Солонин Марк Семёнович

Как известно, 22 июня 1988 года в Куйбышеве состоялся ныне уже ставший легендарным «антимуравьёвский» митинг, политическим итогом которого стала скорая отставка тогдашнего первого секретаря областного комитета КПСС Евгения Муравьёва. А организаторами этого митинга, как выяснилось вскоре после него, стала горстка никому в тот момент не известных молодых людей, членов общественно-политического клуба «Перспектива». Одним из активистов этого клуба в то время был Марк Семёнович Солонин, который через много после тех событий любезно согласился дать интервью автору этих строк (рис. 1-4).

Биографическая справка.

- Я и тогда считал, и до сих пор считаю, что отношение самарцев к тому митингу всегда было каким-то излишне гипертрофированным, - таким весьма неожиданным заявлением огорошил меня Марк Солонин. - Дело в том, что влияние организованного нами мероприятия на тогдашнюю общественно-политическую обстановку в Куйбышеве и на ее дальнейшее развитие оказалось весьма ограниченным. Ведь при хорошем раскладе этот митинг вполне мог бы стать важным инструментом для объединения всех политических активных людей города. Однако такой консолидации, как мы знаем, тогда не случилось.

Марк Семенович Солонин родился 29 мая 1958 года в городе Куйбышеве. Его отец был инженером-технологом на 9-го ГПЗ, а мать работала в ряде вузов города преподавателем немецкого языка. В 1975 году Марк с золотой медалью окончил среднюю школу № 88 в Куйбышеве (ныне это - гимназия № 2). В том же году он поступил в Куйбышевский авиационный институт, на факультет № 1 (самолётостроение), который окончил в 1981 году. Сразу же после окончания вуза он в качестве молодого специалиста был направлен на закрытое предприятие Куйбышевское конструкторское бюро автоматизированных систем (ККБАС), где шесть лет проработал в должности конструктора первой категории. Уволился он с ККБАСа летом 1987 года, в связи с тем, что принял твёрдое решение в дальнейшем заниматься общественной работой. Тогда же устроился работать кочегаром в котельную филиала Московского института советской торговли в поселке Запанской, где трудился два года. В 1989 году начал создавать собственные предприятия малого бизнеса, и в этой сфере проработал вплоть до 2001 года. В начале 2003 года закончил большой труд, в котором изложил собственное видение истории Великой Отечественной войны.

Явление «Перспективы»

В 1988 году Марк Солонин стал одним из наиболее известных в Куйбышеве членов неформального общественно-политического клуба «Перспектива». А за год до этого он, как уже было сказано выше, уволился из ККБАС.

- А уволился я отсюда потому, - рассказал Марк Солонин, – что заранее предвидел возможность «наезда» на меня со стороны режима - вплоть до того, что из-за моей общественной активности мне могли «пришить» участие в шпионской или какой-нибудь другой антигосударственной деятельности. Дальнейшие события показали, что увольнение из секретного КБ в сложившейся ситуации с моей стороны был правильным шагом.

Работа в кочегарке меня привлекла в первую очередь тем, что там можно было работать сутки, а затем после дежурства трое суток подряд отдыхать. Летом же можно было вообще не работать, потому что в это время, как известно, в нашем городе стоит теплая погода. Но первой же зимой я понял, что работа кочегара – это очень тяжелый физический труд, поскольку мне требовалось вручную перекидать в топку немалое количество угля. К тому при сильных морозах уголь на складе смерзался, и его в дополнение ко всему приходилось колоть. Тем не менее на этом рабочем месте у меня было очень много свободного времени, чем тогда редко кто мог похвастаться. Получал же я за такую работу всего 85 рублей в месяц, но если при этом учесть, что нижний предел заработной платы в СССР в то время был 60 рублей, то заработок кочегара при названных условиях можно было бы считать ещё не самым плохим для нашей страны.

Правда, до своей первой рабочей зимы я сумел поучаствовать в первой всесоюзной конференции самодеятельных организаций, которая проходила в Москве в августе 1987 года. Конференция проходила в каком-то Доме культуры, но каком именно, я сейчас уже не помню. Здесь я познакомился со многими людьми, которые впоследствии стали известны всей стране. В их числе была и Валерия Ильинична Новодворская, лидер только ещё создававшегося в то время Демократического Союза. Помню, как я увидел ее в первый раз. Представьте такую картину: на трибуну влезла некая грузная тетя, которая скучным голосом, по бумажке, стала читать о таких вещах, от которых даже в то перестроечное время у присутствующих буквально волосы вставали дыбом. В частности, Новодворская тогда говорила, что КГБ – преступная организация, и потому руководителей этого комитета надо предать суду. Этими ее словами публика была немало шокирована. А мне выступление Новодворской тогда понравилось, и я в перерывах конференции с ней долго беседовал, почерпнув из этого общения для себя немало полезного.

Но, видимо, о моих контактах с лидером Демсоюза быстро стало известно в соответствующих органах, потому что в январе 1988 года, когда я снова собрался в Москву на очередную конференцию самодеятельных организаций, ко мне в кочегарку неожиданно подбросили наркотики. Об этом я узнал, когда милиция однажды приехала ко мне домой. Меня сразу же арестовали и увезли в Железнодорожный РОВД. А в тот момент у меня на руках уже был железнодорожный билет для того, чтобы ехать в Москву на конференцию. Так вот, в райотделе мне сообщили, что в мое отсутствие в кочегарке побывало пятеро милиционеров, которые нашли там пакетик с наркотическим порошком. Мне сразу же стало понятно, что здесь имеет место неуклюжая попытка каким-то образом меня скомпрометировать, а затем и завести на меня уголовное дело. Приказ об этом в РОВД наверняка поступил «сверху», но при этом исполнители этого приказа все делали настолько топорно, что перед подбрасыванием наркотиков в кочегарку даже не удосужились уточнить график моих дежурств. Поэтому в милиции я дал объяснение о том, что раз наркотики нашли в мое отсутствие, то я об этом ничего не знаю и никак данный факт не могу прокомментировать. В итоге после этого случая меня ещё пару раз вызвали в облУВД, и на том дело заглохло.

Кстати, описанный случай ещё раз показал, что в свое время я очень правильно сделал, уволившись из ККБАС. Если бы я начал свою общественную работу против режима, будучи сотрудником закрытого КБ, то власти в отношении меня, возможно, придумали бы провокацию почище – например, подкинули бы мне улики, доказывающие мою шпионскую деятельность. Тогда бы я одними лишь вызовами в милицию наверняка бы не отвертелся.

