Хумарьян Сергей Георгиевич

Он значительную часть своей жизни был практически неизвестен широкой общественности по причине секретности его службы. Начав свою работу в Куйбышевском областном управлении КГБ ещё в годы правления И.В. Сталина со стажёрской должности, он в начале 70-х годов уже руководил отделом контрразведки. После своего ухода с этой должности в начале 90-х годов он, почетный сотрудник госбезопасности, остался на боевом посту уже в должности заведующего музеем истории управления ФСБ по Самарской области. Автор этих строк на протяжении многих лет записывал воспоминания полковника Сергея Георгиевича Хумарьяна, и сегодня на нашем портале эти записи впервые собраны все вместе (рис. 1).

«Я помню войну»

Он родился 16 мая 1929 года в городе Ленинакане Армянский ССР (ныне город Гюмри Республики Армения), и в этом же городе в 1936 году он пошёл в школу. Его отец Георгий Сергеевич Хумарьян был офицером-пограничником, и служил на заставе недалеко от Ленинакана (рис. 2).

Сергею запомнилось, как однажды отец взял его с собой в свою пограничную часть. В его памяти навсегда отложились картины из той поездки: река Арпачай, разделявшая СССР и Турцию, и молодые бойцы-пограничники, рослые, загорелые, крепкие, наголо остриженные, в голубых динамовских майках. Они в минуты отдыха весело гоняли футбольный мяч – точно так же, как и мальчишки во дворах Ленинакана.

Затем в предвоенные годы его семья много переезжала в соответствии с перемещениями отца по службе. После Ленинакана были Батуми, Самтредиа, Тбилиси, Баку. А в 1940 году Г.С. Хумарьян получил назначение в Белоруссию, на должность заместителя начальника отдела НКВД на Брест-Литовской железной дороге. Это был вновь образованный региональный орган госбезопасности на транспорте, обслуживавший ряд областей, в том числе и Брестскую. Отдел располагался во вновь образованном областном центре – городе Барановичи.

- Как известно, накануне Великой Отечественной войны Западная Украина и Западная Белоруссия были присоединены к СССР, - вспоминал впоследствии С.Г. Хумарьян. - Население Барановичей, как и других городов Западной Белоруссии, только что оказавшихся в составе СССР, вполне терпимо относилось и к советским военнослужащим, и к сотрудникам НКВД, и к членам их семей. Я, например, ходил в обычную школу, где весь класс знал, что мой отец – чекист. При этом никакого враждебного отношения к себе я не ощущал.

Жили же мы не в каком-то элитном доме, а в самом обычном по местным меркам многоквартирном здании, где было много семей железнодорожников, рабочих и другого простого люда. И при этом мы ни разу не испытали на себе того, что можно назвать проявлением национализма или враждебности. Наоборот – все общались между собой по-простому, чисто по-соседски.

Но все-таки случаи негативного отношения к новым советским работникам и к советским военнослужащим в городе бывали не раз. Чаще всего это случалось в сфере торговли или бытового обслуживания, где некоторые продавцы или другие работники, услышав русскую речь или увидев советскую военную форму, тут же переходили на польский язык, и вообще всячески показывали, что ни русского, ни белорусского языка они не понимают. Нынешнее поколение помнит, что в последние советские годы почти то же самое происходило и в Прибалтике.

А в городских парикмахерских бывали и вовсе страшные случаи, когда офицерам, зашедшим сюда побриться, парикмахеры резали горло опасной бритвой, причем насмерть. Парикмахер, естественно, после убийства тут же скрывался. В результате после одного или двух таких инцидентов вышел приказ: военнослужащим посещать парикмахерские только по нескольку человек.

