Токмаков Владимир Арсентьевич

Он родился 29 октября 1927 года в городе Орёл, и был человеком уникальной судьбы. Он прослужил в советской (а позже - российской) системе исполнения наказаний около 70 лет, из них почти полвека он непосредственно работал со спецконтингентом в местах лишения свободы. Полковник внутренней службы Владимир Арсентьевич Токмаков прошел карьерную лестницу в структуре УИС от рядового сотрудника исправительного учреждения до начальника УИТУ одной из союзных республик бывшего СССР. Ниже приводятся его воспоминания, записанные со слов Владимира Арсентьевича автором этих строк (рис. 1).

О Волгострое и Кунеевском ИТЛ

Подготовка к грандиозному гидростроительству у Куйбышева, в районе Жигулёвских ворот, началось ещё в 1937 году, когда было принято решение советского правительства о возведении крупных гидроэлектростанций на Волге и Каме (рис. 2). Однако из-за нерешённых финансовых и организационных проблем эти работы в 1940 году были законсервированы. Руководство страны решило вернуться к вопросу о сооружении Куйбышевской ГЭС на Волге только после большого перерыва, вызванным войной. Теперь разработчики учли узкие места и просчеты, допущенные при проектировании Волгостроя пятнадцатилетней давности, и в первую очередь при выборе места для этой стройки. Также были учтены прежние ошибки в организации финансирования строительства и в его снабжении.

О возрождении прежних грандиозных планов, но уже на новом, более высоком уровне, советские граждане узнали из постановления Совета Министров СССР от 20 августа 1950 года, в котором говорилось о дальнейшей электрификации страны, предусмотренной еще планом ГОЭЛРО (рис. 3), и о начале строительства Куйбышевской гидроэлектростанции мощностью 2 миллиона киловатт. На этот раз ее плотину было решено перенести на 80 километров выше Куйбышева по течению Волги, в окрестности небольшого городка Ставрополь-на-Волге (ныне Тольятти), который в то время носил статус районного центра (рис. 4). Чуть позже для облегчения управления строительством Указом Президиума Верховного Совета РСФСР от 18 апреля 1951 года Ставрополь был преобразован в город областного подчинения.

Конкретным же местом дислокации плотины ГЭС проектировщиками был определен створ между только что образованным на правобережье Волги рабочим поселком Жигулевск и левобережным селом Кунеевка (рис. 5). Здесь слева от фарватера реки располагался длинный и узкий остров Телячий. И если на правом берегу Волги в этом месте уже бурно развивались нефтепромыслы, то левобережный участок, примыкающий к селу Кунеевка, цивилизация в то время затронула в еще очень малой степени. Старики до сих пор вспоминают, что здесь, в лабиринте мелких островов и проток, в начале 50-х годов были прекрасные места для рыбной ловли (рис. 6). В настоящее же время село Кунеевка уже не существует: его затопило еще в 50-е годы при подъеме уровня водохранилища. А примерно на том месте, где оно когда-то стояло, ныне частично располагаются шлюзовой канал и прочие шлюзовые сооружения, а частично – кварталы Комсомольского района Тольятти.

Кунеевский исправительно-трудовой лагерь (ведомственный почтовый шифр ДЗ-15) был образован в соответствии с постановлением Совета Министров СССР и приказом МВД СССР от 6 октября 1949 года (рис. 7). Местом его дислокации тогда же был определен город Ставрополь (ныне Тольятти) Куйбышевской (ныне Самарской) области. В течение восьми месяцев (со дня основания и до июля 1950 года) лагерь входил в структуру Главгидростроя МВД СССР, и численность его заключенных в это время колебалась от 1250 до 1320 человек.

В августе 1950 года, сразу же после публикации постановления Совета Министров СССР о начале работ по возведению ГЭС, было создано специализированное управление Куйбышевгидрострой, подчинявшееся непосредственно МВД СССР. Первым начальником Куйбышевгидростроя тогда же был назначен генерал-майор инженерно-технической службы Иван Васильевич Комзин (рис. 8), который одновременно, согласно существовавшему тогда положению, являлся и начальником Кунеевского ИТЛ.

В течение августа-сентября 1950 года здесь были сформированы все основные структуры и подразделения Куйбышевгидростроя: управления материально-технического снабжения, механизации, автотранспорта, и, конечно же, управление Кунеевского исправительно-трудового лагеря. В его структуре был создан политотдел, разместившийся в Ставрополе. Начальником политотдела в августе 1950 года был назначен полковник МВД А.Г. Воронков, его заместителем – полковник С.И. Задорнов.

До конца 1950 года в левобережье Волги выросли два барачных поселка заключенных (рис. 9). На окраине Ставрополя было образовано лагерное отделение № 1 (начальник А.И. Гуркин), которое занималось возведением различных объектов в Порт-Поселке и Соцгороде. Непосредственно на Кунеевской стройплощадке, в левобережье Волги, тогда же было образовано лагерное отделение № 2 (начальник А.А. Луговкин), которое сразу же занялось расчисткой площадки под шлюзы и строительством поселка, впоследствии получившего название Шлюзовой. Тогда же в город стали прибывать первые вольнонаемные строители и технические специалисты, которых размещали по частным квартирам Ставрополя.

Для решения всех производственных вопросов в конце года здесь было создано Управление Левобережного района промышленно-гражданского строительства, уже вскоре ставшее Главным управлением. В его составе постепенно были образованы управления основных работ, производства бетона, сборного железобетона, сварочных работ, строительства гидроэлектростанции, плотин и шлюзов, гидромеханизации и некоторые другие.

В течение первого года в левобережном районе, кроме упомянутых выше отделений Кунеевского ИТЛ №№ 1 и 2, были образованы также лаготделение № 3 (начальник И.И. Грачев), занимавшееся строительством шлюзов, и № 4 (начальник А.В. Суслов), в чьи задачи входили работы в поселке Шлюзовой. Впоследствии здесь же появились лаготделение № 11 (начальники И.А. Николаенко и П.П. Харитонов), заключенные которого бетонировали нижние судоходные шлюзы, а также строили каналы между верхними и нижними шлюзами. Лаготделение № 15 (начальник П.А. Балобин) занимались возведением поселка Жигулевское море, а заключенные лаготделения № 16 (начальник Ф.В. Убиенных) работали на строительстве водосливной плотины и верхних судоходных шлюзов (рис. 10).

Одновременно в правобережье Волги были основаны лагерные отделения Кунеевского ИТЛ № 6 (начальник подполковник А.В. Кульков), № 7 (начальник подполковник В.А. Ширяев), № 8 (начальник – майор В.В. Иванов), главным объектом для которых был огромный котлован здания гидроэлектростанции. Примерно в то же время в поселке Моркваши образовалось лаготделение № 9 Кунеевского ИТЛ (начальник младший лейтенант Г.Н. Бычков), прикрепленное к деревообрабатывающему комбинату (ДОКу). Позже в поселке Яблоневый овраг было создано лаготделение № 17 (начальник подполковник Н.М. Усянов), где заключенные работали на каменных карьерах.

При участии заключенных в декабре 1950 года на строительстве ГЭС началась отсыпка камня в банкет (рис. 11). Так называли трехсотметровую каменную дамбу в русле Волги у правого берега. При этом отсыпка велась со льда Волги, через несколько прорубей, что, конечно же, было связано с немалым риском. А вот 18 февраля 1951 года в хронике строительства ГЭС считается особой датой: в этот день ковш экскаватора вынул первый кубометр грунта для котлована на месте будущего здания гидроэлектростанции. Поэтому считается, что именно с указанной даты на строительстве завершились все подготовительные работы, и «великая стройка коммунизма» вступила в свой главный этап.

Политработа – дело серьезное

(Воспоминания В.А. Токмакова)

В 1952 году, после окончания Ленинградского военно-политического училища МВД СССР, я, как окончивший курс по первому разряду, и потому имевший право самостоятельно выбрать место службы, прибыл на строительство Куйбышевской ГЭС. Моим первым назначением была должность командира взвода 8-го отряда охраны в поселке Моркваши (ныне территория города Жигулевска). Через месяц меня избрали секретарем бюро ВЛКСМ, через год я уже был инструктором политотдела по комсомольской работе, а в 1954 году - инструктором политотдела по пропаганде и агитации (рис. 12).

Работа меня увлекала, я часто выступал с лекциями перед личным составом подразделений и заключенными, в качестве представителя политотдела бывал на отчетно-выборных собраниях, как партийных, так и комсомольских. Я чувствовал себя удовлетворенным работой и хорошим отношением ко мне начальника политотдела Н.П. Урусова и его заместителей - А.А. Благова и Ф.Г. Воронина. Тем не менее для меня полной неожиданностью стал вызов к начальнику политотдела, после чего он сказал: «Хватит тебе Володя, быть порученцем, работать на подхвате и мотаться по командировкам. Пора браться за самостоятельное дело. Мы назначаем тебя заместителем начальника лаготделения № 16 по политико-воспитательной работе».

По тону разговора я понял, что моего согласия никто спрашивать не будет, что вопрос уже со всеми согласован и решен окончательно. В тот же день я пришел на свое старое рабочее место в инструкторской комнате и сказал сослуживцам: «Ребята, меня сосватали в 16–е лаготделение замполитом». Тогда в нашем кабинете работало семь человек, и все меня поздравили с новой должностью. Однако сразу же после этого к нам зашел помощник начальника политотдела по комсомольской работе капитан А.Г. Кузнецов, который рассказал, как обстояло дело с моим назначением. Оказывается, начальник лаготделения № 16 подполковник Ф.В. Убиенных на вновь введенную должность замполита незадолго до того предложил кандидатуру майора Родионова, и даже обговорил этот вопрос с начальником Кунеевского ИТЛ. После этого он пошел для согласования кандидатуры Родионова к начальнику политотдела лагеря, однако тот его не только не поддержал, но, наоборот, устроил разнос за то, что согласование он начал не с политотдела, а с начальника управления. В итоге и была утверждена моя кандидатура. Выслушав разъяснение Кузнецова, я тут же понял, что попал, образно выражаясь, в состояние «невесомости», поскольку мое назначение вопреки мнению моего будущего начальника обещало создать для меня целый ряд сложностей.

Мои опасения почти сразу же стали подтверждаться. После подписания приказа о моем назначении начальник политотдела Н.П. Урусов представил меня личному составу лаготделения № 16. Тут же я почувствовал какую-то настороженность по отношению ко мне со стороны офицеров, с которыми мне в дальнейшем предстояло работать, а также холодность со стороны начальника подразделения. Правда, никто из них не считал меня «чиновником», «паркетным шаркуном», потому что все знали, что я довольно шустрый, хотя и не имею опыта работы с заключенными. Было еще одно обстоятельство, вызывавшее эту настороженность: в то время я оказался среди них самым «малокалиберным» офицером, назначенным на подполковничью должность - единственным лейтенантом из всех 25 офицеров лаготделения. Правда, уже довольно скоро я стал старшим лейтенантом. Заключенным же меня никто не представлял, но все они уже в тот же день знали о новом «гражданине начальнике».