После того случая я в течение нескольких месяцев несколько раз участвовал в различных конференциях, дискуссиях и диспутах на перестроечную тему. Все это продолжалось до тех пор, пока 18 мая 1988 года (эту дату я запомнил точно!) я не пришел в институт культуры, чтобы выступить с докладом на очередном публичном диспуте. Тема дискуссии была о направлении, в котором идут нынешние перестроечные процессы в стране и чего от них дальше следует ждать. А сразу же после этого диспута в сквере у оперного театра собралось несколько человек, и здесь в ходе беседы мы решили организовать общественно-политический клуб «Перспектива». Список его организаторов у меня хранится до сих пор. Кроме меня, здесь также были Владимир Белоусов, Сергей Чичканов, Василий Лайкин и Олег Вронский.

В течение первых же нескольких дней после создания «Перспективы» мы составили несколько воззваний и листовок. Конечно же, за нами внимательно наблюдали представители спецслужб, но мы с самого первого дня действовали по принципу: в своей общественно-политической деятельности мы ничего не секретим, потому что ничего противозаконного в наших действиях нет.

Митинг

В начале июня 1988 года на площади Куйбышева прошел экологический митинг. Я тоже на нем присутствовал, и помню, что тогда был очень жаркий день, публики на митинге было не очень много, но в то же время его организаторами, как я считаю, был сделан какой-то шаг на пути проявления истинной свободы слова в нашем городе.

Через несколько дней после этого митинга в наш город приехал Степан Киселев, журналист из «Литературной газеты». Не знаю, кто дал ему мой телефон, но вскоре после приезда он позвонил ко мне домой, и я пригласил его в гости. Мы с ним вышли на балкон и разговаривали, и здесь Киселев подробно мне рассказал о митинге, незадолго до того прошедшем в Ярославле. По его словам, это событие в Ярославле закончилось отставкой первого секретаря областного комитета КПСС. Его рассказ меня очень вдохновил, и именно тогда я загорелся идеей провести подобный же митинг и в Куйбышеве. При этом меня поддержали все члены клуба «Перспектива».

Сейчас я уже не помню, как и через кого во время подготовки этого митинга я познакомился с Валерием Карловым и его группой. Впервые с ним я встретился на квартире Татьяны Сойменовой, которая, возможно, меня с ним тогда и познакомила. Точная дата этого собрания мне не запомнилась, но оно, скорее всего, произошло дней за десять до митинга, то есть примерно 12-13 июня. Помню, что во время той встречи в квартире, кроме меня и Сойменовой, были также Александр Соловых, Владимир Белоусов, Василий Лайкин, и кто-то ещё, кого сейчас назвать я уже не могу из-за давности события. Кстати, здесь стоит отметить следующее: уж коли ничего особенного о тех днях мне не запомнилось, то это означает, что никакой особой подготовки к митингу мы тогда просто не вели.

Кто из собравшихся предложил провести общегородской митинг именно 22 июня, сказать сейчас я тоже не могу. Уже потом я слышал мнения, что мы, мол, намеренно привязали это событие ко дню начала Великой Отечественной войны, но я вас уверяю, что дата проведения митинга специально не обсуждалась. Просто мы выбрали ближайший день, который по тем или иным причинам оказался удобен для всех присутствующих. Что же касается меня, то сейчас мне просто не понятно, почему я, всю жизнь занимавшийся историей Великой Отечественной войны, в тот момент даже не обратил никакого внимания на это совпадение дат.

Что же касается повестки дня митинга, то уже на том организационном собрании мы решили, что на нем обязательно будет поставлен вопрос об отставке Евгения Муравьёва, первого секретаря обкома КПСС. Здесь мы выдвинули тот самый очень известный впоследствии слоган «Перестройке – да, Муравьёву – нет», который через десять дней громко прозвучал на митинге и был подхвачен тысячами людей. Ещё мне запомнилось выступление Валерия Карлова на нашем собрании, который заявил, что он, как коммунист, не допустит на митинге никакой антисоветчины. Меня эта его фраза тогда очень удивила: ведь весь запланированный нами митинг, можно сказать, сам был одной сплошной антисоветчиной.

Ещё на том памятном собрании между присутствующими были распределены задания, которые всем нам следовало выполнить при подготовке к митингу. Мне, в частности, было поручено изготовить плакаты и листовки, извещающие о митинге, а затем расклеить их в наиболее многолюдных точках города. Писал их вместе со мной Сергей Озернов, который впоследствии стал крупным предпринимателем, а сейчас он – директор какого-то приватизированного завода. А когда я начал расклеивать плакаты по городу, то следом за мной с ведром и кисточкой ходил молодой комсомолец Лёва Хасис, который затем тоже ушел в крупный бизнес, и даже был арбитражным управляющим завода «Авиакор». Лично я изготовил 40 плакатов, которые мы и расклеили по углам и стенам, и что самое удивительное – все это происходило при полном бездействии властей. Конечно же, компетентные органы прекрасно знали о наших приготовлениях, но они за нами лишь наблюдали, никак не препятствуя членам «Перспективы» расклеивать листовки и проводить организационные собрания.

В этом отношении вспоминается показательный эпизод. Поздним вечером, часов в 10-11, мы с Хасисом заканчивали расклейку объявлений о предстоящем митинге. Последний экземпляр мы решили поместить на стеклянной двери ЦУМа «Самара». А когда мы клеили, изнутри за нами, оказывается, наблюдал милицейский наряд. Едва закончили, как из ЦУМа нам навстречу вышли два милиционера. Мы уж было подумали, что они сейчас нас задержат, но милиционеры только высказались в таком духе: мол, вы бы двери все-таки не портили, отошли бы лучше в сторону и наклеили ваше объявление на соседнем заборе. Тем все и ограничилось.

Это и был тот участок подготовки к митингу, за который отвечал я лично. Организационными вопросами я тогда не занимался, и что там будут говорить на этом митинге, меня тоже не слишком интересовало. Интересовало меня лишь количество людей, которые соберутся на наше мероприятие. Во-первых, число пришедших на митинг – это прямой показатель его важности для населения и остроты общественно-политической ситуации в городе, во-вторых, это показатель эффективности моей собственной работы по расклейке объявлений по городу. И хотя я, конечно же, знал, что главным вопросом повестки дня митинга будет отставка Муравьёва, меня это обстоятельство тогда абсолютно не интересовало. Мне было совершенно все равно, кто в нашей области будет у власти – Муравьёв или какой-нибудь Тютькин. Но главная цель у этого митинга, на мой взгляд, была совсем другая. Он должен был показать всем горожанам, что на такие мероприятия можно прийти не только для того, чтобы поглазеть, но также здесь выступить, а затем спокойно вернуться домой, не боясь, что следом за тобой приедут казенные люди в форме или в штатском.