Летом 1941 года время было неспокойное. Из рассказов отца, из сообщений газет и радио, из разговоров на улице и в транспорте мы явственно ощущали, что война уже совсем рядом, и она неизбежна. Разумеется, в дорожно-транспортном управлении НКВД, как и в других советских учреждениях того времени, существовал секретный план действий в особый период. В нем, в частности, указывалось, куда конкретно должен будет эвакуироваться младший и высший комсостав управления, а также члены командирских семей в случае начала войны. Сейчас я уже могу судить, что сразу же после рокового утра 22 июня 1941 года этот план начал довольно четко выполняться, хотя по причине неожиданного и стремительного наступления немцев он был реализован далеко не полностью.

Вечером в субботу, 21 июня, мы всей семьей ходили в кино. Это было единственное развлечение в маленьком городишке, каким тогда был Барановичи. Какой именно фильм смотрели, я сейчас точно не помню, но это была какая-то новая по тем временам картина – то ли «Богатая невеста», то ли «Трактористы». Пришли мы домой поздно вечером, и я лег спать. Однако уже в два часа ночи отца неожиданно вызвали в управление НКВД. Вообще-то такое случалось и раньше, однако я сейчас хорошо помню, что в ту ночь в связи с неожиданным вызовом отца на работу у меня наступило какое-то тревожное предчувствие. И, разумеется, мы с мамой Агуник Христофоровной тогда не знали, что в ту ночь прощаемся с отцом на долгие годы.

Тревожное ощущение оправдалось уже часа через два, когда за окном рассвело. Отец позвонил из управления и сказал матери: «Ты помнишь, о чем я вам говорил все последнее время? Так вот - это началось». Конечно же, он не мог по телефону прямо сказать о начале войны, но мама все поняла.

Еще отец успел ей сказать, чтобы она срочно собиралась, и что мы все вместе едем в Минск, который находился от Барановичей в 120 километрах. В то грозное утро никто даже и предположить не мог, что советские войска могут отступить дальше столицы Белоруссии. Но если бы это было так! Ведь теперь известно, что немецкие войска подошли к Минску уже на восьмой день после начала войны.

Но тогда было еще только 22 июня, и все ужасы отступления и эвакуации нам еще предстояло пережить. На следующий день к нам приехали уполномоченные из управления НКВД, которые дали нам небольшое время на сборы. А мне запомнилось, что я, вместо того чтобы быстро собираться, выбежал во двор, и на стене нашего дома, около подъезда, углем нарисовал профили Ленина и Сталина, написав под рисунками: «Даешь Берлин!» Мама, увидев мое художество, меня поругала: мол, времени на сборы совсем нет, а ты на стенах рисуешь…

С утра 23 июня уже стала слышна далекая канонада – смертельное дыхание так долго ожидаемой войны. В середине дня мы уже были на железнодорожном вокзале. Оказалось, что успели как раз вовремя – в тот момент вовсю ходили разговоры, что на станции грузится последний эшелон, отправляемый на восток. Поезд состоял из вагонов-теплушек, в каждую из которых помещалось восемь лошадей или 40 человек. Нам тоже хватило места в этом эшелоне, и он отправился в сторону Минска.

А вот отец так и остался в Барановичах, и в течение долгого времени он считал нас с мамой погибшими. Ведь ему сообщили, что самый последний эшелон, ушедший из города на восток, был разбомблен немецкой авиацией, и мало кто из его пассажиров уцелел. В то время отец еще не знал, что на самом деле наш поезд благополучно миновал зону бомбежек, и после Минска пошел дальше на восток. А путаница случилась из-за того, что железнодорожникам станции Барановичи уже после нашего отправления в неимоверно трудных условиях все-таки удалось сформировать еще один эшелон и даже отправить его в сторону Минска. Вот его-то и настигла вражеская авиация, которая уничтожила поезд почти полностью.

В теплушках мы путешествовали по всей стране больше месяца. Вообще-то в условиях мирной жизни путь по железной дороге от Барановичей до Минска занимал от силы шесть часов, а вот мы в те июньские дни 1941 года преодолели его только за пять суток. К тому моменту уже стало ясно, что наш путь на восток будет продолжаться. Ведь даже издалека было видно, что почти весь Минск в результате немецких бомбардировок лежит в руинах, а те здания, которые еще не разрушила авиация, горят ярким пламенем.

