут могли быть проблемы, когда свершилось такое! На место посадки космонавта немедленно с заводского аэродрома вылетели Д.И. Козлов, Б.М. Данилов и И.М. Буров.

Случилось так, что хотя, я и был на собрании, но фактически уже находился в отпуске, так как впервые мне представилась возможность поехать с 13 апреля в подмосковный санаторий «Пушкино» вместе с женой, и вечерним поездом надо было выехать в Москву. На всякий случай я спросил А.С. Мурысева, придя в обком, как мне быть, он ответил — «поезжай». К сожалению, я не предполагал тогда, что на другой день в Куйбышев прилетит Юрий Гагарин и весь состав Государственной комиссии; что именно в Куйбышеве состоится разбор первого полета. Если б знал, то ни за что не уехал.

В Москве мы остановились в гостинице «Бухарест». На Красной площади творилось невообразимое ликование, она была запружена народом. Такое радостное, возбужденное состояние, душевный подъем, гордость за свою страну, которое проявилось после полета Ю. Гагарина, можно сравнить лишь с тем, что творилось у нас 9-го мая 1945 года.

Возвратившись из отпуска, я узнал, что большая группа конструкторов, рабочих, инженеров, организаторов работы, связанной с подготовкой полета Ю.А. Гагарина, представлена к правительственным наградам. Среди них много куйбышевцев, в том числе и несколько партийных работников: В.Ф. Коннов, В.И. Воротников и В.Ф. Ветлицкий. Вскоре мне вручили орден «Знак Почета», особенно памятный.

Начиная с 1961 года, интересы С.П. Королёва все более были связаны с Куйбышевом. Кроме серийно изготавливаемой ракеты Р-7, осваивался выпуск Р-9, велась подготовка производства мощной ракеты Н-1. Кроме того, в Куйбышеве набирал силу филиал ОКБ-1, возглавляемый Д.И. Козловым, ставшим заместителем С.П. Королёва, который работал над серией орбитальных кораблей и спутников специального назначения (рис. 70). Предметом особой заботы СП был ракетный комплекс Н-1. ОКБ-1 спешно вело у себя конструкторские проработки этой уникальной ракеты. Сергей Павлович, когда бывал у нас, постоянно возвращался к этой теме, активно заражая нас грандиозностью замысла. Ему нужна была поддержка, согласие местных заводов и властей, дабы легче провести решение о постановке производства всего комплекса Н-1 в центральных органах в Москве. И он не жалел усилий. «Задача национального значения - опередить американов, первыми послать на Луну космическую экспедицию». Он рисовал эскизы ракеты, огромной, на десятки метров сигары, без боковушек — первой ступени, как это есть у Р-7.

Основным конструкционным звеном, силовым каркасом является не корпус, а баки шаровой формы для кислорода и керосина. На 1-й ступени (тогда) предусматривались 8 связок по 4 двигателя в каждой. На 2-й ступени, по-моему, четыре двигателя, тягой по 250 тонн каждый, и затем третья ступень. Все это он планировал делать в Куйбышеве. По проблематике С.П. Королёва необходимо было задействовать еще ряд заводов авиационной и оборонной отраслей промышленности, а также сызранские заводы «Тяжмаш» и «Пластмасс», Куйбышевский металлургический и другие.

Этим объясняется то, что С.П. Королёв в течение 1961-1964 годов бывал в Куйбышеве по 4-5 раз в год. А в 1965 году — 6 раз. Обычно он приезжал в сопровождении ближайших помощников: Мишина, Охапкина, Мельникова, Воскресенского. Неоднократно наведывались комиссии на высоком уровне, во главе с заместителями председателя Совета министров СССР. Сначала это был К.Н. Руднев, затем Л.В. Смирнов. Приезжали и министры: С.А. Зверев, С.А. Афанасьев, П.В. Дементьев. Несколько раз с ними приезжал Президент Академии наук СССР М.В. Келдыш, ряд Главных конструкторов: Н.А. Пилюгин, В.П. Бармин, А.М. Исаев, А.Д. Конопатов и другие. Первые заседания Государственных Комиссий, проводивших разбор полетов в космос, проходили в Куйбышеве. Туда же, в особняк на высоком берегу Волги, прилетали и космонавты. Сначала, после полета Ю. Гагарина и Г. Титова, заседания проводил К.Н. Руднев, а разбор полетов А. Николаева и П. Поповича, В. Терешковой и В. Быковского вел уже Л.В. Смирнов. В Куйбышеве же космонавты проходили послеполетный медицинский контроль, отсюда они вылетали на торжественные встречи в Москву.

Однако я несколько забежал вперед. Начало августа 1961 года. Мы в ожидании старта второго, более продолжительного полета в космос Германа Титова. Узкому кругу уже известна фамилия космонавта-2 и ориентировочное время полета. Старт состоялся 6-го августа. Информацию о ходе полета мы получали от Д.И. Козлова. Через сутки корабль «Восток-2» успешно приземлился. В этот же день Г.С. Титов с группой сопровождавших прибыл в Куйбышев, в особняк на волжском берегу. Там режим охраны чрезвычайный. Допуск жестко ограничен. Съехались члены Госкомиссии, космонавты-дублеры. Заседание проходило в самой большой комнате — столовой на 2-м этаже дома. Как ни сдерживали, народу набилось много.