Одним словом, мне предстояло самоутвердиться. Уже на следующий день с самого утра я был на «подъеме», на разводе, а после развода начальник через дежурного передал мне команду: разобраться с отказчиками от работы. Отказчиков оказалось 11 человек, из которых двоих я отправил в медсанчасть для выяснения вопроса об их болезни. Разобраться еще с двоими поручил нарядчику, который должен был решить вопрос об их переводе из бригады в бригаду, а вот остальным семи заключенным, не желавшим работать, я выписал наказание «на полную катушку» - по семь суток ШИЗО (штрафного изолятора).

В течение двух лет я был секретарем партийной организации лаготделения, и в это время у нас за каждым бараком был закреплен агитатор. Не менее двух раз в месяц он в обязательном порядке встречался с заключенными. Беседам предшествовали инструктажи, в основном проводимые замполитом, а по актуальным темам текущего момента и к юбилейным датам в большинстве случаев давались тезисы выступлений. Каждый сотрудник, проведший беседу или политинформацию, записывал ее краткое содержание в специальную тетрадь, и по итогам месяца я докладывал начальнику лаготделения о том, как обстоит дело с политической работой. На совещаниях нерадивых сотрудников поднимали для объяснений, затем вызывали на партбюро, но в то же время я был противником применения в отношении их материальных санкций, то есть снижения размера премий.

В дальнейшем, проработав в Кунеевском ИТЛ в течение семи лет, и при этом непосредственно общаясь с осужденными, я смог убедиться, что деятельность учреждений уголовно-исполнительной системы очень ответственна и многогранна. Работа в лаготделении № 16 была для меня самой лучшей школой жизни. Она дала мне богатейший опыт организаторской, производственной и воспитательной деятельности, умение быстро разбираться в оперативной обстановке, находить оптимальные управленческие решения, и, самое главное, умение руководить людьми. А в процессе этой работы у меня не раз возникали нештатные ситуации, достойный выход из которых становился возможным только благодаря применению нестандартных решений.

Служба в уголовно-исполнительной системе, одной из наиболее засекреченных структур МВД, воспитывала в нас многие положительные качества. В их числе можно назвать преданность служебному долгу, исполнительность, безупречность в нравственном отношении, постоянную бдительность, умение хранить секреты, готовность к действиям в любой экстремальной обстановке. В те годы мы, сотрудники УИС, свято верили в идею социалистического строительства в нашей стране, хотя нам в то же время приходилось часто сталкиваться с явлениями, которые откровенно не вписывались в марксистско-ленинскую теорию.

Офицеры работали без выходных

Здесь нужно немного рассказать о том, что же собой представляло лагерное отделение № 16 Кунеевского исправительно-трудового лагеря. Оно дислоцировалось в поселке Комсомольский, неподалеку от нынешнего тольяттинского речного вокзала. На момент его образования в лаготделении содержалось чуть более шести тысяч осужденных, которых выводили на строительство водосливной плотины и верхних судоходных шлюзов. А в штате личного состава находились начальник лаготделения, два его заместителя, а также начальники частей: оперативной, специальной, медицинской и коммунально-эксплуатационной. Кроме того, контроль над жилой зоной и конвоирование заключенных на объекты обеспечивал отряд военизированной охраны, командиром которого являлся подполковник Павлюченко. Надзор за работами осуществляло более восьмидесяти надзирателей во главе с начальником надзорслужбы.

А о загруженности личного состава говорят такие цифры: сейчас на одного офицера пенитенциарного российского учреждения приходится чуть больше десяти осужденных, а в то время на каждого офицера приходилось 240 заключенных. Что же касается инструкторов по политико-воспитательной работе, то в середине 50-х годов на каждые 900 заключенных в колонию назначался лишь один такой политработник. При этом нужно учесть, что в лагерях тех лет не было должностей начальников отрядов: их ввели только в 1957 году. Не существовало тогда, как сейчас, и должностей штатных оперативных дежурных, или ДПНК (дежурный помощник начальника колонии). Поэтому все офицеры, кроме женщин, начальника учреждения и двух его заместителей, по очереди дежурили в жилой зоне один раз в 3-4 дня (суточное дежурство). Кроме того, на каждого из нас выпадали и дежурства на производственных объектах - один раз в 4-5 дней в светлое время суток, и один раз в 3-4 дня - в ночное время. Плюс к тому утверждался еще один график, в соответствии с которым определялось, кто из офицеров обязан присутствовать на подъеме заключенных, а кто должен работать с ними до отбоя.

Фактически рабочий день офицера исправительного учреждения в то время длился 12-14 часов. Но рано или поздно все втягивались в такой ритм несения службы, никто не ворчал, а тем более не жаловался. Все понимали: как только закончим строительство ГЭС, так и служба станет легче. И в самом деле, в 1957-1958 годах нагрузка на личный состав колоний заметно снизилась, и даже появились графики с указанием выходных дней.

Вся работа художественной самодеятельности, проведение спортивных соревнований и других массовых мероприятий возлагалась на специально созданный в колонии совет актива с несколькими секциями, которые возглавляли культорги из числа наиболее образованных и подготовленных заключенных. При этом культоргов мы собирали не реже двух раз в месяц, давали им газеты и рекомендовали статьи, с которыми нужно было ознакомить заключенных. Кроме того, культорги продавали заключенным различную литературу. При их непосредственном участии по воскресеньям, а иногда - и по субботам, у нас практиковались выезды спортсменов и участников концертной бригады в другие учреждения лишения свободы. Участие заключенных в спортивных мероприятиях и в художественной самодеятельности всячески поощрялось.

В 1954-1955 году в лаготделении была создана общеобразовательная школа, и на первых порах ее педагогический персонал целиком состоял из представителей спецконтингента. За год школу оканчивало по 500-600 человек, а с убытием учителей-заключенных на волю шла их постепенная замена на вольнонаемных педагогов.

Обучение профессиям, нужным для строительства, в то время осуществлялось методом индивидуального закрепления новичков за хорошими специалистами, путем распределения их по вновь формируемым бригадам под руководством бывалых рабочих, обучением новичков на специализированных курсах, а более опытных - на курсах повышения квалификации. После создания ПТУ при лаготделении обучение здесь стали вести по двух- и одногодичной программе. Венцом же профессионального обучения стало создание в колонии филиала гидротехнического техникума.

Еще здесь хотелось бы высказать свое мнение о руководящих кадрах системы УИС пятидесятых годов. Абсолютное большинство начальников лаготделений и их заместителей были опалены войной, прошли сквозь огни и воды фронтовой жизни, имели много боевых государственных наград. Все это поднимало их авторитет в глазах сотрудников, а недостатки в образовании они с лихвой восполняли служебным рвением и энтузиазмом.

Первым начальником лаготделения № 16, при котором я начинал свою службу, был майор Геннадий Иванович Крюков. Он считался чрезвычайно решительным руководителем, хорошим организатором режима содержания заключенных. Затем в соответствии с постановлением Пленума ЦК КПСС он в 1955 году как один из лучших руководителей направлен на работу в сферу сельского хозяйства.

В 1955 году, в самый разгар работ на строительстве водосливной плотины и судоходных верхних шлюзов, лаготделение № 16 возглавил подполковник Федор Васильевич Убиенных. Он, как никто другой, умел быстро и грамотно вникать во все вопросы деятельности учреждения и «дирижировать» личным составом, чтобы офицеры не только выполняли свои основные функциональные обязанности по проведению воспитательной работы среди спецконтингента, но и справлялись с многочисленными дежурствами по зоне, с производством и прочими делами (рис. 13-15).

Заключенные тоже очень уважали Федора Васильевича, и в первую очередь за справедливость, за то, что он был хозяином и дела, и слова. Не могло у них не вызвать отклика в душе и проявление начальником заботы об условиях проживания заключенных на зоне, о надлежащей организации их работы на производстве, о скрупулезной выплате каждой заработанной ими копейки. Неудивительно, что в 1957 году, когда Убиенных назначали начальником ИТК-5, чтобы ему было не так далеко ездить из дома на работу, не только все сотрудники, но и многие лагерники, привыкшие к его спокойному характеру, добропорядочности и благожелательности, очень жалели о его уходе.

Следует заметить, что Федор Васильевич был заядлым рыбаком. Он прославился тем, что никто во всем Кунеевском ИТЛ не мог приготовить такую уху, как это делал начальник лаготделения № 16. Неудивительно, что всех московских гостей, по какой бы линии они не приезжали, руководители лагеря обязательно старались пригласить на уху к Федору Васильевичу. По этой причине наше лагерное отделение, единственное на весь ИТЛ, имело собственный катер «Енисей», а также небольшую летнюю базу отдыха, расположенную на красивом участке берега Волги между Комсомольском и Портпоселком.

Полковник Василий Алексеевич Филиппов был заместителем Ф.В. Убиенных, а после его ухода стал начальником лаготделения № 16. От Федора Васильевича он заметно отличался строгостью и решительностью. Филиппов обладал великолепной памятью, и на любое отклонение от установленного порядка реагировал немедленно. Если он кому-то отдавал какое-нибудь распоряжение, а исполнитель вовремя не докладывал ему о выполнении, то виновному в этом случае вряд ли кто мог позавидовать. В то же время Василий Алексеевич часто прощал нарушителей, если они каялись и обещали больше ничего предосудительно не допускать. Очень разумно Филиппов строил свои взаимоотношения с хозорганами: все прорабы и начальники участков на строительстве были его друзьями. Поэтому все вопросы, касающиеся закрытия нарядов на выполненные работы, у нас проходили безболезненно.

Полной противоположностью Филиппову был следующий начальник лаготделения, подполковник Василий Иванович Ботов, которого у нас сразу же стали называть интеллигентом и либералом. Для него, бывшего политработника одного из лагерей Северного Урала, самым тяжелым делом было наказание заключенных. Как раз в период его работы в должности начальника лаготделения было завершено сооружение Куйбышевской ГЭС, и именно при нем колонии бывшего Кунеевлага начали освоение новых объектов строительства – завода «Волгоцеммаш» и предприятий химической промышленности Ставрополя. При Ботове общий режим в ИТК-16 был отменен, а вместо него ввели облегченный режим. При этом значительную часть осужденных стали выводить на объекты труда безо всякой охраны.

Значительный период работы Кунеевского ИТЛ пришелся на годы, известные в истории нашей страны под названием «хрущевская оттепель». В это время в местах лишения свободы труд заключенных стал стимулироваться зачетом рабочих дней, а в дополнение появились и такие прогрессивные новшества, как условно-досрочное освобождение, введение на зонах облегченного режима, и даже проживание осужденных, имеющих семью, на квартирах вне жилой лагерной зоны.

Задание Родины выполним и перевыполним!

Главная задача руководства лагеря заключалась в том, чтобы обеспечить высокопроизводительную и качественную работу спецконтингента на строительстве гидросооружений. Основные силы сотрудников были направлены на обеспечение своевременного вывода заключенных на работу, обеспечение трудовой дисциплины на строительных объектах.