За время месячного путешествия по стране нам не раз пришлось пережить налёты фашистской авиации, когда самолеты с черными крестами с бреющего полета безнаказанно расстреливали из пулемётов разбегающихся в ужасе женщин, детей и стариков. Я на всю жизнь запомнил, как при тревожных коротких гудках паровоза мы все бросались из теплушки в придорожные кусты. Мама падала на меня сверху, закрывая своим телом двенадцатилетнего мальчишку от воздушного разбойника, хотя она и понимала, что пуля, выпущенная из крупнокалиберного пулемета, в случае попадания прошила бы нас обоих насквозь.

Лишь через месяц с лишним, после долгих мытарств, наш эшелон прибыл на эвакопункт в Сызрань. Отсюда мы с мамой добрались до Тбилиси, где жила ее родня.

А как же в те суровые месяцы складывалась судьба моего отца? Уже 24 июня в Барановичи вошли немцы. И тогда он, выполняя решение областного комитета партии, остался на оккупированной немцами территории для организации подполья и партизанского движения. Вскоре получилось так, что отец оказался в городе Речица Гомельской области, хотя по ранее утвержденному плану он должен был оставаться в Барановичах. Так или иначе, но ему в соответствии с секретным заданием нужно было как-то легализоваться, получить необходимые документы и устроиться на работу, чтобы не вызывать подозрений у оккупационных немецких властей. Все это ему удалось, и отец устроился сторожем в местный драматический театр.

В 1942 году отцу наконец-то удалось связаться с бюро подпольного обкома партии Гомельской области, и в результате он стал начальником разведки областного партизанского соединения под командованием Ильи Павловича Кожара, впоследствии – Героя Советского Союза. К концу войны Кожар получил звание генерал-майора, и его по праву ставят в один ряд с такими известными партизанскими вожаками времен Великой Отечественной войны, как Ковпак, Медведев, Федоров.

Из всех рассказов отца о его жизни в партизанах мне больше всего запал в память следующий эпизод. Однажды ему нужно было добраться из одного отряда в другой. Так вот, во время этого перехода по лесам и болотам отца обнаружил низко летящий немецкий самолет. И отец, чтобы скрыться от преследователя, несколько километров пробирался по болоту, постоянно ныряя в воду, чтобы не попасть под свинцовый ливень с неба, и лишь изредка показываясь на поверхности. А немецкий летчик, видимо, таким образом просто развлекался, найдя себе живую мишень и пытаясь поразить ее из пулемета. Однако везение оказалось на стороне отца. Немцу так и не удалось его подстрелить. В конце концов он бросил свою жертву и ушел на свой аэродром: видимо, кончилось горючее. А насквозь промокший отец вскоре успешно добрался до места назначения (рис. 3).

А мы с мамой тем временем не имели никаких сведений об отце, и эта неопределенность продолжалась больше 14 месяцев. Из органов НКВД, куда мама обращалась с запросами о его судьбе, каждый раз сообщали одно и то же: «Пропал без вести». Помимо моральных страданий, это неопределённое положение привнесло в нашу жизнь и немалые материальные трудности. Дело в том, что семьи военнослужащих получали аттестаты, по которым жене и детям ушедшего на фронт солдата или офицера выплачивалась часть его денежного довольствия, и на эти деньги в условиях тыла можно было хоть кое-как, но всё же жить. А у нас в связи с неясностью отцовской судьбы такого аттестата не было. Жить нам было практически не на что, и тогда мама пошла работать на железную дорогу, в резерв проводников. В месяц она получала 500 рублей, в то время как буханка хлеба на рынке стоила 100 рублей. Но и в такой ситуации нам как-то удавалось сводить концы с концами.