Вел заседание К.Н. Руднев. Рядом С.П. Королёв, М.В. Келдыш и другие члены Госкомиссии. Здесь же, с ними А.С. Мурысев. Докладывал Герман Титов спокойно, рассудительно, грамотно. Четко отвечал на вопросы. Сделал ряд существенных замечаний о работе систем жизнеобеспечения космонавта. Провел он в космосе одни сутки, один час и 18 минут. Наблюдений по программе научно-технических и медико-биологических исследований высказал немало. Особо подчеркнул влияние невесомости на вестибулярный аппарат. Доклад Г. Титова вызвал заслуженную похвалу С.П. Королёва. Ребята-космонавты, отмечая некоторую «манерность» речи Германа, попытались придать рассказу шутливо-иронический тон при объяснении некоторых «деликатных» ситуаций в полете. Но Сергей Павлович строго пресек эти попытки. По-доброму шутил Юра Гагарин. Запомнились лица, тогда еще неизвестных, космонавтов из первой группы: Волынов, Комаров, Николаев, Попович, Быковский.

День 9-го августа прошел в широком общении. Бесконечные автографы, фотографирования, интервью столичным журналистам и просто разговоры, пересказы впечатлений от полета. Германа задергали вконец. Мы едва смогли увести его в сервировочную комнатку у столовой, где сфотографировались на память: Г. Титов, в окружении А. Мурысева, А. Токарева, И. Бурова, В. Ветлицкого, В. Воротникова, И. Павловского и А. Агальцева (рис. 71-73).

А вот снимать С.П. Королёва, а также других Главных конструкторов, было строжайше запрещено. Тайна об именах отцов космонавтики сохранялась свято. Хотя вездесущий Б.М. Данилов успел сделать несколько кадров, но дал их мне лишь много лет спустя. В общем, обстановка радостного возбуждения царила в эти дни повсюду в стране, а в Куйбышеве тем более. Известие о присутствии в городе Г. Титова скрыть не удалось. А когда он и сопровождавшие его улетали с заводского аэродрома в Москву, то там столпотворение людей было невообразимое. Гордость за страну, за науку, за наших инженеров, конструкторов, рабочих переполняли сердца всех.

Но отбушевали страсти. Жизнь шла своим чередом. В начале сентября 1961 года решением ЦК КПСС второй секретарь Куйбышевского обкома партии И.М. Буров, курировавший промышленность, был направлен на работу в Целиноградский крайком Казахстана, на аналогичную должность. Накануне состоялось заседание Секретариата ЦК, где слушался отчет Куйбышевского обкома партии (А.С. Мурысева) о работе с кадрами. Там нам здорово досталось за низкий уровень сельскохозяйственного производства. Причину этого усмотрели именно в недостатках работы с кадрами. В частности, в том, что первый и второй секретари обкома партии, председатель облисполкома — промышленники, а не сельхозники, к которым тяготел Н.С. Хрущёв. Говорили, что этим и вызвано перемещение И.М. Бурова. И вместо него рекомендовали из Краснодарского края И.Г. Балясинского, по специальности агронома, работавшего там заместителем председателя крайисполкома (рис. 74-76).

23 сентября 1961 года состоялась областная отчетно-выборная партийная конференция. Накануне меня пригласил А.С. Мурысев, рассказал о намеченной перестановке кадров, и предложил работу секретаря обкома по промышленности, даже как-то извинительно, что не второго секретаря. Мы все очень уважительно относились к Александру Сергеевичу, человеку глубоко порядочному, скромному, увлеченно трудолюбивому и обязательному, истинному наставнику молодых, хотя и ему самому тогда было всего 46 лет. Я дал согласие. На конференции А.С. Мурысев был переизбран первым секретарем обкома партии, вторым секретарем, курирующим также сельское хозяйство, избрали И.Г. Балясинского, секретарем по промышленности — В.И. Воротникова, секретарем по строительству переизбрали В.П. Орлова, а секретарем по идеологическим вопросам — Н.С. Черных, окончившего тогда АОН при ЦК КПСС. До учебы он работал секретарем Куйбышевского горкома партии. Так в возрасте 35 лет мне поручили ответственную работу — курировать крупную, многоотраслевую промышленность области. Скажу честно, это поручение льстило мне, но я и серьезно опасался — смогу ли достойно выполнять такую ответственную работу. Постепенно стал осваивать нефтедобычу, химию и нефтехимию, другие отрасли, но оборонная промышленность, однако, превалировала в моей работе.