Основным стимулирующим фактором высокой производительности труда для них были зачеты рабочих дней. Так, при выполнении заключенным нормы выработки на 121% или выше к каждому календарному дню его пребывания в лагере добавлялись еще два зачетных дня. В лагерной среде эту систему попросту называли «зачет один к трем». А вот для хозяйственной обслуги применялась система зачетов «один к двум». Если же у заключенного в текущем месяце имелось хотя бы одно взыскание, то даже при выполнении им норм выработки зачеты не начислялись. Более того, к нарушителям режима могло применяться лишение ранее начисленных зачетов сроком до 6 месяцев.

Абсолютному большинству лагерников зачеты начислялись в максимально установленном объеме. Рекордсменами же среди них были заключенные из бригады № 92, которую возглавлял наш передовик Золин. Группа регулярно выполняла нормы на 200-250%, причем не только на сварочных, но и даже на наиболее сложных бетонных работах. Опыт этой и ряда других бригад обобщался и распространялся не только в их лаготделении, но и в других подразделениях Кунеевского ИТЛ (рис. 16-18).

Заключенные тщательно следили за зачетами своих рабочих дней, а при каких-либо накладках иногда доходило и до чрезвычайных обстоятельств. Один из таких эпизодов произошел в нашем лаготделении, в «сучьем» лагпункте. В тот раз его начальник, капитан Мышкин, отдыхал после дежурства, а почти все заключенные были выведены на работу. В жилой зоне оставались только больные и 2-3 отказчика от работы. С утра я обошел общежитие, побеседовал с больными, а потом мне доложили, что просил позвонить начальник лаготделения. Дневальный открыл кабинет и ушел. Буквально через несколько минут после этого в кабинет ворвался заключенный Быстров по кличке Бык. Он весь дрожал от ярости, выкрикивая угрозы в адрес администрации. В глаза мне сразу же бросилась бритва, которую Бык держал в руках. Я встал и спросил у него: «В чем дело?» Заключенный закричал: «Замочу, сука! За что лишаете свободы?» «Какой свободы?» - спросил я его. «Меня лишили зачетов за шесть месяцев!»

В этой обстановке вступать с ним в единоборство и постараться его обезоружить было бы слишком рискованно, поскольку Бык выглядел явно сильнее меня физически. Хотя в училище я и изучал приемы рукопашного боя, но соответствующей практики не имел уже долгое время. Тогда я его спросил: «Разве это я лишил тебя зачетов?» «Нет, - сказал заключенный, заметно успокаиваясь, - но вы все сволочи». Тут я постарался взять инициативу в свои руки, снова сел за стол и сказал: «Давай спокойно разберемся». И уже через несколько минут выяснилось, что никто не лишал Быстрова зачетов рабочих дней за ударный труд, а просто по чьему-то недосмотру данные об этом вовремя не внесли в его карточку. И как раз в тот день утром нашелся какой-то шутник, который его на этом «приколол», а Быстров все воспринял всерьез.

Конечно же, довольно серьезные казусы у нас не раз случались и на производственных участках. В один из воскресных дней 1955 года я приехал в лаготделение рано утром, к подъему заключенных. Тут же дежурный мне доложил, что накануне в субботу, при возвращении контингента с работы, сразу девять человек по невыясненной пока причине оказались пьяными. А один из заключенных напился до того, что он, как выразился дежурный, начал «базарить», шуметь и даже полез в драку. По этой причине на него надели наручники, после чего все-таки водворили в камеру.

Тем утром все участники пьянки все еще находились в ШИЗО, дожидаясь прихода начальника. Я сходил на кухню, снял пробу блюд, а во время завтрака заключенных вышел в столовую. Здесь меня и нашел старший надзиратель Царьков, который сказал, что вчерашний дебошир протрезвел, и теперь очень просит, чтобы я его выслушал. Я направился в ШИЗО, и по пути Царьков мне сообщил, что этим дебоширом оказался… вольнонаемный прораб, которого вчера конвой забрал с рабочего места вместе со всей бригадой, посчитав его одним из рабочих из состава спецконтингента. А раз вольнонаемный оказался в камере, значит, кто-то из настоящих заключенных перед этим сумел похитить у него пропуск для выхода с участка, а затем сбежать, воспользовавшись ситуацией. Неудивительно, что злополучный прораб, осознав, что его собираются запереть в камеру, устроил скандал, пытаясь объяснить надзирателям, что он не заключенный. А поскольку вчера его никто не выслушал, у беглеца в запасе оказалась целая ночь для того, чтобы оторваться от погони.

Когда я вошел в комнату дежурного по ШИЗО, здесь уже сидел выведенный из камеры прораб. Увидев меня, он сразу начал причитать: «Ой, как я погорел!» Я прервал его излияния, забрал у дежурного акт его освидетельствования, составленный медсестрой, а также рапорт о вчерашних хулиганских действиях при водворении в ШИЗО и о надевании на него наручников. Разбираться пошли ко мне в кабинет. Отсюда прораб позвонил к себе домой и сообщил жене, что с ним все в порядке. Я же в свою очередь по телефону доложил начальнику лаготделения о вчерашнем инциденте и о побеге заключенного. Начальник выслушал меня молча, некоторое время размышлял, а потом распорядился следующим образом: «Сейчас не шуми, никому ничего не сообщай, а прораба выведи за пределы зоны и отпусти. Но только на всякий случай обязательно возьми с него объяснение и расписку, что он не имеет к нам никаких претензий. Все остальное будем выяснять в понедельник. Главное, сделай все так, чтобы потом нам самим не пришлось писать никаких объяснений».

В течение этого же дня мы провели поверку всех заключенных лаготделения. В итоге быстро удалось выяснить фамилию заключенного, сбежавшего, как у нас говорят, «с подменой». В ночь наша розыскная группа выехала на место прописки беглеца - в Пензенскую область, а уже во вторник его привезли обратно в колонию. При задержании у него обнаружен и украденный у прораба пропуск, который вскоре возвратили владельцу. Одновременно оперчасть установила всех членов злополучной бригады, которые способствовали побегу и приводу вольнонаемного прораба в зону. Всех виновных лишили зачетов рабочих дней, а беглеца в соответствии с инструкцией об очистке участков гидростроительства от бандитствующего элемента очередным этапом отправили в северные лагеря.

Однако самый тяжелый период моей работы в лаготделении № 16 был связан со временем окончания строительства Куйбышевской ГЭС. К тому моменту в лагере безо всякого дела осталось более трех тысяч здоровых людей, привыкших к тяжелому физическому труду. Правда, в это время уже шла подготовка к привлечению заключенных на строительство завода «Волгоцеммаш», где быстрыми темпами шло возведение линий ограждения и устройств для обеспечения режима содержания. Собственное производство постепенно разворачивалось также и на бывшей базе ОИС Кунеевского ИТЛ. Однако все эти организационные мероприятия требовали времени, а обстановка в зоне из-за вынужденного безделья заключенных все больше и больше накалялась. Дошло до того, что даже те лагерники, которых администрация в свое время неоднократно наказывала за отказ от общественно-полезного труда, тоже начали требовать их вывода на какую-нибудь работу. Мы вынуждены были ужесточить режим с точки зрения полного исполнения всех требований внутреннего распорядка: подъем, зарядка, проверки, обыски, уборки территорий. Почти каждый день для заключенных проводились лекции, спортивные соревнования, конкурсы, концерты художественной самодеятельности, а по вечерам на летней эстраде выступал духовой оркестр.

В конце концов полоса безработицы была преодолена, и положение дел в колонии буквально на глазах значительно улучшилось. А введение в 1957 году должностей начальников отрядов позволило нам взять курс на усиление индивидуального воспитания осужденных.

Еще нужно сказать, что во время строительства Куйбышевской ГЭС ее не раз посещали многие руководители партии и правительства. В частности, в самый разгар работ в котловане здания гидростанции побывал В.М. Молотов, которого сопровождали руководители Куйбышевской области и Куйбышевгидростроя.

О прибытии высокого гостя нам сообщили заранее, и в день посещения администрация лагерных отделений № 6, 7 и 8 придержала в жилой зоне некоторых наиболее злостных нарушителей режима. Порядок на объекте обеспечивали сотрудники управления Кунеевского ИТЛ, а мы, молодые офицеры, стояли на всем маршруте следования гостя. Спустившись в котлован, Молотов разговаривал здесь со многими прорабами и рабочими, в том числе и заключенными. Одна из бригад, мимо которой проходил Молотов, на некоторое время отвлеклась от работы и стала ему аплодировать, что не было предусмотрено сценарием визита. В общей сложности прямое общение Молотова со строителями продолжалось не менее получаса (рис. 19-21).

Еще я помню, как на открытие гидроэлектростанции приезжал Первый секретарь ЦК КПСС Н.С. Хрущев. Его начинали встречать еще на станции «Жигулевское море». На маленькую площадку при станции набилось столько народу, что для Хрущева пришлось расчищать дорогу, чтобы он прошел от вагона до автомашин. Митинг на станции, церемония открытия и последовавший за этим банкет прошли с большой помпой. Никита Сергеевич, конечно же, любил поговорить вдоволь, но вот речь его оказалась очень сумбурной. Я впервые в своей жизни видел руководителя великой державы, который выступал перед людьми, будучи, мягко говоря, не в очень трезвом состоянии (рис. 22-26).

О ворах в законе и «сучьей войне»

С 30-х и до середины 50-х годов ХХ столетия сама преступная среда разделила все лагеря на «воровские», «сучьи» и «мужицкие». Это деление зависело от того, какая лагерная масть имела наибольшее влияние в той или иной зоне. Что же касается нашего лаготделения № 16, то в нем порой единовременно содержалось от шести до девяти воров в законе. И если сюда привозили этапом какого-нибудь авторитета из числа отошедших от воровского закона (на блатном языке - «суку», или «польского вора»), или какого-либо другого представителя «неправильной» масти, то они сразу же отказывались входить в нашу зону, потому что пребывание здесь для них было равносильно мучительной смерти. Такие этапники делали все возможное, лишь бы его к нам не помещали: по прибытии они начинали кричать, резать себе вены на руках или даже их перегрызать. Конечно же, администрация учреждений лишения свободы до определенного времени вынуждена была считаться с этим делением зон по воровским мастям.

В конце концов руководство лагеря решило, что эти бандитские порядки нужно коренным образом менять. Уже на пятый день своей работы в лаготделении № 16 я получил от оперативников всю необходимую мне информацию о содержащихся у нас ворах в законе, их фотографии, а также все материалы на их «пристяжных», или же «добрых хлопцах», то есть других соискателях воровской короны. А спустя еще примерно полтора месяца в колонию поступило письмо от матери одного из воров в законе. Пожилая женщина сетовала, что ее сын сидит уже много лет, но ей при этом никогда не пишет. Еще она горевала, что сын у нее один, хотя и непутевый, но она не знает, сколько еще лет ему предстоит сидеть, и выражала надежду, что он освободится до ее смерти.