И только в августе 1942 года в Тбилиси, на адрес родителей отца, от него самого вдруг пришло письмо. Отец писал своим родственникам и не знал, что и мы тоже находимся в этом городе. Конечно же, перед отправкой письмо было просмотрено военными цензорами, которые зачеркнули в тексте даже малейшие указания на ту географическую точку, где находился его автор. Однако из контекста мы все-таки поняли, что отец находится в Белоруссии и воюет с врагом в условиях подполья.

После этого мама пошла в военкомат, откуда сделали запрос в штаб партизанского движения, который тогда находился в Подольске. И через некоторое время нам ответили, что отец действительно жив и считается военнослужащим, после чего маме выдали полагающийся аттестат. Ей начислили пособие в размере 1200 рублей в месяц, и, кроме того, выплатили весь долг по отцовскому денежному довольствию за минувшие 14 месяцев, то есть с июня 1941 года. Она сразу получила на руки 30 тысяч рублей – огромные по тем временам деньги.

В самом конце 1943 года, вскоре после вступления советских войск в Белоруссию, отец приехал к нам в Тбилиси. Когда на вокзал, наконец, подошел его поезд, а из вагонов стали выходить люди, я среди них никак не мог найти своего отца. Ну не было среди пассажиров ни одного бравого дядьки в партизанской кубанке. И тут, смотрю, мать бросилась к какому-то мужчине, стала его обнимать. Только тут я увидел, что отец выглядит вовсе не браво, а устало, и одет он в длинную овчинную шубу, в каких тогда ходили крестьяне. В общем, вид у него был совершенно не геройский. Лишь потом, слушая по вечерам скупые рассказы отца о его партизанской жизни и его боевом пути, я понял, что бравый вид для воина не главное. Главное – это то, что он остался жив в этом аду, и что все мы после двух с половиной лет разлуки наконец-то встретились снова (рис. 4, 5).

В январе 1944 года отца вызвали в Москву, в наркомат госбезопасности. Там он провёл несколько месяцев - проходил спецпроверку. А затем он получил высокое по тому времени назначение - на должность заместителя начальника управления МГБ на транспорте в Ленинград. Это совпало с освобождением города на Неве от блокады, и мы вслед за отцом поехали на его новое место работы. Однако через несколько месяцев отец снова вернулся в Белоруссию. Оставаясь в должности заместителя начальника транспортного управления МГБ, он возглавил спецгруппу, которая занималась ликвидацией фашистской агентуры и националистических профашистских банд в Западной Белоруссии, в районе городов Молодечно и Лида. При разгроме этих банд очень помог огромный отцовский опыт партизанской войны в белорусских лесах. Но это уже совсем другая история.

После войны он был переведён в Куйбышев, где в течение четырех лет работал в должности заместителя начальника управления МГБ на транспорте. Отец вышел на пенсию в 1956 году, после 33-х лет работы в органах госбезопасности, будучи в звании полковника. А еще раньше, в августе 1951 года, я был зачислен в штат управления госбезопасности по Куйбышевской области на должность оперуполномоченного сотрудника, продолжив тем самым дело моего отца (рис. 6).

За участие в Великой Отечественной войне Г.С. Хумарьян был награжден орденом Ленина, двумя орденами Боевого Красного Знамени, орденами Отечественной войны и Красной Звезды, медалью «Партизану Великой Отечественной войны» 1-й степени и некоторыми другими государственными наградами. Георгий Сергеевич Хумарьян скончался в Тбилиси 10 июня 1982 года, на 77-м году жизни.

«Кембриджская пятёрка»

В 2002 году Федеральная Служба Безопасности Российской Федерации сняла гриф секретности с материалов о работе в Англии группы советских разведчиков-нелегалов, которых всех вместе теперь принято называть «кембриджской пятеркой» (иногда ее также называют «великолепной», или «лондонской пятеркой»). Во главе этой группой был легендарный Ким Филби, а в «пятерку», кроме него, также входили Гай Берджесс, Дональд Маклин, Энтони Блант и Джон Кернкросс (рис. 7-11).