Продолжу свой рассказ о С.П. Королёве. Как я уже говорил, он часто приезжал в Куйбышев. Каждая встреча с ним была интересна, познавательна. О Королёве сказано и написано уже немало. И я не вправе давать ему характеристики. Скажу только, что был очарован им, как личностью, поражался его эрудицией, организаторским талантом — уменьем подчинить делу себя и всех, кто к этому делу был причастен. Он буквально заражал своей одержимостью, преодолевая все преграды на пути к цели, подавляя несогласных несгибаемой волей, характером. В то же время за внешней суровостью скрывалась добрая, тонко чувствующая душа. Эти его человеческие качества проявлялись и в наших отношениях, о чем я упомяну ниже. Но работа занимала его полностью, без остатка, все было подчинено делу.

Зимой, по-моему, в феврале 1962 года, он прилетел в Куйбышев с женой Ниной Ивановной, чтобы не только поработать, но и немного отдохнуть от московских забот. Я встречал его самолет на заводском аэродроме. Было уже довольно поздно, где-то после 22-х часов. На аэродроме темно, мела поземка, пуржило. Мы поздоровались и разместились в «Волге», я на переднем сиденье, а Сергей Павлович с Ниной Ивановной на заднем. Больше с ним никого из сопровождения не было. От стоянки самолета мы выехали на рулежную дорожку, вдоль стоящих в темноте самолетов, направляясь к выезду. Вдруг со стоянки стал выруливать в нашу сторону самолет ЛИ-2, направляясь на взлетную полосу. Автомобиль и самолет двигались навстречу друг другу. Они находились на расстоянии метров 20-ти. Свернуть было некуда. Справа и слева сугробы. Я непроизвольно крикнул шоферу Дмитрию Степановичу: «Стой, впереди самолет». Тот растерялся, машина заюзила. Тогда Сергей Павлович ровным, спокойным голосом: «Давайте задним ходом. Переключите передачу и назад к нашей машине». «Волга» двинулась, убыстряя ход к стоянке, свернули к самолету С.П. Королёва, и пропустили ускорявший свой ход ЛИ-2. Опасность миновала. Нина Ивановна в эти несколько секунд не проронила ни слова. Дмитрий Степанович пришел в себя, и мы поехали из Безымянки в Куйбышев.

В этот раз, как и всегда, мы ездили по заводам, рассматривали ход работ по Р-9 и подготовку к производству Н-1. Особенно много было проблем у Н.Д. Кузнецова. Посещения заводов кончались, как правило, поздним вечером. На третий или четвертый день была намечена культурная программа. Мы возвратились с Красной Глинки рано, часов в 18. Я ушел из обкомовской гостиницы-квартиры на улице Вилоновской, 2, где разместились Королёвы, домой. А они с четой Мурысевых отправились в драмтеатр. Шел какой-то новый спектакль. Как рассказывал потом Александр Сергеевич, высидел Сергей Павлович лишь один акт, а потом, сославшись на необходимость срочно связаться с Москвой, сбежал. И уехал на завод. Больше мы не делали никаких попыток «развлечь» его.

Еще в 1961 году С.П. Королёв несколько раз приглашал меня на «точку»: «Надо же вам увидеть это зрелище. Запуск «семерки» великолепен». На полигоне часто проходили пуски различных спецобъектов. Напоминал о моих обещаниях побывать в Тюратаме и Д.И. Козлов. Тем более, такая поездка была необходима и потому, что на «точке» постоянно находилась большая группа рабочих и специалистов с куйбышевских заводов. Приходили оттуда просьбы и жалобы по различным производственным и бытовым вопросам. То есть интерес и повод для поездки у меня был. В июне, в свой последний приезд к нам, Сергей Павлович повторил свое приглашение, обещая «необыкновенный дуплет», иначе запуск одного за другим двух космонавтов. А 7 августа мне позвонил Д.И. Козлов и конкретно передал от С.П. Королёва приглашение приехать завтра 8-го, максимум 9-го числа мне, Б.М. Данилову и С.С. Курдюкову (заведующий отделом оборонной промышленности обкома). Я переговорил с А.С. Мурысевым, тот дал добро, и 9-го августа 1962 года утром мы с С.С. Курдюковым и Д.И. Козловым на самолете ИЛ-14, с аэродрома завода «Прогресс» вылетели на «точку», а Б.М. Данилов должен был прибыть туда из Москвы, где он находился. Через 4 часа полета мы приземлились. Сейчас, спустя более 25 лет, многое в восприятии того легендарного времени изменилось, полеты космонавтов стали привычными. Но я хочу прибегнуть к моим тогдашним записям, рассказать о тех незабываемых личных впечатлениях.