Прочитав письмо, я передал через нарядчика, чтобы этого заключенного пригласили ко мне. Через некоторое время ко мне в кабинет зашли двое воров в законе. Я сказал, что приглашал только одного из них, причем по сугубо семейному вопросу. Пришедшие ответили, что у воров нет секретов друг от друга, и если они приходят к начальству вдвоем, то тем самым соблюдают сложившиеся издавна традиции. Тогда я показал им письмо матери с пятнами от слез, и сразу же заметил, что у сына заметно дрогнуло лицо. Тут я подумал: вот теперь он напишет письмо домой и передаст его мне для отправки. Однако я ошибся: от сына этой женщины я услышал, что его семейные отношения - это его личное дело, и потому никаких писем для матери он мне приносить не будет. На том мы и расстались.

Внешне воры в законе вели себя в зоне таким образом, что для их наказания не было никаких формальных оснований. Все они вставали утром во время подъема, затем шли в столовую, хотя бывало и так, что им приносили лучшие порции еды прямо в жилое помещение. А когда в колонии открылась коммерческая столовая, то каждый день на ужин, а по воскресеньям - и на обед они здесь заказывали себе самую лучшую пищу. На производственных объектах никто из воров не работал, хотя рапортов по поводу их отказа в администрацию никогда не поступало. Кроме того, по решению воровской сходки каждая бригада должна была сдавать определенную сумму наличных денег на общак (на общаковую кассу).

Если же кого-нибудь из воров в законе все-таки удавалось уличить в нарушении режима, то объяснительных по этому поводу никто и никогда не писал. При этом сами воры обычно выставляли себя эдакими поборниками справедливости. Если они считали, что нарушение было допущено в действительности, и их наказывают за дело, то такой вор шел спокойно в ШИЗО, а в камере сидел без шума. Однако здесь его обязательно «грели», то есть любым способом передавали ему курево и продукты питания, а иногда - спиртное и наркотики. А вот если администрация, по воровским понятиям, начинала беспредельничать, то есть водворяла вора в ШИЗО без достаточных к тому оснований, то в этом случае авторитеты начинали нам пакостить: отказывались от приема пищи, а то и провоцировали на зоне групповой отказ заключенных от работы. Еще более серьезной местью со стороны воров был намеренный брак при бетонировании какого-либо сооружения, или же избиение активистов.

А позже при непосредственном участии воров в законе у нас произошел совсем уж возмутительный случай, заставивший меня занять более жесткую позицию в отношении криминальных лидеров. В один из зимних воскресных дней в лагерь для выступления приехали артисты Волжского народного хора. Из клуба столовой вынесли все столы, а из общежитий каждый из заключенных принес для себя табуретку. Сотни зрителей стояли в проходах и в дверях зала.

Когда для концерта все было готово, я пошел за начальником лаготделения Ф.В. Убиенных. Вместе с ним и старшим оперуполномоченным Николаем Зеленским мы подошли к задним дверям зала, но дальше не могли пройти из-за сплошной стены стоящих здесь заключенных. Мы попробовали пробиться сквозь них, но нас как бы не замечали. Тогда Федор Васильевич Убиенных плюнул, и хотел было уйти, однако вдруг сквозь толпу в зал направился недавно коронованный вор по кличке Абасенок. Мы знали, что он - приемный сын Аббаса, старого центрового вора Поволжья. Толпа перед ним сразу же расступалась, он шел совершенно свободно, словно нож через масло. При виде такого зрелища мой начальник заметно изменился в лице, но все же пошел через образовавшийся проход следом за авторитетом. Я пристроился позади Федора Васильевича, а за мной пошел и «старший кум» (то есть старший оперуполномоченный лагеря). И вот такой процессией, следуя «в хвосте» вора в законе, мы и дошли до передних рядов, где заключенные сразу же предоставили Абасенку сидячее место. Только после этого наконец-то подсуетился и лагерный актив. Представителям администрации тоже принесли табуретки, и мы втроем расположились в первом ряду.

Помню, что каждый номер программы сопровождался бурными аплодисментами, а некоторые из них исполнялись на «бис». После выступления многие артисты получили в подарок интересные поделки заключенных. Но гораздо более запоминающийся «концерт» для нас состоялся в кабинете начальника лаготделения уже после проводов хора, когда Ф.В. Убиенных в качестве компенсации за свое унижение выдал нам мощнейший залп «изящной словесности лагерно-фольклорного типа». Я сразу же понял, что и в нашем лаготделении наступает день «икс», когда подпольная власть блатного мира будет похоронена. Впоследствии этот период в истории учреждений УИС был назван «сучьей войной».

Где-то в середине 50-х годов появилось обращение одного из «крестных отцов» отечественного воровского мира Кожевникова с призывом: нам всем нужно отказаться от воровских традиций. Через некоторое время после этого к нам поступили указания «сверху» о необходимости перевода на тюремный режим наиболее оголтелых представителей криминального мира, дезорганизующих работу ИТУ и терроризующих честно работающих заключенных. Указание было выполнено в течение недели: воров в законе, находящихся в нашем лаготделении, надежно изолировали от остального контингента. С каждым из них началась интенсивная работа в ШИЗО, причем не обошлось и без «трюмления». А вскоре появились и заявления от ряда авторитетов об отказе от воровских традиций. Одновременно удар был нанесен и по наиболее дерзким заключенным из числа приближенных к ворам в законе, по тем, кто и в зоне жил по понятиям и традициям воровского мира. Тогда же во всех бригадах с заключенными стали проводиться собрания. Выступали представители актива, а вслед за ними - и другие заключенные, которые в большинстве своем осуждали преступные группировки.

Большой вклад в дело разгрома воровских традиций в нашем лаготделении внесли старший оперуполномоченный Николай Зеленский, а также оперативники Федор Баруллин и Михаил Пичков. Их осведомленность, оперативное реагирование на изменение обстановки позволило сравнительно безболезненно перевести лагерь из разряда «воровской зоны» в «мужицкую». Успехи, достигнутые нашими сотрудниками в борьбе с воровскими группировками, со стороны руководства были «вознаграждены» тем, что нас заставили при лаготделении № 16 открыть отдельный лагпункт для заключенных, отошедших от воровских традиций (на воровском языке они назывались «суки»). В течение трех последующих месяцев в этот «сучий» лагпункт собрали 153 человека из всех лаготделений Кунеевского ИТЛ. Начальником пункта был назначен инструктор по политико-воспитательной работе капитан Мышкин. Его подопечные работали на отдельном объекте и были полностью отделены от основной зоны. Питание им привозили из основной кухни под очень большим контролем, поскольку были попытки подбросить им в пищу какую-нибудь дрянь.

Эта маленькая зона изгоев преступного мира представляла собой самые мутные социально-криминальные отходы общества. Среди здешних сидельцев насчитывались представители 13 разных мастей: «один на льдине», «красная шапочка», «махновцы», «упоровцы», «пивоваровцы», «зеленые», «беспредельщики», и другие. Но больше всего здесь было «сук», или «польских воров». Конечно же, я по долгу службы пытался выяснить, чем отличается одна воровская масть от другой. Однако разобраться до конца так и не смог: ответы заключенных были очень запутанными, и оставалось лишь удивляться тому, как же много мусора оказывалось в сознании этих людей. Сравнивать их можно даже не с психически больными, а с узколобыми фанатиками, словно бы зациклившимися на какой-то мелкой идее, которая полностью овладевала всех их поведением. Еще я пытался сравнить деление этого мира на масти с обособлением религиозных фанатиков внутри сект, в том числе и внутри изуверских. При сравнении представителей той и другой среды сходства было очень много.

А вот работать с «законниками» оказалось гораздо легче. Зная традиции преступного мира, можно было прогнозировать действия его лидеров, их поступки, а затем своевременно им противодействовать. Вспоминаю случай, когда в период активного наступления на носителей воровских идей, после окончания работы на объектах, в один из вечеров, я пригласил к себе на беседу «законника» Юрия Лопина (воровская кличка «Хрипатый» или «Жора Хрипатый»). До этой беседы он вместе со мной сочинил обращение к преступному миру, в котором вел разговор о бесперспективности воровской идеи, и на своем примере показывал, сколько лишений и мучений он перенес за 34 года своего безвылазного нахождения за колючей проволокой.

Беседа наша длилась с 7 часов вечера до 7 часов утра. Это была своего рода исповедь человека, который вообще уже не представлял, что такое жизнь на свободе. Но в тюремных делах, он был, конечно же, если уж не академиком, то никак не ниже профессора. Хрипатый помнил сотни кличек воров, многих знал в лицо, кем-то восхищался, кого-то проклинал и ругал, рассказывал о процедуре коронования, об изобличении «сухарей» - воров-самозванцев, о лагерных бунтах. В своей исповеди он переживал романтику воровской жизни, всевластие воров на «северных зонах» и страшные убийства «польских воров». Вся его сознательная жизнь, начиная с НЭПа и первых советских пятилеток, с зарождения ГУЛАГа, и заканчивая послевоенным периодом восстановления народного хозяйства, воспринималась им лишь из-за тюремной решетки и из-за колючей проволоки.

Спутниками всей его сознательной жизни были лагерный бандитизм, убийства в зонах, воровские разборки, этапы, и все это весьма существенно сказалось на его здоровье. Пока я не изучил личное дело Хрипатого, я не мог поверить, что ему в тот момент было всего 52 года. По его изможденному виду ему вполне можно было дать 80 лет и даже больше. Ни семьи, ни жилья, ни специальности, по которой он мог бы работать, в его жизни никогда не было. А мое предложение об оказании ему помощи, об устройстве его по освобождении в дом инвалидов и престарелых, Хрипатый с негодованием отверг, сказав, что многие воры, живущие сейчас на свободе, обязаны ему жизнью, и потому он будет их искать и требовать соответствующего к себе отношения (рис. 27-29).

О художниках, Спиридоне Берия и утечках информации

С учетом огромной численности заключенных в нашем отделении политико-воспитательная работа с ними в основном строилась путем проведения общелагерных мероприятий. В частности, контингенту полагалось демонстрировать по одному кинофильму в неделю, у нас же кино показывали два раза в неделю - по субботам и воскресеньям. А перед киносеансами, как правило, для собравшихся читали лекции продолжительностью до 25-30 минут. Если же тема выступления выглядела интересной, а лектор был квалифицированным, то его порой не отпускали и до 45 минут. Но бывало, что лектор приезжал неопытный, а его монолог оказывался скучным и неубедительным, то аудитория поднимала шум и заставляла выступавшего заканчивать чтение всего за 10-15 минут. Правда, за такое поведение мы заключенных наказывали: в выходные дни им демонстрировался только один фильм.