С рассекречиванием этих имен широкая публика узнала, что их долгая работа на берегах Туманного Альбиона является предметом гордости советской разведки (и одновременно – позором для британской). Судите сами: эти английские парни, выпускники кембриджского университета, аристократы по происхождению, еще в 1934 году на лояльной основе и только из идеологических соображений дали согласие добровольно работать в пользу СССР. Имея обширные связи (в том числе и родственные) в самых верхах английских властных кругов, члены «кембриджской пятерки» легко получали доступ к самой секретной информации. При этом Блант, Берджесс и Кернкросс работали в Британском управлении контрразведки (СИС), а Ким Филби, работая в МИ-6 (английской разведке) в 1944 году дослужился до должности начальника подразделения, которое в те годы занималось… борьбой против СССР и международного коммунизма. Однако в 1951 году возникла опасность разоблачения Маклина и Берджесса. Тогда их сложным географическим путем, через несколько стран тайно вывезли в Советский Союз.

Забегая вперед, следует сказать, что над Кимом Филби угроза разоблачения нависла в 1963 году, а в 1979 году - над Энтони Блантом. Оба они тоже были успешно вывезены в СССР и жили в Москве. Что же касается Джона Кернкросса, то он без провала работал на наши спецслужбы вплоть до своей смерти в 1977 году, но лишь в конце 90-х годов ФСБ официально признала, что он был советским разведчиком.

После приезда Дональда Маклина и Гая Берджесса в нашу страну руководство МГБ СССР приняло решение спрятать их в Куйбышеве - в «глубокой провинции». Здесь иностранцы конспиративно проживали свыше двух лет.

Сейчас в Самаре уже не осталось ветеранов КГБ, лично знавших легендарных «кембриджцев» во время их пребывания в нашем городе. Автору этих строк о своей работе с этими разведчиками-нелегалами также рассказал Сергей Георгиевич Хумарьян.

- Сказать, что я в то время был хорошо с ними знаком, будет большим преувеличением. Однако в начале 50-х годов мне по долгу службы посчастливилось неоднократно общаться с этими разведчиками-нелегалами, приехавшими в Куйбышев из Англии.

Само дело о конспиративном переезде в Куйбышев Маклина и Берджесса и их проживании здесь в то время находилось под грифом «Совершенно секретно», и в первую очередь потому, что оно было связано с личной безопасностью этих людей. Ведь МГБ СССР тогда располагал информацией, что после исчезновения Маклина и Берджесса из Англии на них начали охоту чуть ли не все разведки капиталистических стран. Вот почему о самом факте пребывания в Куйбышеве этих разведчиков знал только очень узкий круг оперативных работников госбезопасности и высшего руководства.

В число таких посвященных входил, конечно же, начальник отдела контрразведки управления МГБ по Куйбышевской области Иван Алексеевич Игошин, который, к сожалению, в 2000 году скончался. В курсе этого дела были также его заместитель - Владимир Иванович Васинский, начальник отделения Вениамин Ефимович Кожемякин и оперативный сотрудник отделения Николай Алексеевич Полибин. А вот в отсутствие Полибина часть его работы с Маклином и Берджессом приходилось выполнять мне.

Забегая вперед, скажу, что из информации, полученной нами в последующие годы, стало очевидно, что меры комитета госбезопасности СССР по глубокому конспирированию Маклина и Берджесса оказались эффективными на все 100 процентов. Иностранные спецслужбы не сумели узнать, где же жили в пятидесятых годах скрывшиеся из Англии советские разведчики.

А я в 1952 году был еще молодым сотрудником управления МГБ СССР по Куйбышевской области. Тогда я состоял в звании лейтенанта и работал в должности оперуполномоченного отдела контрразведки. Как я уже говорил, по заданию руководства областного управления мне иногда приходилось выполнять технические поручения, связанные с Маклином и Берджессом. Были у меня и оперативные задания по обеспечению их личной безопасности и режима конспиративности их пребывания в Самаре. В основном же с ними работали руководящие сотрудники МГБ СССР из Москвы, которые часто приезжали в Куйбышев, чтобы получить от нелегалов различную информацию, связанную с их работой в Англии.