Впрочем, когда до намеченной даты оставалось всего день или два, власти все-таки опомнились. Я могу судить об этом по следующим фактам. Летом 1988 года я со своей женой жил на квартире родителей супруги, хотя прописан я был по адресу своих родителей. Так вот, за сутки до митинга мне позвонил мой отец и сказал, что к ним только что приезжал наряд милиции, который искал меня. Чтобы не искушать судьбу, я сразу же после этого звонка уехал на Поляну имени Фрунзе, на дачу своего друга Андрея Знаменского, историка, ныне проживающего в США.

Из всего времени пребывания на этой даче самым ярким воспоминанием для меня стало то, что в ночь перед историческим событием на город обрушился проливной дождь. Впрочем, утром ливень прекратился. На даче я пробыл до середины дня 22 июня, после чего мы со Знаменским тихо и мирно сели на трамвай, и к шести часам вечера приехали на площадь Куйбышева. Правда, когда я садился в трамвай, я сначала не совсем понял, почему в его вагон было невозможно залезть. Когда же трамвай наконец остановился на улице Вилоновской, до меня наконец-то дошло, в чем тут дело. Оказалось, что подавляющее большинство пассажиров трамвая, как и мы, тоже вышли на этой остановке, и все они направились на площадь.

А на подходах к площади, со всех ее сторон, уже за тридцать-сорок минут до назначенного времени в ожидании митинга собрались огромные толпы народа – по первому впечатлению, десятки тысяч. Увидев такую картину, я, честно говоря, просто обалдел. Конечно же, я ожидал, что на наше мероприятие народу соберется побольше, чем на экологический митинг, но никак не предполагал такого наплыва - думал, что будет от силы человек двести-триста.

Когда я увидел огромное количество народа, собравшееся на площадь к шести часам вечера, я понял, что моя задача выполнена. С того момента я был уже почти спокоен за все происходящее. Единственное, что меня тогда волновало – это то, чтобы при таком стечении публики на площади могла бы возникнуть давка, в которой люди помяли бы друг друга. Поначалу даже казалось, что к этому все и шло, поскольку ораторы говорили без усилителей, стоящим сзади ничего не было слышно, и они напирали на передних. А поскольку я сам стоял впереди, прямо перед выступающими, то мне приходилось вместе со своими соседями, совершенно случайными людьми, браться за руки и сдерживать напор задних рядов.

Как я сейчас помню, непосредственное ведение митинга было поручено Владимиру Ильичу Белоусову, но по ряду обстоятельств фактическое руководство мероприятием почти сразу же перешло к Валерию Карлову. Просто Белоусов в самый ответственный момент не появился у постамента памятника Куйбышеву, и тогда по собственной инициативе ведущим стал Карлов. Впрочем, этот факт меня тогда совершенно не волновал. Более того: у меня в памяти никак не отложилось даже то, о чем говорили выступающие на митинге, хотя я, как уже было сказано, в течение всего этого действа стоял непосредственно у постамента памятника Куйбышева и хорошо слышал каждого оратора. Общее же впечатление от выступлений у меня осталось такое: собравшийся здесь народ только то и делал, что ругал власти, кричал и возмущался. А через два часа, когда объявили об окончании митинга и люди стали расходиться с площади, я с удовлетворением убедился, что в этом столпотворении никто не был помят и вообще не пострадал. Под этим впечатлением, очень довольный, я и поехал домой. Вот и все, что мне запомнилось из того митинга (рис. 5-9).

Что было потом

После всего случившегося нас, членов клуба «Перспектива», пригласили к Задыхину, тогдашнему председателю горисполкома. Когда мы пришли в его кабинет, здесь уже находилась Гордеева, секретарь горкома КПСС по идеологии. Она стала нам объяснять, что сейчас в стране идет посевная кампания, потом будет уборочная, и нам в этих кампаниях обязательно надо участвовать, потому что только так, а вовсе не организацией митингов, мы сможем принести реальную помощь стране. В ответ мы стали говорить, что мы готовы организовать и посевную, и уборочную, но при одном обязательном условии - если вы, руководящие работники, немедленно освободите свои кабинеты. Тогда мы согласимся занять ваши места, чтобы, использую ваши властные полномочия, организовать сельскохозяйственное производство на должном уровне. В итоге в тот раз в кабинете Задыхина мы ни к чему толковому так и не пришли, и каждый остался при своем мнении.

Тем не менее после той первой встречи у Задыхина мы стали частыми гостями в горисполкоме. Помню, что в то время секретарем здесь работал Симонов, человек контактный и сам по себе неплохой. Ему было поручено установить тесные контакты с неформалами, и при встречах с нами он вел себя прилично, никогда не выпендривался, и вообще высказывал очень здравые мысли о тогдашней действительности. Например, он нам говорил так: конечно же, то, что вы рассказываете - это очень хорошо. Жить, как вы предлагаете, разумеется, было бы лучше, чем мы живем сейчас. Но ведь вся беда в том, что наше российское общество ещё очень долго не сможет жить по-вашему – к такой идеальной жизни, как в Швеции, оно пока ещё не готово. Поэтому нам лучше дотянуть до конца своих дней безо всяких потрясений и перестроек.

А ещё после тех событий мы, члены клуба «Перспектива», собирались не только в официальных кабинетах, но и на квартире все той же Сойменовой, чтобы обсудить произошедшее на площади Куйбышева. Здесь прозвучала такая оценка митинга: 22 июня на нашей центральной площади состоялось очень полезное для города действо, означающее огромный успех всех демократических сил. Конечно же, и на этом, и на других своих собраниях мы обсуждали и кое-какие организационные моменты, но какие именно, в моей памяти совершенно не отложилось.

В частности, потом меня часто спрашивали разные люди, разбирались ли после митинга члены клуба «Перспектива» с Белоусовым на тот предмет, что же с ним произошло тем вечером, и почему он не вышел на трибуну, отказавшись вести митинг. Отвечаю: никто с ним на этот счет не разбирался. Уверяю вас, что большинство членов клуба эта тема тогда не особенно интересовала, поскольку для нас было очевидно, что отсутствие Белоусова никак не повлияло на течение митинга и на его результаты. Я, например, Белоусова точно ни о чем таком не спрашивал. Впрочем, возможно, что с ним по поводу неявки разбирался Карлов или кто-то ещё из его окружения, но чтобы понять, зачем он это делал, надо знать, кто такой Валерий Карлов.