Самый запомнившийся мне случай с неудачным выступлением произошел за неделю до святого праздника Пасхи, когда в нашем лаготделении состоялась лекция на антирелигиозную тему. Выступающего к нам направили по путевке Куйбышевского областного отделения общества по распространению политических и научных знаний. Инструктор политотдела капитан Ничушкин привез этого лектора из города и для знакомства привел ко мне в кабинет. Мне хватило всего лишь нескольких минут общения с ним, чтобы убедиться, что этот человек может только читать заранее подготовленный текст, а сверх того, что написано, он рассказать уже не в состоянии.

Тогда я распорядился, чтобы лекцию проводили не в клубе, а в читальном зале. Сам я на этом мероприятии не мог присутствовать, поскольку мне от имени начальника нужно было подписать более 80 разрешений на краткосрочные свидания. И вот примерно минут через 25 после начала прибежал библиотекарь Альтбух, который растерянно и сбивчиво стал говорить, что, мол, заключенные приезжего лектора откровенно «топят». Пришлось поспешить ему на выручку. Когда я вошел в помещение читального зала, то услышал, как один из заключенных, судимый по статье 58-10 (антисоветская пропаганда и агитация), задавал лектору вот такой каверзный вопрос: «У Ленина в томе таком-то, на странице такой-то, сказано то и то, а у Сталина в томе номер такой-то, на странице такой-то, по тому же поводу говорится совсем другое. Так кто же из них прав?»

Непосредственно выступление к тому моменту уже завершилось, а заключенные обступили трибуну и откровенно подсмеивались над незадачливым лектором. А тот, обливаясь потом, пытался что-то ответить въедливому слушателю, но не смог, и вскоре запутался окончательно. А заключенный, задавший этот принципиальный вопрос, но так и не получивший на него вразумительного ответа, тем временем заявил: «В свое время, еще на воле, я говорил по поводу этих цитат Ленина и Сталина точно так же, как и вы сейчас, при объяснении. Так мне за мои слова дали 10 лет. Но вы сейчас почему-то на свободе, а я в лагере. Это разве справедливо?»

Лектор от такого сравнения немедленно же впал в прострацию, и тут я понял, что человека надо спасать. Очень громко (а мой голос все в лагере хорошо знали) я произнес: «Что тут за спор? Кому и что неясно?» Заключенные, увидев начальника политотдела, тут же стали передо мной извиняться – мол, мы только хотели уточнить некоторые мелочи в выступлении лектора. Уже через минуту зал опустел, словно по команде «пожар». Капитан Ничушкин повел незадачливого докладчика ко мне в кабинет, а я задержался на несколько минут. Когда я снова зашел к себе, то увидел, что лектор держит стакан с водой двумя руками, но пить не может, потому что у него дрожат руки, а стакан мелко стучит о зубы. Пришлось пригласить дежурного фельдшера М.Н. Яковлеву, которая принесла успокоительные средства. Когда лектор немного пришел в себя, то он лишь смог меня спросить: «Если меня посадят, в каком лагере я буду сидеть?»

Пришлось успокоить беднягу, что о происшествии никто и ничего не узнает. Капитан Ничушкин отметил ему командировку и написал отзыв о высоком идейно-политическом уровне его выступления. После этого наш визитер попросил довезти его до автостанции, отказавшись от проведения еще одного подобного мероприятия в соседнем лаготделении.

Во всех колониях хорошие художники из числа заключенных всегда находятся в привилегированном положении, относясь к так называемой «тюремной аристократии». Наряду с оформлением наглядной агитации, они зачастую изготовляют для сотрудников качественные репродукции наиболее популярных картин. Поэтому в запасниках нашей политчасти всегда лежали картины для подарков гостям и шефам, а также артистам и спортсменам, приезжающим в колонию для выступлений. Однако не секрет, что и прежние времена, и сейчас, художники частенько делают какую-нибудь продукцию и для того, чтобы затем «контрабандно» ее продать или обменять на спиртное. У нас такие случаи тоже не раз выявлялись, после чего художников приходилось призывать к порядку, а после особенно серьезных нарушений – и наказывать. Конечно же, все это вызывало обиды у представителей «творческой интеллигенции», однако порой они выкидывали такие номера, которые прощать просто не полагалось.

Особое внимание в то время уделялось наглядной агитации. На территории нашего лагеря на щитах было вывешено много агитационно-пропагандистских текстов, афоризмов, высказываний великих людей, выдержек из Конституции СССР, из законов и инструкций, и так далее. В жилых зонах, как правило, оформлялись тематические аллеи из щитов, где в цветовой гамме превалировала белая краска на красном фоне. При этом проверяющими, приезжавшими к нам из управления Кунеевского ИТЛ или даже из Москвы, в первую очередь воспринималось само красочное оформление территории зоны, клуба, школы и тех мест, где работали заключенные. А вот в содержание текстов на плакатах обычно мало кто вникал.

Наглядная агитация в нашем лаготделении № 16, как правило, всегда была на высоте. В актах проверок обычно отмечалось, что у нас это направление агитационной работы поставлено лучше, чем в других учреждениях. И нам не раз приходилось это доказывать, в том числе и после того, как был ликвидирован Кунеевский ИТЛ.

В 1959 году наша колония перешла в подчинение Куйбышевского УМЗ и стала называться ИТК-16. И вот в один прекрасный день к нам позвонил начальник политотдела управления А.А. Благов. Сначала он говорил с начальником колонии В.И. Ботовым, а потом пригласил к телефону и меня. Оказалось, что незадолго до того в Куйбышев из нашего главка приехала комиссия, в состав которой вошла группа из исправительных учреждений Московской области, присланная к нам для обмена опытом. По словам Благова, к моменту нашего разговора члены комиссии уже побывали в ИТК-5 и ИТК-6. После осмотра этих колоний проверяющие выразили мнение, что на их территории наглядная агитация поставлена явно неудовлетворительно. Отмечалось, что многие стенды потеряли свой первоначальный вид, а содержание безнадежно устарело. А к вам, подвел черту Благов, комиссия должна будет приехать послезавтра. Так что уж вы не посрамите честь областного управления, сделайте красочное оформление на территории, какое сможете.

На оформительские работы были немедленно мобилизованы все художники колонии. Всего их оказалось семь человек, и плюс к тому мы им дали еще столько же помощников. К бригаде также прикрепили пять столяров, и каждый из них тоже был с помощником. Выгребли со складов все наши ресурсы красок и ткани, потом еще кое-что подкупили за наличный расчет, обращались и к шефам. В результате за две ночи и один день художники выдали на-гора 125 текстов на красном материале, которые к моменту приезда комиссии уже были развешаны по всей территории ИТК-16.

Нашему куйбышевскому начальству, а тем более гостям, наглядная агитация очень понравилась. Проверяющие стали хвалить начальника колонии подполковника В.И. Ботова, который до своего назначения в Куйбышев был начальником политотдела в лесном ИТУ Свердловской области, а потом и меня, как непосредственно отвечавшего за этот участок работы. После этого мы с членами комиссии большой группой пошли по территории зоны. Я шел впереди, а за мной, чуть в отдалении, начальник колонии вел гостей, показывая им тот или иной объект. И тут, к своему ужасу, на одном из висящих впереди щитов я вдруг увидел текст: «Человек велик горбом». Впоследствии выяснилось, что вместо слова «горбом» на плакате нужно было написать «трудом», но художник все перепутал - видимо, в спешке.

При виде такого зрелища, признаюсь, меня чуть кондрашка не хватила. Однако я сумел в долю секунды сориентироваться и быстро «отвел глаза» проверяющим – перевел их внимание на другой плакат, висящий в противоположной стороне от «неправильного» текста. Вот так мы и прошли без какого-либо «прокола» мимо этого образца агитационного брака. Разумеется, когда делегация тем же путем возвращалась обратно, злосчастного стенда на прежнем месте уже не было и в помине. Однако меня еще довольно долго била нервная дрожь – до тех пор, пока в столовой в честь гостей не состоялся небольшой банкет. Лишь тогда я наконец-то пришел в нормальное душевное состояние.

Кстати, потом я узнал, что в состав той московской делегации входил молодой старший лейтенант Юрий Михайлович Чурбанов, в то время занимавшийся комсомольской работой в УМЗ Московской области. Но тогда я, конечно же, не мог даже и предположить, что в тот день случай свел меня с будущим зятем Генерального секретаря ЦК КПСС Л.И. Брежнева, при содействии которого Чурбанов впоследствии стал всесильным первым заместителем министра внутренних дел СССР. Однако уже потом, в перестроечные годы, за хищения он был осужден к 12 годам лишения свободы, из которых отбыл в колонии восемь лет. Ныне Юрий Михайлович живет в Москве и является преуспевающим бизнесменом.

Еще одна запоминающаяся история с участием художника произошла в ИТК-16 в самом начале 60-х годов. На центральной аллее нашей колонии долгое время располагался оформленный в юмористическом стиле стенд под заголовком: «Они мешают нам жить! Искореним эту гадость!» На щите карикатурно были изображены известные всем отрицательные персонажи: пьяница, хулиган, наркоман, отказчик от работы, неряха, картежник, чифирист, и так далее. Время от времени под соответствующим рисунком вывешивались фамилии осужденных, которые в последнее время умудрились запятнать себя тем или иным пороком.

Разумеется, за несколько лет этот изобличительный стенд устарел, тексты на нем выцвели, краска на рисунках облупилась. Видя это положение, я дал художнику команду обновить стенд, и установил для этой работы довольно сжатые сроки. Вскоре щит был готов. Но я из-за хронической нехватки времени перед вывешиванием стенда на него так ни разу и не взглянул, а во всем доверился художнику. Вот так в результате недосмотра и возникла довольно щекотливая ситуация, которую сейчас, конечно же, можно даже назвать трагикомической.

Захожу в зону и издали вижу, что около стенда собралось много заключенных. Все они хохотали, показывая пальцами на рисунки. Ну, думаю, художник постарался на славу, раз вся зона смеется, и наглядная агитация сработала, задела за живое. В толпе я заметил и художника, но тот почему-то не подошел, а, наоборот, мгновенно исчез с моих глаз. Я подумал, что он, наверное, хочет, чтобы я официально вызвал его в кабинет, поблагодарил за работу и снял все имеющиеся взыскания.

С такими мыслями я вошел в свой кабинет, и подчиненные доложили мне о передаче дежурства. Вроде бы все в зоне было в порядке. Вызвал к себе всех ответственных за воскресные мероприятия, - и тут почувствовал со стороны активистов какую-то настороженность, они явно что-то недоговаривали. В конце концов я прямо так и спросил, в чем дело и почему у них плохое настроение. Вот тогда—то председатель совета актива Альтбух и сказал, что агитационный щит «Они мешают нам жить!» нужно срочно переделывать. Почему? Достаточно на него взглянуть, и сразу все станет ясно.