По долгу службы я в числе немногих тоже был в курсе того, кем на самом деле являются эти иностранцы. В частности, я уже тогда знал об их прежнем месте нелегальной работы, но мне не были известны их подлинные имена и фамилии. В Куйбышеве их поселили в доме № 179 на улице Фрунзе, и при этом Маклин здесь жил по документам на имя Марка Петровича Фрезера, а Берджесс – на имя Джима Андреевича Элиота. А на случай, если кто-то заинтересуется, откуда же вдруг в послевоенном Куйбышеве взялись двое англичан, очень слабо говорящих по-русски, была разработана соответствующая легенда. Согласно ей, Фрезер и Элиот еще не так давно были профсоюзными активистами в Англии, но из-за произвола властей были вынуждены эмигрировать в СССР (рис. 12, 13).

Берджесс в Куйбышеве нигде не работал, а вот Маклин именно под такой легендой устроился работать на кафедру иностранных языков Куйбышевского пединститута, где он несколько лет преподавал студентам английский язык. Естественно, здешние сотрудники иногда его спрашивали о мотивах приезда в Советский Союз, но когда узнавали о его «профсоюзной работе» и о притеснениях со стороны британских властей, ему сочувствовали, и в целом к нему все относились с большой симпатией (рис. 14).

Как я уже говорил, без легенды Маклин и Берджесс общались только с узким кругом сотрудников госбезопасности. А мое общение с ними у меня состояло главным образом только из слов «Здравствуйте» и «До свидания».

Собственно, наиболее ответственная часть моей работы при контактах с англичанами заключалась в том, чтобы приехать к ним на квартиру, что-то им передать от руководства, а потом забрать у них какие-нибудь документы и привезти их в управление. Однако большинство своих материалов Маклин и Берджесс передавали непосредственно московским сотрудникам, так что мне ездить к ним на квартиру приходилось довольно редко.

В то время в силу своей молодости и недостаточной осведомленности я довольно слабо осознавал всю «историческую значимость» этих встреч с приехавшими в Куйбышев англичанами. Тогда я относился к этим контактам как к самой обычной работе чекиста, и в ней, поверьте, было очень мало той романтики, о которой пишут в книгах на «шпионскую» тему. Конечно же, со временем у меня произошла переоценка тех событий полувековой давности. Спустя некоторое время я начал узнавать все новые и новые факты об этих людях, а после окончательного рассекречивания этого дела и вовсе получил полную информацию о масштабах их нелегальной деятельности за рубежом. Тогда-то ко мне и пришло понимание того факта, что какую-то, хотя и небольшую, но очень важную часть своей жизни я провёл по соседству с легендарными личностями. Ведь это о них директор ЦРУ Аллен Даллес впоследствии сказал, что информация, которую они добывали, составляла предел мечтаний любой разведки мира.

Иногда у наших подопечных (чаще всего – у Маклина) было и неформальное общение с советскими гражданами, как в таких случаях говорится, в непринужденной обстановке. В основном это случалось во время каких-то совместных торжеств у них дома или на квартирах сослуживцев кафедры иностранных языков, где работал Маклин. Как и в других учреждениях, здесь регулярно отмечали чьи-то дни рождения, или просто советские праздники, и Маклин тоже участвовал в таких мероприятиях. Оказалось, что он был очень музыкальным человеком, любил петь под гитару. И что удивительно – в его репертуаре было много наших национальных песен, причем он их исполнял на русском языке. В частности, очевидцы рассказывали, что у него очень хорошо получались русские народные и советские песни о Волге, а это, конечно же, всегда приводило слушателей в восторг.