Он уже тогда был совершенно не таким, как члены «Перспективы» - человеком далеко не интеллигентным, невыдержанным, не терпящим возражений и не принимающим никаких дискуссий. Более того: он уже тогда начал заниматься разнообразными гнусными инсинуациями внутри демократического движения, устраивал постоянные свары, склоки и интриги. Это можно объяснить как минимум его болезненной амбициозностью. Однако есть и другая версия его поведения: я не исключаю, что он уже тогда был тайным агентом спецслужб. В частности, лишь этим обстоятельством я могу объяснить тот факт, что уже вскоре после нашего знакомства он за моей спиной начал распространять порочащие меня слухи, не соответствующие действительности. Были у него тогда и некоторые другие поступки, направленные лично против меня, на мою дискредитацию.

Возникает вопрос: зачем он это делал? Поведение Карлова было бы понятным в том случае, если бы я рвался в лидеры неформального движения, и тогда он в отношении меня выступал бы в качестве естественной противодействующей силы. Но ведь я в то время был (и сейчас остаюсь) тишайшим интеллигентом, только лишь пишущим статьи и проводящим диспуты. По натуре я человек совершенно не амбициозный, не властолюбивый и не стремящийся что-либо возглавлять. Правда, я всегда был лидером среди интеллектуалов, но Карлов на это место не претендовал, потому что он не был способен его занять хотя бы в силу своих личных качеств. Исходя из всего сказанного, следует прийти к очевидному выводу: идея о моей дискредитации не могла прийти в его голову случайно. Я думаю, что все это Карлов делал именно по заданию спецслужб.

Но вернемся к нашему общественно-политическому клубу «Перспектива». Вскоре после первого митинга по моей инициативе было решено перенести все мероприятия клуба в Загородный парк, на летнюю эстраду. Уже вскоре здесь начались регулярные заседания «Перспективы», на которых сначала собиралось по двести-триста, а потом - и по четыреста человек. Именно здесь в наш клуб влились многие из тех людей, имена которых в Самаре до сих пор, как говорится, на слуху. Это, например, такие известные политики, как Юрий Никишин, Владимир Гинзбург, Юрий Бородулин, и некоторые другие. Для них, ставших впоследствии известными политиками, участие в мероприятиях «Перспективы» сейчас можно расценить как своеобразную рекламную раскрутку, или, выражаясь по-современному, «пиар-акцию». Тогда она обошлась им бесплатно. Но если бы все это происходило сейчас, то вы можете себе представить, каких денег им бы ныне стоила подобная раскрутка!

Я до сих пор люблю бывать в этом месте Загородного парка, хотя эстрады здесь давно уже нет, и даже бетонное основание стоявших когда-то здесь скамеек полностью снесено. О событиях лета 1988 года сейчас напоминает лишь неработающий динамик в форме колокольчика, по сей день висящий высоко на дереве. Его повесили неожиданно для нас вскоре после начала регулярных заседаний клуба, и с тех пор динамик каждый раз включали на полную громкость именно в то время, когда на скамейках у эстрады собирались желающие послушать дискуссию на политические темы. И хотя уже давно обрезаны провода, идущие к динамику, «колокольчик» по сей день висит на этом дубе, словно памятник тем временам.

Меня потом не раз спрашивали: неужели после описанных событий не было никакого воздействия на меня со стороны властей? В связи с этим я должен сообщить удивительную для меня вещь: ни до, ни после первого митинга меня не только никуда не вызывали, не забирали насильно, но со мной даже ни разу не пытался заговорить хотя бы один человек, официально представившийся сотрудником КГБ. Конечно же, понятно, что люди из комитета госбезопасности за нами постоянно наблюдали, но эта слежка все время велась тайно. Правда, уже потом, осенью, меня все-таки забирали в милицию, но все это было уже по другому поводу.

Бесплатное шоу для зевак

Что же касается моей нынешней оценки тех событий, то я хочу отдельно сказать отдельно, во-первых, об общественно-политической ситуации в нашем городе в 1988-1990 годах и о месте в этой ситуации неформальных политических объединений, и, во-вторых, об общественном значении «антимуравьёвского» митинга 22 июня 1988 года. Начну со второго вопроса.

Могу повторить, что отношение самарцев к этому митингу всегда было каким-то излишне гипертрофированным. Между тем влияние организованного нами мероприятия на тогдашнюю общественно-политическую обстановку в Куйбышеве и на ее дальнейшее развитие, как показали события последующих лет, оказалось весьма ограниченным.

Поясню свою мысль на конкретных фактах. Очевидно, что при благоприятной социальной и политической обстановке в нашем городе в то время этот митинг вполне мог бы стать важным инструментом для консолидации всех политических активных людей города. И если бы тогда в Куйбышеве и в самом деле произошло бы нечто подобное, то тогда я, конечно же, без колебаний согласился бы с очень распространенной ныне оценкой этого события: да, «антимуравьёвский» митинг 22 июня 1988 года и в самом деле сыграл отведенную ему конструктивную, объединяющую роль. Однако такой консолидации, как мы знаем, тогда не случилось.

Все дело здесь в том, что роль и значение подобных митингов у нас и в бывших коммунистических странах Восточной Европы оказались очень различными. Известно, что там в ходе таких мероприятий быстро определялись подлинные политические лидеры оппозиции, и уже вскоре вокруг них происходила консолидация демократически настроенных масс. Завершилось же все это чередой «бархатных» революций в странах посткоммунистической Восточной Европы. У нас же подобного объединения политиков-демократов, как мы знаем, не произошло ни в Куйбышеве, ни в масштабах всего тогдашнего СССР.

Почему же так случилось? Объяснить это можно одной лишь фразой: нельзя демократизировать пустоту. Впервые это высказывание мне довелось услышать в августе 1987 года в Москве, на уже упоминавшейся конференции общественных организаций, причем, как не странно, оно прозвучало в устах некоего французского журналиста на русском языке. Тогда эта фраза меня немало удивила, но уже после «антимуравьёвского» митинга я понял, насколько она близка к истине. Просто для того, чтобы ее понять, нужно хорошо знать нашу российскую провинцию. Именно ее инертностью только и можно объяснить тот факт, что митинг 22 июня 1988 года так не привёл к объединению демократических сил в Куйбышеве, и случилось это потому, что в то время объединять в нашем городе, в общем-то, было просто некого. Ведь после упомянутого митинга число политически активных людей в городе практически не увеличилось.