Я поспешил с активистами к пресловутому стенду. Подошел - и тут же понял, почему около него так хохотали заключенные. Оказалось, что художник изобразил алкаша с хорошо узнаваемым лицом начальника колонии В.А. Филиппова, хулигана – в облике заместителя начальника Г. Усачева, картежника - с чертами лица старшего оперуполномоченного Н. Зеленского, чифириста - с лицом начальника ЧИС майора И. Кошеля, и так далее. Конечно же, стенд срочно демонтировали, а вскоре отловили и художника, и выяснилось, что он пьяный. За подобное «творчество» и за прочие нарушения я постарался наказать его построже. Поскольку до этого происшествия злополучному «живописцу», как участнику художественной самодеятельности, было разрешено отпустить волосы, хотя и не слишком длинные, я в первую очередь дал команду постричь его «под ноль» - так же, как стригли в колонии всех остальных заключенных. После этого нарушителя на семь суток и без вывода на работу водворили в ШИЗО, где по нормам питания полагались только хлеб и вода, да и то через день. А ко дню приезда начальника колонии из отпуска я уже сумел добиться перевода художника из нашей колонии в другую.

Весьма поучительный случай произошел однажды непосредственно в кабинете начальника учреждения В.А. Филиппова. В тот день я привез для сотрудников новую дефицитную литературу, а Филиппов, развязав пачку, сказал, что он хочет приобрести из нее две книги. В этот момент в кабинет без стука ворвался бесконвойник Владимир Кныш и сразу же начал кричать: «Почему меня законвоировали?» Филиппов резко его оборвал и выставил за дверь, заявив, что к начальству в кабинет так не заходят. Тогда Кныш постучался, спросил разрешения войти, и уже спокойным тоном снова задал тот же вопрос, а затем, не слушая наших объяснений, заявил: «Я знаю, почему меня снова законвоировали! Один из заместителей начальника колонии все время пристает к моей жене. Я за нее вступился, и мне тут же отомстили».

Конечно же, мы по долгу службы прекрасно знали жену Кныша, разбитную блондинку, продавщицу соседнего магазина. Торговать спиртным здесь было запрещено, но страждущему она всегда могла налить «из-под прилавка» 100-150 граммов водки. Этим пользовались не только отдельные офицеры нашей колонии, но, случалось, и некоторые расконвоированные заключенные. По этому поводу нам уже приходилось разбираться с продавщицей, однако прямых доказательств ее вины ни разу найти не удалось.

Зная всю предысторию вопроса, Филиппов ответил Кнышу, что его заместителю совершенно незачем приставать к продавщице, и что Кныш сам виноват в том, что его законвоировали: вместо работы он постоянно ходит в тот самый магазин. Заключенный в ответ весь вспыхнул и сказал: «Нет на свете правды, и потому мне остается только повеситься». На этот выпад Филиппов отреагировал следующим образом: «Так в чем же дело? Веревки, что ли, у тебя нет? Вот возьми - и вешайся». И он бросил Кнышу веревку, которой только что была связана пачка книг, привезенных мною. Заключенный тут же ее схватил и пулей выскочил из кабинета.

Я молча наблюдал за участниками перепалки, а когда Кныш ушел, то в шутку я спросил Филиппова: «Если он сейчас и вправду повесится, то как мне потом писать в объяснении насчет того, кто же именно дал самоубийце веревку - начальник лаготделения, или же просто Филиппов?». На это Василий Алексеевич изрек: «Хреновый же ты психолог! Человек, который заранее громко заявляет о своем самоубийстве, никогда этого не сделает, потому что это всего лишь игра на публику». Однако не прошло и пяти минут после визита заключенного, как в приемной раздался шум, и тут же в кабинет вбежал старшина отряда с криком: «Кныш повесился!»

Такого развития событий мы, конечно же, не ожидали. Филиппов изменился в лице, вскочил из кабинета и бегом кинулся в помещение отряда, в которое к моменту нашего прихода уже набилось много народу. Оказалось, что Кныша и в самом деле только что вынули из петли. Веревку к тому времени уже обрезали, а неудавшийся самоубийца лежал на полу без сознания. Над ним усердно хлопотали начальник медсанчасти Н.А. Ануфриева и фельдшер М.Н. Яковлева, которые делали Кнышу уколы и искусственное дыхание. Наконец прибыла машина «скорой помощи», и заключенного увезли в отделение реанимации городской больницы. Вечером начальник медсанчасти доложила нам, что Кныш будет жить. Я к тому моменту, конечно же, уже больше не подначивал Филиппова, а он, выслушав доклад врача, философски изрек: «Век живи, век учись, а все равно дураком помрешь».

Бывали у нас офицеры, любившие иногда без повода пропустить одну-две рюмки горячительного. Иногда приходилось немного корректировать их поведение. Я это делал как замполит, и одновременно как секретарь партбюро. Иногда приходилось вызывать любителя выпивки и к начальнику колонии, если его поведение становилось, мягко выражаясь, слишком уж аморальным.

Но однажды получилось так, что поведение одного из наших «выпивающих» сотрудников пришлось разбирать на самом высоком уровне. В один прекрасный день в лаготделении вдруг раздался звонок из управления. Начальник политотдела сообщил, что к нам с проверкой аж из самой Москвы едет подполковник из инспекции по личному составу. Он должен будет проверить анонимный сигнал на майора, одного из заместителей начальника колонии, поступивший в центральные органы. В письме говорилось, что этот сотрудник регулярно пьянствует, и по этой причине допускает грубые нарушения служебной дисциплины.

Вскоре приехал московский проверяющий, а с ним - подполковник милиции М.И. Семин из нашего областного УВД. Был вызван майор, «герой» той самой анонимки. В ходе официальной беседы мы с начальником, конечно же, полностью отрицали все изложенное в письме, доказывая членам комиссии полную абсурдность этих анонимных обвинений. В ответ нас предупредили о том, что негоже покрывать алкаша, и потребовали встречи с его женой. Наш «обвиняемый» поехал показывать квартиру, в которой он жил, а мы с гостями следовали за ним.

Приехали к указанному дому. Майор нажал дверной звонок, и ему открыл сынишка, который, увидев отца, тут же побежал в квартиру с криком: «Мама, там папа трезвым приехал». Мы все обомлели, а проверяющий сказал: «Все ясно: устами младенца глаголет истина». После этого мы побеседовали и с женой, но она ничего плохого о своем муже, конечно же, не сказала. А когда все мы вернулись в колонию, москвич стал говорить начальнику, что такого заместителя следует гнать из органов, а если вы будете меня уговаривать, а то и с вас головы снимем за потворство пьянкам и выгораживание алкаша.

Конечно же, всем произошедшим мы были очень обескуражены. Однако приближалось время обеда, а уж тут, хочешь ты или не хочешь, но нужно соблюдать обычай гостеприимства. А еще утром я распорядился, чтобы для гостей повара приготовили уху из хорошей волжской рыбы. Когда сели обедать, обстановка за столом сначала была натянута, но уже после пары тостов, да под волжскую уху, атмосфера быстро потеплела. Выставили еще несколько запотевших бутылок, и уже вскоре наши взаимоотношения с приезжими дошли до стадии: «Ты меня уважаешь?»

Тут москвич вдруг стал расспрашивать начальника лаготделения: а ваш заместитель, когда выпьет, начинает хулиганить? Мы все хором стали его убеждать, что нет, он никогда не хулиганит, он вообще тихий. Тогда проверяющий начал философствовать следующим образом: вот, мол, я тоже пью, но при этом никогда не хулиганю. В конце концов из всего сказанного он сделал такой вывод: за что же тогда наказывать майора, если он не дебоширит, будучи «подшофе»? Разве мужик после работы не имеет права выпить? И так далее, и тому подобное. Одним словом, гости от нас уехали лишь на другой день, а потом начальнику колонии позвонили из управления и сказали, что московский визитер составил о поездке «хороший» отчет, и что изложенные в жалобе факты не подтвердились.

В течение первых лет строительства ГЭС в лагере дважды возникали разговоры, что нас якобы собирается посетить сам Л.П. Берия, но этого так и не случилось. Однако с его именем оказался связан один из любопытных эпизодов в жизни лагеря. Примерно в 1952 году в лаготделении № 6 (начальник - подполковник Кульков) появился заключенный, которого звали Спиридон Берия. Тут же появился слух, что он - дальний родственник всемогущего министра внутренних дел, а в лагерь попал потому, что у него есть какое-то специальное секретное задание. Сам Спиридон и не опровергал и не подтверждал эти слухи, умело уклоняясь от разговора. А когда наши оперативники установили, что работники госбезопасности имеют легендированные контакты со Спиридоном, то они, естественно, во взаимоотношениях с ним начали осторожничать и страховаться, и исподволь старались предстать перед ним в «хорошем» виде. А вот когда в 1953 году стало известно об аресте Лаврентия Берия, то у оперативников к Спиридону сразу возникла масса «нехороших» вопросов. Вот тут-то он и начал клясться всем святым и всеми богами, что он не только не родственник «того самого» Берии, но и вообще Лаврентия Павловича ни разу не видел живьем.

Не только меня, но и других работников УИС всегда удивляли факты необыкновенно быстрого распространения в зонах всякого рода слухов, особенно касающихся амнистий, изменений в законах, этапов и массовых беспорядков. В своей воспитательной работе с заключенными мне не раз приходилось развенчивать всякого рода «параши», то есть ложные слухи, дестабилизирующие оперативную обстановку. В тоже время мы понимали, что ласкающие слух разговоры о предстоящей амнистии порождали у заключенных определенную надежду, создавали им какую-то перспективу на будущее.

В связи с этим мне вспоминается случай, когда начальник лаготделения № 16 В.А. Филиппов в ожидании комиссии, которая должна была прибыть сюда для исполнения акта об очередной амнистии, на каждом совещании требовал от начальников отрядов, начальников частей и служб повсеместного наведения порядка и чистоты. Однако время шло, но особо ощутимых сдвигов в благоустройстве лагеря так и не было видно. Тогда на очередном совещании с руководителями подразделений Филиппов заявил: «Я вам покажу классический прием, как можно быстро добиться чистоты и порядка в зоне. А вам всем пусть будет стыдно за вашу несостоятельность и леность!»

Вскоре все его подчиненные смогли убедиться, что «классический прием» Филиппова и в самом деле очень действенная штука. А суть его состояла в организованной «утечке информации». При открытых дверях и окнах кабинета начальник стал громко разговаривать по телефону, постоянно переспрашивая невидимого собеседника и уточняя у него некоторые вопросы, касающиеся предстоящей амнистии. Суть его беседы с «работником управления» сводилась к тому, что ожидавшаяся со дня на день комиссия в первую очередь приступит к амнистированию заключенных той колонии, в которой окажется больше порядка и чистоты. При этом участие каждого лагерника в улучшении санитарного состояния зоны будет рассматриваться как дополнительный показатель его становления на путь исправления.

Упомянутый телефонный разговор состоялся утром, а уже вечером начальники отрядов с недоумением докладывали Филиппову: «Непонятное что-то с зеками происходит! Взбесились все, что ли? Вроде бы ни одного шмона у нас не было, а все вдруг ни с того ни с сего кинулись вытрясать матрасы, мыть стекла, протирать стены…» А Василий Алексеевич слушал эти доклады и в ответ лишь ухмылялся, понимая, что это сработало его тайное оружие, дезинформация на пользу делу.