Так вот. Вышли из самолета, огляделись. Степь бескрайняя. Время послеполуденное. Жара. Маленький домик — аэропорт. Встретил нас помощник Сергея Павловича и начальник отдела ОКБ-1 С.И. Смыслов. Две автомашины «Волга». Д.И.Козлов сразу уехал на «площадку», а мы с С.С. Курдюковым, сопровождаемые помощником С.П. (не записал его фамилии), поехали в поселок — закрытый городок Минобороны (тогда он еще не имел названия «Ленинск»). Через 15 минут подъехали к КПП. Проверили документы, удостоверения, записали наши фамилии, даты рождения и должность в журнал, и дежурный офицер пропустил машину. Через полтора-два километра въехали на территорию городка — тихого, чистого, уютного, застроенного 3-х и 4-х этажными домами. В центре — площадь перед Домом офицеров, большой универмаг. Зеленые газоны, цветники. На улицах и на площади прогуливаются молодые, модно одетые женщины, и много детей: в колясках, на руках у взрослых, стайки играющих дошкольников. Поражает спокойствие, размеренность, какая-то благостная тишина. Потом понимаешь: нет ни трамваев, ни автобусов, изредка проезжают машины. Мужчины встречаются редко, все на работе.

Разместили нас в огороженной зоне, в небольшом двухэтажном доме-гостинице для космонавтов, на берегу небольшой речки. Здесь же, в еще одном двухэтажном доме, расположились члены Госкомиссии: Л.В. Смирнов, маршал авиации С.И. Руденко, генерал Н.П. Каманин, генерал К.А. Керимов, несколько Главных конструкторов. Территория этого уголка стараниями людей неплохо ухожена: кустарники, деревца, цветы — круглосуточный полив. В нашем доме, где жили и космонавты, на первом этаже небольшая уютная столовая, гостиная для отдыха, кинозал на 25- 30 мест. На втором этаже — комнаты для космонавтов, и еще четыре квартиры для приезжих, в них живут несколько человек из ОКБ, военных и корреспондентов. В трёхкомнатной квартире поселили и нас.

В первый день поездка на «площадку», так называют район космодрома, не состоялась. Как только мы разместились, нас пригласили в столовую. Во время обеда разговорились с сидящим за нашим столом генералом, это был Керим Алиевич Керимов, тогда начальник космического Управления министерства обороны и заместитель председателя Госкомиссии (рис. 77). Он, видимо, зная от СП о нашем приезде, сразу завел разговор о наших совместных делах, претензиях министерства к работе заводов, просьбах о приближении сроков поставки специальных изделий. Поинтересовался впечатлением о городке, о размещении и т.п. Был приветлив. Извинившись, сказал: «До встречи» и уехал. Вторую часть дня мы провели в ожидании поездки. Вечером нам позвонил С.А. Смыслов и предупредил, что завтра за нами придет машина и привезет на площадку, там встретимся. Совсем поздно прибыли космонавты во главе с Германом Титовым, человек шесть, все озабоченные, усталые. Они быстро искупались в реке и разошлись по комнатам. Юрий Гагарин приехал уже ночью.

Как стало известно позже, генерал К.А. Керимов в разговоре по ВЧ с заместителем председателя ВПК Ветошкиным сказал ему о нашем приезде. По порядкам того времени это был инцидент, так как Сергей Павлович начальство не уведомил. Ветошкин сказал Керимову, что наше пребывание стоило бы согласовать с ЦК КПСС. Керим Алиевич передал этот разговор Сергею Павловичу, тот пожурил его за «инициативу» и неуместную откровенность. Но дело сделано. Надо было решать. С.П. Королёв, а затем Л.В. Смирнов звонили в ЦК и получили согласие Ф.Р. Козлова, тогда второго лица в партии. Вот так закрутилась карусель вокруг нашего прилета по приглашению С.П. на запуск в полет двух космонавтов.

На другой день, 10 августа, рано утром мы втроем (вечером прилетел из Москвы Б.М. Данилов), выехали на площадку № 2. Поездка заняла минут 40. Трижды прошли проверку на КПП. На территории площадки располагался МИК (монтажно-испытательный корпус), где велась сборка ракеты, отладка и наземная проверка всех систем. Здесь же были казармы стартовой команды, гостиница и общежитие для заводских рабочих и специалистов. Неподалеку стояли три небольших одноэтажных домика. В одном из них жил С.П. Королёв, в другом — космонавты перед полетом. От МИКа к стартовой позиции шла железнодорожная ветка, по которой транспортировалась платформа с ракетой. Рельеф местности скрывал от глаз саму стартовую установку.

Мы прибыли на площадку к 8-ми утра. Вместе с Д.И. Козловым пошли позавтракать в столовую. Вскоре туда вошел Сергей Павлович, подошел к нашему столику, сел и стал рассказывать вчерашнюю историю вокруг нашего приезда. Хотя был он приветлив и вел разговор в шутливо-ироническом тоне, чувствовалось — его самолюбие было задето. Вообще же и тогда, и после, при контактах и встречах во время подготовки полета, он был немногословен, сдержан, малообщителен и озабочен.