Да, в тот вечер на центральную площадь города пришло несколько десятков тысяч человек (по разным оценкам, от 30 до 40 тысяч). Однако отношение подавляющего большинства собравшихся ко всему происходящему на площади оказалось чисто потребительским – 99 процентов из них и даже больше были обычными зеваками. Они сюда пришли только лишь для того, чтобы поглазеть на невиданное доселе бесплатное шоу, а затем весело разойтись по домам. Вот и весь положительный результат этого митинга.

Свою весьма низкую оценку этого события я хотел бы пояснить следующими фактами. Из всей сорокатысячной толпы, собравшейся на площади Куйбышева вечером 22 июня, лишь человек четыреста, как я уже говорил, впоследствии собирались на заседания «Перспективы» в Загородном парке. При этом вскоре выяснилось, что все они приходили сюда лишь исключительно для того, чтобы поругать власти и послушать, как их ругают другие. Но при этом почти никто из собравшихся не согласился выполнить какую-либо реальную работу. В итоге как было в составе «Перспективы» всего лишь несколько человек, его основателей, так то же их количество в нем и осталось до самых последних дней существования клуба.

Правда, вскоре после первого митинга в Куйбышеве возник социал-демократический клуб Владимира Гинзбурга с тремя-четырьмя людьми, потом – объединение Александра Завального и Юрия Бородулина «Коммунисты за перестройку» примерно с таким же число активистов. Одним словом, реально в эти месяцы 1988 года вместе с членами клуба «Перспектива» активно стали заниматься общественной деятельностью лишь 30-40 человек. Одновременно выяснилось, что все наши потуги по созданию ячеек демократического движения на предприятиях, в организациях и в трудовых коллективах закончились ничем. При этом меня крайне удивило, что к нам не пришел никто из числа ученых и прочей городской интеллигенции, за исключением уже упоминавшегося Юрия Бородулина, хотя тогда в Куйбышеве, как известно, было десять одних только высших учебных заведений, не считая техникумов, НИИ и проектных институтов. Как мы видим, наша интеллигенция никак не прореагировала на политические события 1988 года, хотя в Восточной Европе все лидеры демократического движения вышли именно из этой социальной среды.

Подводя черту под своей оценкой «антимуравьёвского» митинга, состоявшегося в нашем городе 22 июня 1988 года, скажу следующее. Я уже говорил, что очень обрадовался, увидев сорокатысячную толпу на площади Куйбышева, но уже вскоре сообразил, что с моей стороны это - всего лишь минутное эмоциональное возбуждение. Я раньше других понял ситуацию, сложившуюся вокруг митинга, хотя многие самарцы, к сожалению, ее так до конца и не поняли. На самом же деле в тот вечер на площади собралось 40 тысяч зевак, чтобы посмотреть бесплатное шоу, очень захватывающее по тем временам и обещающее значительный выброс адреналина в кровь. Через два часа, получив свой адреналин, эти зеваки снова разошлись по своим кухням, не взяв для себя от произошедшего ровно ничего, кроме острых впечатлений. В наши дни примерно такой же эффект дают организуемые на той же площади концерты поп-звезд. Здесь наблюдается очень похожая картина: та же взведенная и разогретая толпа, та же давка, крики и вопли, те же безумные глаза, в которых самое большее, что можно прочитать – это любопытство, и ничего больше. Все это я видел на митинге 22 июня, с той лишь, может быть, разницей, что тогда на площади после его окончания не осталось пивных бутылок и банок.

А вот окончательно отношение городского населения к нам я понял только после того, как в Куйбышеве в соответствии с новым «горбачёвским» избирательным законом началась кампания по выдвижению кандидатов в делегаты первого Съезда народных депутатов. Напомню, что тогда можно было выдвинуть свою кандидатуру по месту жительства, если при этом на собрании по выдвижению будет присутствовать не менее 500 человек. Так вот, у нас в Куйбышеве никто из членов клуба «Перспектива» или представителей других демократических групп не собрал более 450 человек в свою поддержку. Этим обстоятельством я был тогда совершенно потрясен: как это так получилось, что мы созвали сорок тысяч человек на митинг, чтобы покричать и погалдеть, но после этого почему-то не смогли собрать всего лишь 500 избирателей, чтобы совершить некое конструктивное действие. И только потом я узнал, что не только в Куйбышеве, но во всех других городах страны, кроме Москвы (а Москва – это совсем другая жизнь, нежели в провинции), по тем же причинам так и не удалось провести собрания по выдвижению местных демократов кандидатами для участия в первом Съезде народных депутатов.

Одним словом, преувеличивать значение этого митинга не стоит. Он оказался полезен лишь тем, что после него к десяти активистам клуба «Перспектива» присоединилось ещё около 20 человек, тоже пожелавших практически участвовать в демократизации общества. Впрочем, для нас была ещё одна польза от того митинга: после него мы все стали очень популярными в городе. Если раньше при необходимости приходилось долго объяснять, кто ты такой, то теперь достаточно было сказать: я один из организаторов «антимуравьёвских» митингов. И каждому все становилось ясно.

Второй митинг

Теперь о втором митинге, состоявшемся через месяц после первого, а именно 21 июля 1988 года. Он, конечно же, с обеих сторон был подготовлен гораздо лучше. Мы все прекрасно понимали, что это будет публичный общественно-политический диспут, на котором партийные функционеры попытаются дать нам идеологический бой. Поэтому с нашей стороны для участия в диспуте специально готовились выступающие, например, Василий Лайкин, который к тому времени уже прочитал все собрания сочинений Маркса, Энгельса и Ленина. Конечно же, серьезно готовились к выступлениям и наши противники.

Помню, что в первых рядах на этом митинге стояли люди, привезенные сюда на автобусах – явно по линии заводских парткомов. Они держали в руках плакаты с текстами типа «Надо не митинговать, а работать», «Партия – гарант демократии», «Им работать неохота, и ведут они в болото», и так далее. И вот я помню, что по ходу митинга эти плакаты постепенно исчезали из нашего поля зрения, и уже вскоре после начала их стали опускать и скручивать. Где-то через полчаса все партийные лозунги над толпой совершенно исчезли, и первые ряды стали рядами людей, а не плакатов. Видимо, привезенным с заводов партактивистам стало просто неудобно держать в руках такие бредовые тексты (рис. 10-15).

Мне запомнилось, что перед вторым митингом и непосредственно во время него я и мои товарищи сильно волновались, не зная, каких же пакостей нам здесь стоит ожидать от партийных функционеров. Однако ничего неожиданного и провокационного не произошло. Вообще же на втором митинге было ещё больше народу, чем на первом, но столпотворения почти не чувствовалось, поскольку в этот раз все было организовано гораздо четче и правильнее, и на площади не ощущалось такого хаоса, как это было 22 июня. Для второго митинга нами были заранее определены ведущие, перед трибуной записывались желающие выступить, причем для них мы установили четкий регламент. А в конце митинга была принята резолюция о том, что Муравьёв должен уйти в отставку. Одним словом, я оцениваю второй митинг как нашу убедительную идейную победу (рис. 16-20).