Пресловутая комиссия приехала через несколько дней, и она действительно начала работу с нашего лаготделения. В первую очередь это произошло потому, что у нас были самые лучшие столовая, сауна и биллиардная комната. Что же касается жилых помещений, то члены комиссии посетили только школу, ПТУ, санчасть, клуб, библиотеку и помещение хозобслуги, не зайдя ни в один из жилых бараков. Однако амнистированных у нас все равно оказалось довольно много, и администрация постаралась убедить заключенных, что это произошло именно по причине их усердия в деле наведения порядка (рис. 30-32).

О тех, кто сидел в Кунеевском лагере

В первые годы работы лаготделения № 16 среди заключенных было немало таких, кого осудили за хищение социалистической собственности в крупных размерах. Юридическим основанием для этого был Указ Президиума Верховного Совета СССР от 4 июня 1947 года, который установил максимальный срок наказания за хищение госимущества до 25 лет лишения свободы, в то время как даже за убийство по Уголовному кодексу РСФСР в то время нельзя было получить больше 10 лет. Под Указ попадали самые разные хозяйственники – и недавние выпускники вузов, и опытные руководители. Например, в нашей колонии некоторое время в нашей колонии отбывали сроки за соучастие в хищении социалистической собственности сразу три Героя Советского Союза: Давыдович, Кононенко и Гаджиев. Я, конечно же, постарался выяснить, за что же так сурово были наказаны эти заслуженные люди.

Оказалось, что Гаджиев был осужден народным судом города Баку за изнасилование туристки из Чехословакии. Что же касается Давыдовича и Кононенко, то они после увольнения в запас работали заведующими какими-то складами: один - в Белоруссии, второй - на Украине. Разумеется, бывшие боевые офицеры, будучи не слишком сведущими в «теневых» тонкостях экономических отношений, во всем доверяли директорам своих предприятий и отпускали материальные ценности с вверенных им складов по запискам руководителей, а иногда – и вовсе по одним лишь их устным указаниям. Когда хищения вскрылись, то жуликоватых директоров и главных бухгалтеров осудили на «всю катушку» (то есть до 25 лет лишения свободы), а вот заведующие складами получили «всего лишь» по 10 лет.

Кстати, ни один из трех содержавшихся у нас Героев Советского Союза не был лишен своего почетного звания. Более того, когда я уже работал в УИТК УВД Куйбышевской области в должности заместителя начальника политотдела, то увидел соответствующее отношение к осужденному Кононенко и со стороны партийных органов. Тогда я был командирован в Нефтегорск для организации работы здешней спецкомендатуры, которая должна была принять лиц, условно освобожденных из колоний и по решению суда направленных для «трудовоспитания» на предприятия нефтяной и химической промышленности.

Так вот, во время встречи спецконтингента с руководителями предприятий и представителями городских властей условно освобожденный Кононенко, на груди которого висела Золотая Звезда Героя Советского Союза, сидел рядом со своей женой, которая накануне как раз и привезла ему эту награду. А секретарь Нефтегорского райкома КПСС, удивленный таким зрелищем, во время мероприятия спросил меня, что это за человек со звездой Героя сидит в зале. В ответ я ему рассказал историю Кононенко. Резюме партийного руководителя было таким: ну вот, наконец-то теперь и у нас есть свой Герой Советского Союза, единственный на весь район, и райком партии просто обязан найти ему соответствующее применение. В дальнейшем по решению райкома Кононенко в основном занимался тем, что встречался со школьниками и трудящимися района и рассказывал о войне. По словам секретаря райкома, в этом качестве он принес стране гораздо больше пользы, чем во время работы на производстве.

Кроме Героев Советского Союза, в лаготделении № 16 в разное время содержались и другие люди, которые на свободе занимали достаточно высокое общественное положение. Такие заключенные обычно выдвигались администрацией на хорошие должности – например, их назначали культоргами бригад или членами совета актива нашей колонии. В их числе были, например, бывший руководитель Ленэнерго О.В. Гучинский, секретарь обкома с Украины, двое секретарей райкомов, председатель райисполкома, два «сухопутных» полковника и один «морской» (капитан первого ранга), несколько директоров школ, не говоря уже о множестве молодых офицеров и студентов. Включали в совет и двух генералов, но один из них после пересмотра его дела уже через месяц освободился, а второй, генерал железнодорожных войск из Белоруссии, был настолько подавлен самим фактом своего осуждения, что боялся всех и всего, и мы были вынуждены отказаться от его участия.

Среди заключенных также было довольно много педагогов, в числе которых встречались и очень талантливые люди. Например, попал к нам в лагерь один математик, отличавшийся феноменальными способностями, вот только его фамилию сейчас уже невозможно точно установить - то ли Фишер, то ли Фляйшер. Помню, что он обладал особым талантом к устному счету, очень быстро решая различные математические задачи. В полной мере его способности проявились после одного случая, когда однажды из облоно в ставропольские школы прислали на выпускные экзамены какую-то нестандартную задачу. В ходе экзаменов ее не смог решить ни один из школьников, а затем, уже при проверке, выяснилось, что ее решения не знает и никто из школьных преподавателей математики и физики. Руководство гороно обратились за консультацией в филиал политехнического института, расположенный в Ставрополе, но и тамошние кандидаты физико-математических наук тоже не смогли справиться с каверзной экзаменационной задачкой. Помучившись с ней некоторое время, институтские специалисты заявили, что задача не имеет решения.

В гороно уже собрались было писать соответствующую бумагу в облоно с протестом, что в город на школьные выпускные экзамены прислали нерешаемую задачу. И тут кто-то вспомнил о математическом феномене, содержащемся в Кунеевском лагере. Позвонили по этому поводу начальнику лаготделения, но он тут же «перевел стрелки» на меня. А я в телефонном разговоре попросил школьных педагогов приехать на КПП нашей зоны. Пока они добирались к нам, сотрудники лагеря по моему заданию искали того самого математика. Оказалось, что он в тот момент работал совсем недалеко от жилой зоны. Вскоре его привели на КПП, и здесь наш осужденный всего за несколько минут смог в уме решить эту сложную задачу, над которой до него безрезультатно бились кандидаты наук. После этого на глазах ошеломленных педагогов наш математик написал на листке бумаги весь порядок вычислений. Когда он ушел обратно на работу, преподавательницы долго удивлялись, как это они сами не могли додуматься до такого простого способа решения (рис. 33-35).

Когда пришло время реабилитации

В 1953 году я, как и миллионы других советских людей, искренне переживал смерть И.В. Сталина, и после этого траурного события стал гораздо более внимательно следить за всеми событиями, происходящими как у нас в стране, так и за рубежом. А последовавшие вскоре разоблачение и расстрел Л.П. Берия, человека весьма авторитетного в стране, и особенно - в органах внутренних дел, заставили меня засомневаться в правильности той внутренней политики, которую в течение многих лет проводило руководство СССР. В первую очередь эти сомнения касались карательных мер по отношению к так называемым «врагам народа» (рис. 36).

В дальнейшем мне не раз приходилось убеждаться в том, что в 1937-1938 годах, а также в течение ряда последующих лет, в СССР и в самом деле происходили массовые политические репрессии в отношении ни в чем не повинных людей. А когда нам на закрытых собраниях, где присутствовали только представители партийного актива, зачитывали обвинительное заключение по делу Берия, то единственное, чему я так и не поверил – что руководитель НКВД якобы долгое время был агентом иностранных разведок. Но когда я задавал себе вопрос о том, как могло случиться, что Сталин держал около себя Берию, человека, который, как позже выяснилось, был повинен в беззакониях и массовом произволе, то найти однозначного ответа я так и не смог.

В 1956 году на основании Указа Президиума Верховного Совета СССР от 24 марта этого же года в Куйбышевской области начала свою работу специальная комиссия по пересмотру уголовных дел тех лиц, которые отбывали наказание за контрреволюционные преступления. Комиссию возглавлял второй секретарь Куйбышевского обкома КПСС Евсеев. Еще в ее составе были два генерал-майора: председатель трибунала Ленинградского военного округа и прокурор Московского военного округа. Правда, многих членов комиссии, и в первую очередь представлявших областную прокуратуру и другие органы Советской власти, я сейчас уже просто не помню.

Однако мне вряд ли удастся забыть бывшего заключенного Юрьева, который тоже был введен в состав комиссии по пересмотру уголовных дел. Он в свое время был осужден по политическим мотивам, и в общей сложности провел в местах лишения свободы свыше 18 лет. Лишь при Хрущеве Юрьева реабилитировали и восстановили в партии. Я прекрасно понимал, что его многолетнее общение в условиях северных лагерей с сотрудниками УИС, особенно с надзирателями и оперативными работниками, никак не могло вызвать у него проявлений любви и уважения к нам и к нашей системе. Его, к примеру, откровенно раздражала наша форма, и потому в моменты, когда его взгляд останавливался на представителях органов внутренних дел, в нем сквозили плохо скрываемые ненависть и злоба. А потом всех нас немало взволновал эпизод, когда по настоянию Юрьева был снят с должности замполита ИТК-6 майор Я.М. Кизельштейн, в то время - лучший политработник колоний УИТЛК УВД Куйбышевской области. Вся вина майора состояла в том, что в характеристике на одного заключенного он не указал о снятии с него по приказу начальника колонии двух имеющихся взысканий.

Будучи в составе этой комиссии, я отвечал за представление материалов на очередные заседания. Кроме личного дела, на представляемого заключенного оформлялись справка и характеристика, причем каждый документ - в девяти экземплярах, по числу членов комиссии. Сначала группа наиболее грамотных офицеров на основании уголовных дел писала все бумаги от руки, но машинисткам они передавались только после того, как я лично встречался с каждым осуждённым, беседовал с ним о его деле и вносил определённые коррективы в документы. Вся эта работа требовала от меня большого напряжения сил и много времени, хотя я и понимал, что она практически не влияла на суть решения, выносимого по делу. А те потрясающие факты, которые мне довелось узнать во время заседаний комиссии, повергли меня в глубокие размышления о судьбах людей и о масштабах произвола по отношению к гражданам страны, которая называла себя страной победившего социализма.

Не только я сам, но и все остальные члены комиссии не раз возмущались по поводу откровенно провокационного характера многих обвинений, предъявляемых людям. Естественно, сейчас я уже не помню фамилий фигурантов уголовных дел, обсуждавшихся на комиссии, но в то же время в памяти прочно отложилась суть некоторых, наиболее абсурдных обвинений.