После завтрака сразу поехали на старт. По пути прошли еще две проверки. Перед проходом на территорию старта нам надели красные повязки на рукав — право находиться там до 30 минутной готовности. Здесь уже немало народа: военные из стартовой команды, представители заводов, конструкторы разных ОКБ и НИИ, испытатели систем ракеты. Подъехал С.П. Королёв в легкой светлой куртке и шляпе, темных очках (солнце уже палило здорово). Ходил один около ракеты, молчал, изредка подзывал кого-то или подходил к одному, другому, что-то говорил, коротко, сдержано. Увидев нас, подошел, поздоровался (хотя мы уже виделись). Пригласил пройти с ним вокруг изделия, показывал и давал краткие пояснения тому, что делают люди, какова дальнейшая программа. В то время шла отработка систем, определялась их готовность, проверялись параметры, показатели и предъявлялись на сдачу.

Как выглядит позиция? Колоссальная многоэтажная железобетонная башня с консолью, усиленная металлическими фермами, с откатным многотонным столом. Под консолью — пологий, на сотню метров лоток, уходящий далеко вниз, к обожженному огнем, в результате многократных запусков, котловану. Ракета, наполовину скрытая (опущенная вниз), висит на четырех откидывающихся фермах — лапах. Она окружена лесом ферм и конструкций: лифт, трубопроводы заправки горючим, окислителем, кабельные стволы питания и т.п. Здесь же на двух железнодорожных путях стоят самоходные краны, где укреплены эти конструкции. Установка ракеты на стартовую позицию производится с огромной транспортной платформы, при помощи мощных гидроподъемников. Вблизи ракеты небольшая будка — пультовая. Там дежурный оператор-диспетчер. Он по окончании проверки каждой системы и приемки ее военпредом, в громкоговоритель извещает всех-всех: начата проверка такой-то системы, или такая-то система отработана и сдана. В этом случае, с установленного рядом большого щита, где нанесена информация всех систем, снимается красный флажок с рабочей стороны и переносится на сторону готовности, для зрительного контроля (рис. 78).

На стартовой площадке, рядом с пусковой установкой, расположен глубокий бункер управления, под железобетонным укрытием и мощными надолбами наверху. Мы спустились и туда. Прошли по бункеру, там несколько пультов управления, четыре перископа. Работают кондиционеры. Наверху, неподалеку — кирпичное здание барачного типа. Там руководство стартовой команды Минобороны. Сейчас это место работы Государственной комиссии. И еще одно здание, деревянное — общежитие для стартовой команды и охраны.

Работа по проверке систем шла споро, организованно. К 18 часам все операции были закончены. Затем на площадке состоялся митинг. Приехали космонавты: А. Николаев, и его дублер — В. Быковский, а также Ю. Гагарин, Г. Титов и другие. Помимо участников подготовки полета, на митинге присутствовали и корреспонденты. Выступили военные из стартовой команды: офицер, сержант, рядовой и командир части. С ответным словом спокойно, уверенно выступил А. Николаев. Его приняли очень тепло, да и митинг был неформальный, а очень домашний, трогательный. Потом С.П. Королёв с А. Николаевым и Л.В. Смирнов с В. Быковским поднялись на лифте к кораблю. Традиционная передача корабля Главным Конструктором космонавту. Они уже спустились вниз, но народ долго не расходился. Шутки, приветствия. Эта обстановка дружелюбия, открытости тронула нас всех.

Мы отправились затем в МИК. Там кипела работа, типичная для сборочного цеха самолетного завода. Завершалась проверка блока «Е» ракеты-носителя П. Поповича. Блок облеплен людьми, но каждый делает свое дело. Кто-то кому-то мешает. Ворчат, но устраиваются мирно. Кто-то вовремя не пришел, что-то не принес, или не передал — идет легкая перебранка. В другом месте крупный разговор с военпредами. Вместе очередной раз смотрят схемы, чертежи, тычут пальцем в тексты ТУ. Расходятся. Сидят, задумавшись, потом опять сходятся — разобрались, удовлетворенно хлопают друг друга по плечу. Порядок. Кто-то дремлет в углу, сморенный бессонными ночами, улучив свободных полчаса. Однако ясно, что все делают одно дело, стремятся обязательно уложиться в сроки, обеспечить стопроцентную гарантию качества.

При нас работу по проверке блока «Е» завершили, закрыли все люки, подготовив блок для стыковки с ракетой. Пребывание в МИКе еще раз убедило меня в том, что самые большие, самые трудные и важные дела выполняют наши обыкновенные, на первый взгляд, люди. Самоотверженные, преданные своему делу трудяги. Делают свою работу профессионально, скромно, без помпы, без рисовки, как делали свою работу российские мастеровые испокон веков. Даже наши тогдашние кумиры — Гагарин, Титов — утрачивают в этом коллективе свой ореол, становятся просто Юрой и Германом. Их запросто хлопают по плечу, посылают к черту, если они в чем-то не правы, или лезут не в свое дело. Отношение к ним, как к хорошим ребятам, не больше. По-моему, именно там, в МИКе, в контакте с рабочими, инженерами по-настоящему чувствуют себя причастными к делу и отдыхают душой космонавты от уличной популярности. Уже поздно вечером мы пришли в общежитие к своим куйбышевским заводчанам, хорошо поговорили обо всех проблемах, обсудили их просьбы. К ночи возвратились в гостиницу. Выкупались в речке, поужинали и долго не могли заснуть, обмениваясь впечатлениями от прошедшего дня.