Кстати, после тех событий всех нас стали активно приглашать к себе коммунисты. Я, в частности, объехал много заводов, где участвовал в собраниях секретарей парткомов и цеховых комитетов. Точно так же ездили по предприятиям и другие члены клуба «Перспектива». Здесь мы общались с партийными функционерами, объясняли, кто мы такие и чего хотим. Это были очень интересные беседы. Помню, пригласили меня на 4-й ГПЗ, на собрание секретарей цеховых парткомов. Я туда пришел и спросил, сколько у меня времени. Мне ответили, что в моем распоряжении 45 минут. Тогда я сказал: «Значит, я смогу ответить на 45 вопросов. Вот я кладу перед собой часы, спрашивайте». Первый вопрос был такой: «Сколько всего вас?» Я ответил: «Тридцать человек». В зале раздался страшный хохот, все присутствующие просто упали. Потом, когда все немного успокоились, мне сказали: «Молодой человек, у нас четыреста одних только секретарей парткомов. Как же вы собираетесь в такой обстановке вести свою пропаганду?» К недоумению присутствующих, я на это заметил: «Ничего, скоро их станет гораздо меньше». А дальнейшая дискуссия продолжалась примерно в том же духе.

Что касается моей веры в способность тогдашнего советского общества к самоорганизации, то я в то время в своих выступлениях приводил такой образ. Общество, говорил я - это туго скрученная пружина, зажатая в идеологических тисках однопартийной коммунистической системы. Достаточно разрушить эти оковы, и общество, словно распрямившаяся пружина, тут же самоорганизуется, приняв наиболее удобную для себя форму. И вот мы, демократы, заключал я, сейчас как раз и занимаемся тем, что освобождаем советского человека из этих тисков.

Однако по прошествии некоторого времени я понял, что тогда сильно ошибался не только в своих взглядах на советское общество, но и вообще в своей оценке общественно-политической ситуации того времени. Мы знаем, что через три года после тех событий идеологические тиски в нашей стране развалились сами, однако внутри их, к моему изумлению, не оказалось никакой пружины. Более того: там вообще ничего не оказалось – одна сплошная пустота. Вот тогда-то я и понял смысл услышанной в Москве фразы: нельзя демократизировать пустоту.

Таким образом, реальная роль нас, демократов первой волны, в событиях конца 80-х – начале 90-х годов состоит в том, что мы лишь немного раскрасили, расцветили процесс распада СССР и бюрократической приватизации общественной собственности. Представьте, что было бы без нас в последние годы существования страны Советов. Думаете, СССР не распался бы? Как бы не так! Просто без нас этот процесс шел бы гораздо скучнее: тайно собрались бы секретари ЦК, обкомов и крайкомов, разогнали бы Советский Союз, молча и тихо поделили бы между собой банки, нефтяные скважины, пароходства и прочее государственное имущество, а потом объявили бы народу, что это, мол, теперь наше. И все. Конечно же, народ тоже пошумел бы по этому поводу, да и успокоился. Правда, с нами в конечном итоге получилось то же самое, но зато народу было гораздо веселее и интереснее.

Тень Комитета

Сейчас я склоняюсь к одной очень непростой мысли: в 1988 году меня, других членов «Перспективы», а также всех остальных «демократов первой волны» кто-то попросту использовал втемную. Я даже догадываюсь, кто именно: это, конечно же, высшее руководство Комитета государственной безопасности. Поясню, почему я пришел к этой мысли. Достаточно вспомнить 7 октября 1988 года, когда мы хотели провести очередной митинг на площади Куйбышева, на этот раз – в поддержку советской Конституции. В обусловленные сроки мы подали заявку в горисполком, но почти сразу же в проведении митинга в поддержку Конституции нам было официально отказано. При этом в качестве юридического основания для отказа было приведено постановление, незадолго до того подписанное Горбачевым, согласно которому местные власти получали право запрещать любые неугодные им общественные мероприятия.

Сразу же после получения официального отказа нас всех пригласили в городскую прокуратуру, и прокурор города Николай Максимович Куценко довольно долго рассказывал нам о необходимости перестройки и демократии в СССР, не давая при этом никому из нас вставить ни слова. Ну, думаем, ладно, давайте послушаем прокурорскую речь, это тоже по-своему полезно. В конце же беседы Куценко под расписку вручил каждому из нас предупреждение о недопустимости проведения митингов, не санкционированных властями, объяснив, что существует такая форма прокурорской работы – вынесение предупреждений лицам, склонным к совершению противоправных действий.

Конечно же, мы не стали слушать никаких прокурорских предупреждений и продолжали активно готовиться к митингу 7 октября. Однако в тот день ни я, ни другие члены клуба «Перспектива» попасть на площадь так и не смогли, потому что за два дня до этой даты, то есть 5 октября, нас всех молниеносно и без церемоний арестовали. Меня, в частности, прямо на улице остановили милиционеры в форме, под белы рученьки отвели в «воронок», и через два часа я уже сидел в коридоре перед кабинетом народного судьи Октябрьского района. Здесь к тому моменту уже сидели все наши: Василий Лайкин, Юрий Никишин и Владимир Гинзбург.

Тут произошел довольно любопытный казус: в ту самую минуту, когда я в коридоре ожидал вызова к судье, по радио стали передавать выступление прокурора города Куценко, который сообщил, что все организаторы незаконного митинга в настоящий момент уже не только задержаны, но и наказаны в соответствии с законом. А когда эта речь прокурора закончилась, меня отвели в кабинет судьи, где я и получил те самые десять суток административного ареста, о которых чуть ранее рассказал Куценко по радио. Хорошо помню, что перед вынесением решения судья меня спросил: «Как вы считаете, какого наказания вы достойны?» Я четко ответил: «Того, какое вам подсказывает ваша судейская совесть». Чувствовалось, что мой ответ судье понравился, потому что он усмехнулся и сказал: «Моя совесть подсказывает – десять суток». Этим тогда все и закончилось.

Уже потом я узнал, что 7 октября на площади, несмотря на наш арест, все-таки собралось довольно много людей. Конечно же, их было несравненно меньше, чем 22 июня. Гораздо больше здесь было милиционеров, которые действовали быстро и решительно, и в итоге всего лишь за какие-то минуты они разогнали этот едва лишь начавшийся митинг.