Вот только некоторые примеры. В конце 40-х годов в советской оккупационной зоне Германии один из простых солдат, работавший шофером в автотранспортной части, после доставки продовольствия на склад возвращался порожняком в свой гараж. По пути у его машины заглох мотор. Шофер пытался завести его рукояткой, крутил долго, до появления на руках мозолей, но мотор молчал по-прежнему. А тут мимо него на «студебеккере» как раз проезжали солдаты из соседнего полка. Увидели, что мучается свой, родимый славянин, и остановились, чтобы помочь. К «студеру» подцепили тросом застрявшую машину, дернули - и забарахливший двигатель наконец-то завелся. А шофер злосчастной полуторки, сняв с крюка трос, от души ударил сапогом по переднему колесу и трехэтажно обложил ненадежную технику: вот, мол, твою мать, у «студера» мотор легко заводится от стартера, а с нашей полуторкой все руки надорвешь, пока заведешь…

Все бы ничего, но солдат в тот момент, оказывается, забыл, что управляемая им советская машина была выпущена на заводе имени И.В. Сталина и называлась «ЗИС-5». Однако об этом не забыл кто-то из офицеров, ехавших на «студебеккере», и потому уже на другой день на столе у особиста лежал его рапорт о «неподобающем поведении рядового Н.». Конечно же, солдата, не уважавшего автомобиль, выпущенный на заводе имени Сталина, нашли очень быстро, и вскоре военный трибунал вынес в отношении его приговор по ст. 58-10 УК РСФСР с формулировкой: «Восхвалял зарубежную технику, принижал достижения советской науки и техники». Наказание за это «восхваление» - 10 лет лагерей.

Когда мы на заседании комиссии пересматривали это дело, от участников рассмотрения слышались реплики: «И кого же мы здесь сделали врагом народа? У мужика два ордена и пять медалей за участие в войне - а он из-за такой ерунды, оказывается, враг!» А в дополнение ко всему наши генералы, члены комиссии, выяснили из материалов этого дела, что при вынесении приговора в отношении этого солдата на заседании трибунала председательствовал… их хороший знакомый, с которым они когда-то вместе учились. Какими только словами не костерили они своего однокашника: «Чем он смотрел?», «Чем он думал?», «Ну и друзья же есть у нас!»

Еще через нашу комиссию проходило дело одного профессора, доктора технических наук, заведующего кафедрой одного из вузов Украины. Вся его вина в совершении контрреволюционного преступления состояла в том, что во время предварительного обсуждения чьей-то диссертации на соискание ученой степени кандидата технических наук один из членов комиссии сделал следующее замечание: а почему диссертант в своей работе не учёл одно из последних выступлений И.В. Сталина? Заведующий кафедрой на его реплику отреагировал так: «Причем здесь товарищ Сталин? В диссертации идет речь о сугубо технической проблеме, а Иосиф Виссарионович в этом вопросе не компетентен».

Слова профессора были поддержаны и другими преподавателями, участвовавшими в обсуждении. Как мы потом выяснили, в протоколе заседания был записан только вопрос об И.В. Сталине, но ответ на него секретарь по понятным соображениям сюда не внесла. Однако и помимо секретаря в вузе нашлись преподаватели, которые сразу же после заседания диссертационного совета направили свои докладные «куда следует». В итоге заведующему кафедрой и еще нескольким доцентам суд уже вскоре предоставил возможность в течение 10 лет размышлять на лагерных нарах о том, компетентен ли товарищ Сталин в технических вопросах…

Впрочем, для меня подобные приговоры никогда не были секретом. Изучая дела заключенных нашего лаготделения № 16, я видел, что многие из них сидели за рассказывание антисоветских анекдотов, за критику в адрес коммунистической партии, за отдельные крепкие слова в адрес ее руководителей, и так далее. Из этого материала можно было набрать и много других примеров, аналогичных приведенным выше. В общей же сложности из одного лишь нашего лаготделения на комиссию по пересмотру тогда было направлено несколько сот уголовных дел по ст. 58 УК РСФСР. По каждому из них было вынесено одно и то же решение: в связи с тем, что оснований для привлечения к уголовной ответственности не имеется, фигурантов дела реабилитировать, а от отбывания наказания освободить немедленно. Что же касается настоящих шпионов, предателей Родины, полицаев и прочих фашистских прихвостней, то для них, как мы уже тогда знали, еще в 1948 году были созданы особые лагеря, расположенные в северных районах страны (рис. 37).

После Кунеевского ИТЛ

В 1958 Кунеевский ИТЛ, как и вся система лагерей прежнего ГУЛАГа, был ликвидирован. Восемь учреждений бывшего Кунеевлага с общей численностью спецконтингента 13963 человек тогда же были переданы в ведение Управления исправительно-трудовых колоний (УИТК) УВД Куйбышевского облисполкома. В декабре 1958 года в колониях страны отменили зачеты рабочих дней, а в 1961 году в соответствии с новым «Положением об ИТК и тюрьмах» в местах лишения свободы были установлены новые виды режима, ужесточены условия содержания осужденных.

Конечно же, мои воспоминания о тех годах службы носят выборочный характер. Работа в уголовно-исполнительной системе очень многогранна, сложна и требовательна для ее сотрудников, которые должна здесь проявлять хорошие профессиональные знания, волевые качества характера и преданность своему делу.

Что же касается меня, то опыт, приобретенный мною за семилетнюю работу в лаготделении № 16, и затем – в ИТК-16, очень помог мне после моего назначения на пост заместителя начальника политотдела УИТУ МВД Узбекской СССР, а затем - и на пост начальника того же управления. Даже уйдя в отставку, я все равно не порывал своих связей с системой УИС. Работая в течение восьми лет старшим преподавателем юридического факультета Ташкентского госуниверситета, я оставался членом методического совета УИТУ, а после приезда в 1995 году в Самару, город моей молодости, был приглашен на преподавательскую работу в учебный центр ГУИН. С конца 90-х годов я помогал более молодым сотрудникам оформлять музей ГУИН, который тогда располагался в фойе четвертого этажа здания управления.

…До последних дней своей жизни В.А. Токмаков, имея 57-летний опыт работы в местах лишения свободы, находил большое моральное удовлетворение в деле руководства и постоянного пополнения музея ГУИН, а также руководства центром воспитания молодежи сотрудников УИС (рис. 38, 39).

Владимир Арсентьевич Токмаков скоропостижно скончался 9 мая 2011 года в Самаре.

Воспоминания В.А. Токмакова о его жизни и службе в системе УИС записал Валерий ЕРОФЕЕВ.

Запись 2003-2004 годов.

Список литературы

Абалкин Н.А. 1931. Река в плену. М., :1-92.

Ерофеев В.В. 2004. Исправительно-трудовые лагеря на территории Куйбышевской области. – В кн. «Ремесло окаянное». Самара, стр. 120-132.

Ерофеев В.В. 2004. «Вклад Особстроя в дело разгрома фашизма огромен…» - В кн. «Ремесло окаянное». Самара, стр. 132-145.

Ерофеев В.В. 2004. …И Волга покорилась. – В кн. «Ремесло окаянное». Самара, стр. 156-169.

Ерофеев В.В. 2004, 2005. Места не столь отдаленные. - В газ. «Волжская коммуна», №№ 195, 200, 205, 210, 224, 229, 234, 238 (2004 год), №№ 7, 92, 97, 107, 111, 116, 121, 126, 131, 136, 141 (2005 год).

Ерофеев В.В. 2005. Тайны жигулевских подземелий. – В газете «Волжская коммуна», 27 сентября – 7 октября, №№ 182-190.

Ерофеев В.В. 2009. Безымянные строители безымянских заводов. – В газете «За решеткой», № 3.

Ерофеев В.В. 2009. Лагерная пыль. – В газете «За решеткой», № 6.

Ерофеев В.В. 2009. Труд за пайку. – В газете «За решеткой», № 8.

Ерофеев В.В. 2009. Неизвестные строители советской оборонки. – В газете «За решеткой», № 10.

Ерофеев В.В. 2009. Лагерное звено великой Победы. – В газете «За решеткой», № 12.

Ерофеев В.В. 2010. Железнодорожники в лагерных робах. – В газете «За решеткой», № 4.

Ерофеев В.В. 2010. Стройка особого значения. – В газете «Волжская коммуна», 14 августа.

Ерофеев В.В. 2010. Гигант советской энергетики. – В газете «Волжская коммуна», 21 августа.

Ерофеев В.В. 2012. Плотина коммунизма. – В газете «Волжская коммуна», 11 августа.

Ерофеев В.В., Галактионов В.М. 2013. Слово о Волге и волжанах. Самара. Изд-во Ас Гард. 396 стр.

Ерофеев В.В., Захарченко Т.Я., Невский М.Я., Чубачкин Е.А. 2008. По самарским чудесам. Достопримечательности губернии. Изд-во «Самарский дом печати», 168 с.

Ерофеев В.В., Чубачкин Е.А. 2007. Самарская губерния – край родной. Т.I. Самара, «Самарское книжное издательство», 416 с.

Ерофеев В.В., Чубачкин Е.А. 2008. Самарская губерния – край родной. Т.II. Самара, изд-во «Книга», 304 с.

Захарченко А.В., Репинецкий А.И. 2008. Строго секретно. Особстрой-Безымянлаг. 1940-1946. (Из истории системы лагерей НКВД в Куйбышевской области). Самара, ООО «НТЦ», 552 с.

Куйбышевская область. Историко-экономический очерк. Куйбышев, Куйб. кн. изд-во. 1977. 406 с.

Куйбышевская область. Историко-экономический очерк, изд. 2-е. Куйбышев, Куйб. кн. изд-во, 1983. 350 с.

Легенды и были Жигулей. Издание 3-е, перераб. и доп. Куйбышев, Куйб. кн. изд-во. 1979. 520 с.

Лопухов Н.П., Тезикова Т.В. 1967. География Куйбышевской области. Куйбышев, Куйб. кн. изд-во. 78 с.

Матвеева Г.И., Медведев Е.И., Налитова Г.И., Храмков А.В. 1984. Край самарский. Куйбышев, Куйб. кн. изд-во.

Наякшин К.Я. 1962. Очерки истории Куйбышевской области. Куйбышев, Куйб. кн. изд-во. 622 с.

Паренский А.Т. 1997. Судьба моя – Тольятти. Записки председателя горсовета. Тольятти, изд-во фонда «Развитие через образование». 192 с., илл.

Ремесло окаянное. Очерки по истории уголовно-исполнительной системы Самарской области. Самара, 2004. 492 с.

Санникова Н.А. 2009. Управление Особого Строительства НКВД СССР Куйбышевской области (1940-1946 г.г.). Исторические источники (Самарский государственный университет, Самарский Центр аналитической истории и исторической информации). Самара, 356 с.

Синельник А.К. 2003. История градостроительства и заселения Самарского края. Самара, изд. дом «Агни». 228 с.

Сыркин В., Храмков Л. 1969. Знаете ли вы свой край? Куйбышев, Куйб. кн. изд-во. 166 с.

Храмков Л.В. 2003. Введение в самарское краеведение. Учебное пособие. Самара, изд-во «НТЦ».

Храмков Л.В., Храмкова Н.П. 1988. Край самарский. Учебное пособие. Куйбышев, Куйб. кн. изд-во. 128 с.

Просмотров: 3314