На следующий день, 11 августа на 7.00 было назначено заседание Госкомиссии. Мы приехали вовремя. В зале заседаний за длинным столом члены комиссии, и поодаль — несколько рядов стульев, где разместились представители Минобороны, КБ, НИИ, промышленности. Открыл заседание Л.В. Смирнов. Заслушали доклады: начальника стартовой команды — о готовности наземных средств, метеоролога — о погодных условиях, В.Я. Яздовского (врача) — о состоянии здоровья космонавтов, Главных конструкторов — о состоянии различных систем ракеты. Доклады краткие, односложные: система готова, замечаний нет, пуск разрешен. Затем С.П. Королёв, как технический руководитель полета, докладывает о комплексной готовности и оговаривает условия возможных отклонений от норм в работе отдельных систем, при подготовке ракеты к пуску. Его предложения принимаются. В заключение — церемония подписания протокола-акта о разрешении полета. Все заседание заняло 35-40 минут. Четко, лаконично, тихо, торжественно, без лишних слов. Чувствуется ответственность и приподнятое настроение участников.

Вышли к стартовой площадке. Ясный безоблачный день, солнце уже печет нещадно. На платформах спецвагоны с топливом и окислителем — идет заправка баков ракеты. Вокруг стартовой площадки военный кордон — охрана. Проход только лицам с нарукавной повязкой. Мы прошли. Работа у ракеты идет четко. Через каждые полчаса доклад о готовности через репродуктор. После 2-х часовой готовности — доклады через каждые 15 минут. После одного часа — через каждые 5 минут. После объявления 15-ти минутной готовности — через каждую минуту. Следует упомянуть, что у последнего КПП перед въездом на стартовую площадку стоит большая доска, половина ее красная, половина белая. На ней сдублированы номера и висят бирки (отдельно военных и отдельно представителей КБ и промышленности). Доски разграничены по степени готовности: 4 — 3 — 2 — 1 час, 30 и 15 минут. При входе на территорию старта, каждый перевешивает свою бирку с белой на красную доску. Покидая старт (по мере установленного для него времени готовности), возвращает бирку вновь на белую доску. Тогда наглядно видно, не остался ли кто на старте к моменту пуска.

Примерно за 2 часа с минутами до старта, на площадку прибыл автобус с А. Николаевым и В. Быковским. Оба в оранжевых скафандрах, белых шлемах и ботинках. С ними и другие ребята из отряда космонавтов. А. Николаев отдает рапорт председателю Госкомиссии Л.В. Смирнову. Доклад принят. Объятья. А. Николаев поднялся на площадку лифта, помахал рукой. Снизу голоса с пожеланиями успешного полета и возвращения на Землю. Затем космонавт с ведущим инженером поднялся на лифте к кораблю и вошёл в его люк. В это время объявили 2-х часовую готовность. Работа по подготовке ракеты к старту продолжалась. Народу у ракеты все меньше и меньше. Маневровый электровоз с осторожностью прицепил цистерны с топливом и окислителем и тихо-тихо отогнал их со старта. На КП в бункере установилась связь с космонавтом. Он начал осмотр рабочего места, проверку всех систем, в соответствии с заданием. Мы втроем еще и еще раз обошли ракету. Она стояла серебристая, покрытая инеем, дымит дренаж. Закончились последние проверочные операции. Почти все люки и лючки закрыты. Доска у кабины диспетчера сплошь была покрыта красными флажками. Объявили часовую готовность. Напряжение нарастало. У ракеты тихо, изредка раздавались слова команды, проходили люди по два, три человека. Их у ракеты становилось все меньше. Осталось человек 10-15, направились к выходу и мы.

Вышли, перевесив бирки, сели в машину и поехали на наблюдательный пункт (НП), это в 2—2,5 км от старта. Там находился открытый легкий деревянный навес. Стоял автобус, в нем буфет. Народу на НП много. Встретили знакомых, обменялись впечатлениями. Ждем. По радио транслировалось все, что происходило на старте. Жарко, душно. Вдали была видна ракета в лесе ферм. И вот, одна за другой раздались команды и, наконец: «Подъем!»