После этих событий 7 октября практически прекратились собрания «Перспективы» в Загородном парке. В некоторые дни было такое впечатление, что в парке собрался весь Октябрьский РОВД, забросив напрочь борьбу с ворами и убийцами. Мало того, что всех неформалов разогнали с летней эстрады, так ещё на всей остальной территории парка милиционеры никому не давали просто посидеть на лавочках. Если где-нибудь садились хотя бы три человека, или, не дай Бог, больше, к ним тут же подходили не менее пяти сотрудников в форме и заявляли: «Разойдитесь, у вас тут несанкционированное собрание». А когда сидящие начинали возмущаться - мол, мы тут сидим, потому что лавочки как раз для этого и предназначены, их тут же пытались забрать в райотдел. Для этого к входу в парк специально подогнали «воронок», чтобы возить отсюда в РОВД всех собирающихся по трое. Одним словом, пусть это было глупо и нелепо, но куйбышевские власти той осенью в отношении неформалов сильно шебуршились.

Именно в невиданной ранее оперативности и решительности правоохранительных органов, на мой взгляд, и заключается отличие октябрьских событий 1988 года от периода подготовки первого «антимуравьёвского» митинга. Объяснить же все это я могу лишь одним: в октябре 1988 года КГБ отнюдь не был заинтересован в проведении митинга на площади Куйбышева, в отличие от конца июня того же года. На этом примере всем демократам власть продемонстрировала следующее: когда системе требуется предотвратить какое-либо событие, она всегда действует исключительно четко и слаженно, и все ее звенья при этом работают, как часы. А вот в предмитинговые дни июня 1988 года власти нам продемонстрировали совсем другое, а именно – полное непротивление усилиям демократов. Все это не может не навести на мысль, что такое непротивление могло быть только организованным, причем всем процессом руководили откуда-то с самого верха. Ясно, что на наш счет в органы власти поступила команда – не трогать, причем она прошла не по линии Муравьёва или обкома, и вообще не по партийной линии, а по какому-то другому каналу. Я считаю, что в тогдашней ситуации это мог быть только один канал – Комитета госбезопасности.

В этом свете совсем по-другому выглядят и мои мизерные усилия перед 22 июня, призванные собирать людей на митинг. Скорее всего, десятки тысяч человек собрались в тот вечер на площади Куйбышева вовсе не из-за того, что я расклеил по городу каких-то сорок плакатиков, а потому, что над той же задачей одновременно со мной хорошо поработали сотни, если не тысячи агентов КГБ. Они действовали очень просто: говорили своим знакомым, сослуживцам и вообще всем встречным, что они видели на заборе такой-то плакат с объявлением о митинге, что все это очень здорово, и потому всем нужно обязательно сходить 22 июня на площадь Куйбышева.

На мой взгляд, это единственно разумное и рациональное объяснение тому, почему в тот вечер на площадь съехалось сорок тысяч человек со всех концов города, но вот на наши собрания по выдвижению кандидатов на Съезд народных депутатов впоследствии не пришло и пятисот человек. Все говорит за то, что на митинг 22 июня народ собрала вовсе не горстка активистов клуба «Перспектива», а мощная, хорошо организованная и четко отлаженная структура. А единственная организация, которой в то время была по плечу такая задача – это, конечно же, КГБ. Поэтому я считаю, что летом 1988 года Комитет госбезопасности провел в Куйбышеве блестящую операцию по смещёнию со своего поста первого секретаря обкома Евгения Муравьёва. Причем в этой операции комитетчики втемную использовали нас, так называемых демократов первой волны. Конечно же, прямых доказательств моим словам нет, и вряд ли они будут, но тем не менее я считаю свою версию вполне обоснованной.

Мне могут возразить: если к митинговым страстям 1988 года имел прямое отношение КГБ, то почему же он так и не смог до конца проконтролировать ситуацию, почему допустил, что в 1991 году распался СССР, да и сам комитет тогда же был фактически расформирован? В ответ скажу, что я категорически не согласен с таким утверждением. Напротив, в 1991 году КГБ оказался вполне в состоянии держать под своим контролем всю ситуацию в стране. Судите сами. Ведь КГБ тогда отнюдь не разогнали, как аналогичную ему организацию в Германии под названием гестапо, а всего лишь переименовали. При этом то, что от комитета отделили службу внешней разведки, ФАПСИ и президентскую службу охраны, так это, видимо, самому КГБ было нужно для большей подвижности. При этом сам комитет, или, как он назвался после переименования, АФБ, ФСК и ФСБ, ни в 1991 году, ни после отнюдь не был объявлен преступной организацией, как это имело место в Германии по отношению к гестапо.

Кроме того, из числа сотрудников комитета, виновных в репрессиях и преследовании инакомыслящих, как мы знаем, никто не был наказан хотя бы формально. Ныне им всем по-прежнему идет стаж, они получают пенсии и прочие государственные выплаты. Стало быть, нам всем дают понять: деятельность этих сотрудников в свое время была полезной для государства, и оно ни в коей мере не собирается об этом забывать. Но если рассуждать логически, то это, мягко говоря, выглядит дико: ведь в Германии бывшие сотрудники гестапо вовсе не получают повышенную государственную пенсию за те годы, когда они работали в этой преступной организации…

Что же касается митинговой поры 1988 года, то после октябрьских событий на площади Куйбышева мы как-то сразу почувствовали, что после разгона митинга власти встряхнулись, перегруппировали свои ряды и наконец-то занялись серьезной работой по нашей идейной нейтрализации. С того момента наши отношения с партийными функционерами и вообще с властями довольно резко обострились.

Во время ГКЧП и после

Последней в моей жизни политической акцией, в которой я принял участие, были расклейка листовок и организация митинга в поддержку демократии в России в период августовского путча 1991 года. Такой митинг в нашем городе, на площади Славы, состоялся 20 августа, то есть уже на следующий день после знаменитой пресс-конференции ГКЧП. Вот это, как я считаю, и было главное событие перестроечной эпохи в нашем городе, а вовсе не митинг 22 июня 1988 года. Ведь 20 августа на площадь Славы без всякого принуждения пришло около 10 тысяч человек, чтобы заявить свое «нет» самозваному ГКЧП.

Чтобы провести этот митинг, я и ещё несколько человек утром 20 августа собрались в кабинете депутата горсовета Михаила Кожухова. Тут же был составлен текст обращения ко всем самарцам, и примерно в это же время из Москвы по факсу в горсовет поступил текст Указа Бориса Ельцина о непризнании ГКЧП. Все эти документы тут же размножили, и после этого я практически весь день не вылезал из машины. Не только я, но и другие активисты в течение всего дня 20 августа ездили по городу и расклеивали листовки. А в шесть часов вечера состоялся тот самый митинг, кстати, абсолютно несанкционированный.

Самое потрясающее, что все люди, собравшиеся в тот вечер на площади Славы, были отнюдь не зеваками и не любопытствующими. Ведь во второй половине дня 20 августа в Москве уже было введено военное положение, и все всерьез ожидали, что верные ГКЧП войска вот-вот начнут штурм Белого дома. Поэтому я считаю, что из 10 тысяч человек, собравшихся в тот вечер на площади Славы, по крайней мере половина была готова немедленно взять в руки автомат и идти защищать российскую демократию.

В эти три дня очень активно проявил себя Александр Соколов, тогдашний редактор газеты «Волжский комсомолец», незадолго до того избранный депутатом Верховного Совета СССР. Вместе с ним я ездил на наш телецентр, чтобы узнать, можно ли каким-то образом наладить трансляцию выступления Ельцина из Москвы в Самару. Вход в телецентр охранял какой-то молодой солдат со штык-ножом, и Соколов стал трясти у него перед носом своим удостоверением депутата Верховного Совета СССР. Солдат сильно перепугался и стал умолять Соколова, чтобы он разрешил ему пригласить на КПП своего командира. Вскоре пришел какой-то полковник, который объяснил Соколову, что его прислали сюда вовсе не для того, чтобы вводить цензуру, а чтобы охранять телецентр от возможных погромщиков и нарушителей общественного порядка.

Одним словом, этот полковник все-таки пропустил нас с Соколовым в телецентр. Побродив по коридорам, мы нашли здесь Ярулина, известного в то время радиожурналиста. Мы от него долго добивались, чтобы он сказал, есть ли здесь где-нибудь вход в городскую радиотрансляционную сеть, чтобы туда можно было включить микрофон и передавать речь Ельцина. Ярулин сказал, что такой разъем, возможно, и есть, но если пустить через него несанкционированную передачу, то она будет звучать в сети от силы несколько секунд, а потом ее все равно отключат. А если надо будет, сказал Ярулин, то для прекращения крамольной передачи власти вполне способны обесточить и все здание телецентра. Одним словом, в тот раз мы с Соколовым ничего существенного на телецентре так и не добились.

События 1988-1991 годов, наверное, были кульминацией перестроечных политических процессов в Куйбышеве. В то время они ещё были по-настоящему неформальными, без излишней заорганизованности, потому что начинались «снизу», а не «сверху». Мы, с которых в Куйбышеве и началась «демократизация снизу», не гнались ни за славой, ни за политическими дивидендами, и если мы и пытались куда-то выдвинуться, то делали это не для личной выгоды, а от души, по велению сердца, из желания бескорыстно помочь своему народу. Но после 1988 года не только в Куйбышеве, но и по всей стране пошли уже совсем другие политические процессы. Появилась масса людей, которые сразу же оттеснили нас, демократов первой волны, от общественно-политических процессов, а потом и вовсе захватили лидерство в политических организациях. При этом многие из таких новоявленных лидеров бессовестно приписали себе чужие заслуги и несовершенные подвиги. Но это уже совсем другая история.

Что же касается меня, то я с конца 1989 года начал заниматься самостоятельной предпринимательской деятельностью в самых разных сферах. Сначала я организовал ремонтно-строительный кооператив, потом у меня был довольно глупый эксперимент с арендой 20 га земли и выращиванием на ней картошки. Здесь даже вырос урожай, который, впрочем, убрать так и не удалось из-за августовского путча 1991 года.

После тех событий я почти совсем отошел от общественно-политической работы. В 90-е годы в целиком занимался предпринимательской деятельностью, которая позволила мне содержать семью, вырастить детей (у меня их сейчас двое), а также скопить некоторые сбережения. Благодаря этим накоплениям я смог полтора года не заниматься бизнесом, а писать книгу, в которой я отразил собственное видение истории Великой Отечественной войны. Не так давно эту работу я закончил, после чего нашел издательство, которое заинтересовалось моим предложением, и сейчас оно готовит мою книгу к печати (рис. 21, 22).

Записал Валерий ЕРОФЕЕВ.

Запись сделана 5 мая 2003 года.

Начиная с середины 80-х годов прошлого века, М.С. Солонин работает над статьями и книгами по теме «История Второй Мировой войны». Его первые газетные публикации, посвященные теме секретных советско-германских договоров, вышли в свет в 1988-1989 годах. С 90-х годов и по настоящее время автором написано и издано около 30 книг по этой тематике, не считая публикаций в газетах, журналах и в интернете.

Некоторые из книг М.С. Солонина.

2004 - Бочка и обручи, или когда началась Великая Отечественная война? — Дрогобыч: Видавнича фірма «Відродження», 2004.- 448 с., ил.

2006 — «На мирно спящих аэродромах…» — М.: Яуза, Эксмо. 2006.

2007 — 22 июня, или когда началась Великая Отечественная война? — М.: Яуза, Эксмо. 2007.

2007 — 23 июня: «День М». — М.: Яуза, Эксмо. 2007.

2008 — 25 июня. Глупость или агрессия? — М.: Яуза, Эксмо. 2008.

2008 — Мозгоимение. Фальшивая история Великой войны — М.: Яуза, Эксмо. 2008.

2008 — 22 июня. Анатомия катастрофы. 2-е изд., перераб. и испр. — М.: Яуза, Эксмо. 2008.

2009 — Разгром 1941. На мирно спящих аэродромах, изд. 2, перераб. и допол. (М): «Яуза-ЭКСМО», 2009.

2009 — СССР-Финляндия: от мирного договора к войне. В сборнике «Überfall auf Europa. Plante die Sowjetunion 1941 einen Angriffskrieg?», Pour le Merite, 2009.

2010 — Нет блага на войне». Сборник статей — М.: Яуза-Пресс, 2010.

2011 — „Три плана товарища Сталина“. В сборнике «Die Rote Walze», Pour le Merite, 2011.

2011 — Новая хронология катастрофы — М.: Яуза, Эксмо, 2011.

2011 — Другая хронология катастрофы. — М.: Яуза, Эксмо, 2011. 384 с., ил., Серия «Великая Отечественная: неизвестная война», 4 000 экз.

2012 — «Дурман-трава». В сборнике Анти-МЕДИНСКИЙ: Псевдоистория Второй Мировой: Новые мифы Кремля. — М.: Яуза-пресс, 2012.

2013 — Июнь 41-го. Окончательный диагноз. - М.: Яуза, Эксмо, 2013, 574 с.

Просмотров: 7578