Сначала звука не было слышно. Нижнюю часть ракеты обволокло облако пыли. Оно медленно поднялось вверх и разрослось в стороны. Затем появилось красное пламя, он ширилось и снизу как бы вытеснило пыль. Медленно разошлись лапы ферм, одновременно огонь светлел, растекался и дошёл до ослепительно-белого цвета. Нарастал и углублялся мощный рокот. Почти скрытая в облаке пыли, огня и дыма ракета медленно вышла из этого облака, и, как бы нехотя, на мгновенье зависла в воздухе. Но это только казалось. Ее движение вверх росло, росло - и вот уже, с громадным, неповторимым ревом (этот звук давил на уши, на плечи, на голову, прижимал книзу) ракета устремилась вверх, и как будто в нашу сторону, на нас. Поднимаясь выше, она зрительно приближалась к нам. Вид на ослепительно ясном небосводе был изумительный — серебристая свечка, а сзади ярко белый огненный след. Полет ввысь шёл с наклоном к нам и влево, вверх и влево, все больше удаляясь в сторону. Голос оператора четко отсчитывал секунды полета: 1-2-5-10-15-20-30-40… Удаляясь, ракета нам виделись почти снизу и вбок, влево. Затем был легкий, чуть заметный блеск, и вместо двух следов кристаллизованного воздуха, остался один след — это отделились блоки первой ступени, заработали двигатели второй ступени. Полет ракеты вызвал бурю восторга на НП. Аплодируя, мы отбили себе ладони. Возбужденные увиденным за этот день, мы вернулись в гостиницу. Конечно, отметили это событие. На следующий день состоялся полет П. Поповича, а мы утром заводским самолетом улетели в Куйбышев.

15 и 16 августа, пролетав, — один почти четверо, а другой около трех суток — Андриан Николаев и Павел Попович возвратились на Землю. Космонавты сразу же были отправлены к нам в Куйбышев. Прилетели и члены Государственной комиссии. В гостевом особняке на высоком берегу Волги состоялся разбор полетов. Оба полета прошли хорошо, но наиболее активно и плодотворно работал на орбите А. Николаев. Он высказал на Госкомиссии немало интересных и ценных замечаний по итогам полета. Докладывал Андриан сжато, грамотно, сдержанно. В противовес ему Павел был возбужден, многословен, эмоционально несдержан. Впечатления домысливал, а когда его поправляли, то обращал сказанное в шутку. Два дня, 16 и 17 числа, были полны впечатлений. Раскованное общение с С.П. Королёвым, сбросившим с себя груз, с Ю. Гагариным, Г. Титовым и новыми космонавтами, Н.П. Каманиным и руководителями Минобороны, в непринужденной обстановке было интересным и познавательным. Обедали, вели долгие разговоры, гуляли по саду. В общем, все отдыхали. Именно тогда было сделано, обошедшее потом весь мир, фото С.П. Королёва с Ю.А. Гагариным, сидящих рядом (рис. 79).

Утром 18 августа проводили космонавтов в Москву. И сразу же получили весть от С.П. Королёва, что вечером в Кремле состоится правительственный прием в честь космонавтов, на который приглашены: В.Я. Литвинов, В.И. Воротников и Б.М. Данилов с женами. Быстро собрались и вылетели. В Москве прямо с аэродрома прибыли в ЦК, получили там три именных пригласительных билета. Но каждый билет был только на одно лицо. В.Я. Литвинов (он тогда уже был председателем совнархоза) говорит: «Пошли, нас пропустят». Пришли в Кремль, прием в БКД уже начался. По двое не пропускают. Литвинов с Даниловым прошли во Дворец, разыскали Сергея Павловича, тот спустился к нам вниз, с кем-то переговорил, и мы все шестеро приняли участие в этом неповторимом празднике.

Обстановка была приподнятая, торжественная, радостная. Масса народа: руководители партии, правительства, министры, известные в стране люди науки, искусства, дипломаты. Мы впервые в Большом Кремлевском Дворце. Все вокруг поражает воображение! Прошли по великолепным залам, восхищаясь их красотой. Московская элита окружила космонавтов в Георгиевском зале, а мы обосновались в Грановитой палате. Там собрался в основном интеллектуальный народ, причастный к космосу. Многих ученых и конструкторов мы знали. Атмосфера непринужденная, дружеская. Сергей Павлович сиял. Подходил, поднимал рюмку, говорил какие-то слова, уходил, вновь приходил. Вокруг смех, шутки, тосты, гомон голосов. Столы ломятся от яств и напитков. Прием продолжался до полуночи. Довольные и не слишком трезвые, пришли мы в гостиницу. И там еще долго обсуждали детали виденного и пережитого.

Сейчас я прерву нить повествования, связанную с дальнейшей работой в контакте с С.П. Королёвым по ракетной тематике. Потому, что в последующий период произошли серьезные изменения в структуре партийного и государственного устройства страны, и хотел бы высказать свое видение их сути и последствий.

В сентябре 1962 года стало известно, что в ЦК КПСС по поручению Н.С. Хрущёва готовятся предложения о реорганизации партийных органов. Членам ЦК, вроде, уже разосланы предварительные наметки по этому вопросу. Как-то нас, секретарей обкома и председателя облисполкома А.М. Токарева, пригласил к себе А.С. Мурысев. Он нервно ходил по комнате, возбужденно и гневно говорил: «Когда же все это кончится? Одна реорганизация за другой! Надоело объяснять людям такую ересь! Теперь додумались разделить партию на две: городскую и сельскую. Это же чушь собачья!» И далее более подробно стал рассказывать о сути реорганизации КПСС. Предусматривалось также ликвидировать районы в городах, а на селе сократить их в несколько раз. Для нас это был сюрприз. С ходу возникли сомнения. «Не может такого быть! Кто это додумался? Как же можно разделить партийные организации в области на селян и горожан? Это же — «резать по живому». Ведь немало организаций функционируют одновременно в городах и на селе: медицина, образование, правоохранительные органы, да и финансы, снабжение тоже. Что там в ЦК происходит? » Такие реплики звучали по ходу информации Александра Сергеевича. Только Балясинский не разделял нашего беспокойства. «Ничего страшного нет, будет даже лучше, станет конкретнее руководство». А.С. Мурысев не выдержал, наговорил ему грубостей, тот тоже не остался в долгу. Он уже почувствовал «запах власти» и пошел в наступление. Мы расходились с неприятным осадком.

В конце октября А.С. Мурысев уехал в отпуск в Крым. За него «на хозяйстве» остался второй секретарь И.Г. Балясинский. В первой декаде ноября, по-моему, сразу после праздников, мы получили известие, что у А.С. Мурысева случился инфаркт миокарда. Немедленно вылетела в Крым врач Г.Т. Александрова. Она сообщила, что состояние Александра Сергеевича серьезное, но принятые меры дают надежду на постепенную поправку. Однако 13-го ноября случился повторный инфаркт, и спасти А.С. Мурысева не удалось. Это известие мы восприняли очень тяжело. Александр Сергеевич пользовался в области большим авторитетом и уважением. Человек исключительной порядочности, доброты, колоссального трудолюбия, он для нас, его соратников, был как старший брат. И вот в возрасте 47-ми лет он ушел из жизни. 17 ноября в Куйбышеве состоялись похороны, масса народа шла в этой скорбной процессии.

В конце ноября состоялся пленум ЦК КПСС. Было принято решение о перестройке партийных органов по так называемому производственному принципу. В областях и краях страны партийные организации были разделены на две: промышленную и сельскую. Каждая имела свои руководящие органы на всех уровнях. В союзных и автономных республиках, после длительных дискуссий, решили такого разделения не делать. Но в Бюро ЦК по РСФСР, которое возглавлял Н.С. Хрущёв, ввели двух заместителей: по руководству промышленностью и сельским хозяйством. Райкомы партии на селе были упразднены, а вместо них (в значительно меньшем количестве) образованы парткомы производственных колхозно-совхозных управлений. Ликвидировали райкомы партии и в большинстве городов. По образцу партийных перестраивались советские, комсомольские и профсоюзные органы. Такая реорганизация объяснялась необходимостью усилить конкретное руководство народным хозяйством. Парткомы, говорил Н.С. Хрущёв, теперь не будут распылять свое внимание, их руководство станет более компетентным. Селом займутся специалисты сельского хозяйства, промышленностью — инженеры. Не будет дилетантства. Они вполне могут работать параллельно, не мешая друг другу, не вмешиваясь не в свое дело и т.д. Так думалось. На практике дело оказалось значительно сложнее. Возникло много проблем, интересы стали пересекаться.

Период конца ноября-начала декабря 1962 года был, по сути, безвластным. Неуверенность, ожидание неизведанного. В области создали по установкам из ЦК два Оргбюро обкома партии по подготовке партийных конференций промышленной и сельской организаций. Одно Оргбюро возглавил А.М. Токарев, а другое — И.Г. Балясинский. Сразу возникли вопросы, как разделить сферы влияния промышленных и сельских парторганизаций. С заводами ясно, с колхозами и совхозами тоже. Одни в промышленную, а другие в сельскую организации. А как быть с организациями здравоохранения, просвещения, финансовыми, правоохранительными органами? Их же не разделишь. Далее, как в этом случае формировать состав Оргбюро? Стали обсуждать: споры, взаимные претензии, требования. На первых порах как-то все уладили, методом взаимных уступок. Но оказалось, что это согласие лишь внешнее. Противостояние организаций и их лидеров только начиналось.

В январе 1963 года состоялась партийная конференция промышленной парторганизации области. На ней первым секретарем был избран А.М. Токарев, вторым секретарем — В.И. Воротников, секретарем обкома — Н.С. Черных, а секретарем обкома — председателем комитета партийно-государственного контроля (так называлась новая должность) — С.С. Курдюков. Председателем промышленного облисполкома на сессии избрали В.П. Орлова.

Одновременно произошло укрупнение совнархозов в РСФСР. Во вновь образованный Средне-Волжский совнархоз вошли: Куйбышевская область, Башкирская и Татарская автономные республики. Центр в городе Куйбышеве. Председателем СНХ был назначен А.Т. Шмарев, работавший до этого в Москве заместителем председателя Всероссийского Совнархоза. Сам — нефтяник, буровик, хорошо знавший Поволжский регион. Немало трудностей пришлось испытать при комплектовании Средне-Волжского СНХ кадрами, формировании структур управления, размещении укрупнившег