При этом чисто бытовые вопросы наши английские подопечные в основном решали сами. Например, они самостоятельно занимались своим продуктовым обеспечением, что в Куйбышеве начала 50-х годов при наличии денег сделать было довольно несложно. Пенсию для того времени они получали очень хорошую, причем в советских рублях, потому что, когда им предложили получать ее в английской валюте в размере 1200 фунтов стерлингов (огромные по тем временам деньги), Маклин и Берджесс отказались. К тому же карточную систему в нашей стране в начале 50-х годов уже отменили, в магазинах было достаточно продуктов, да и на продовольственных рынках можно было найти всё, чего душа пожелает. Замечу, что Маклин довольно быстро освоил русскую кухню – например, он очень любил пельмени, с удовольствием ел наши щи, борщ и так далее.

Безусловно, адаптироваться к местной обстановке ему помогла вскоре приехавшая в Куйбышев его жена Мелинда, которая чисто по-женски довольно быстро освоилась с куйбышевскими бытовыми условиями – в частности, сама ходила на рынок и покупала здесь все необходимые продукты. Вообще её полное имя – Мелинда Мерлинг, она происходила из богатой американской семьи. У них с Маклином было трое детей – двое мальчиков, которых звали Фергюсс и Дональд, и дочь Мелинда. Как вы видите, двоих последних детей супруги назвали своими именами (рис. 15, 16).

При этом все отмечали, что Маклин (наверное, как раз потому, что он, в отличие от Берджесса, был женат) оказался более приспособляемым к непривычным для англичан российским условиям. А вот у Берджесса в разговоре не раз прорывалась досада по поводу его пребывания в Куйбышеве. Он иногда жаловался, что жизнь в нашем городе для него очень утомительна. Ведь послевоенный Куйбышев был не очень похож, к примеру, на цветущие города юга СССР, а тем более на Москву, где жизнь, согласитесь, тогда (да и сейчас) носила гораздо более оживленный характер. А в Куйбышеве англичане ощущали замкнутость своей жизни, что их заметно тяготило.

Оба наших подопечных покинули Куйбышев в 1955 году. А уже в 1956 году новый руководитель страны Никита Сергеевич Хрущёв официально заявил о пребывании Маклина и Берджесса в Советском Союзе (рис. 17). Сказано было и о том, что они оба приняли советское гражданство. Затем 11 февраля 1956 года в Москве, в гостинице «Националь» состоялась их первая официальная пресс-конференция, на которой присутствовали также и иностранные корреспонденты. Правда, в тот раз Маклин и Берджесс повторили уже известную вам легенду, то есть сообщили журналистам, что в Англии они были профсоюзными активистами. В СССР же, по их словам, они эмигрировали не только из-за репрессий властей, но еще и из-за угрозы третьей мировой войны, которая, по их мнению, в те годы исходила от крупных капиталистических государств. На той же пресс-конференции Маклин и Берджесс заявили, что они никогда не работали на советскую разведку, и говорили о преимуществах коммунистической идеологии и советского государственного строя.

Берджесс умер в Москве в 1963 году, а Маклин пережил его ровно на 20 лет – он скончался в 1983 году. Прах и того, и другого разведчика, согласно их завещаниям, был похоронен в Лондоне. При этом прах Дональда Маклина в британскую столицу перевез его сын Фергюсс.

Кстати, гораздо позже Маклина и Берджесса в Куйбышеве побывал и их коллега по «кембриджской пятерке» – Ким Филби. Было это в 1981 году, когда Филби, который к тому времени уже довольно долго жил в Советском Союзе, совершал круизную поездку на теплоходе по Волге. В этом круизе легендарного советского разведчика сопровождал его давний хороший друг, оперативный сотрудник Первого главного управления КГБ СССР Юрий Модин, с которым Филби когда-то работал за границей. В экспозиции музея истории управления ФСБ по Самарской области, помимо документов и снимков Берджесса и Маклина, можно увидеть совместную фотографию Филби и Модина, которая была сделана на борту теплохода во время их пребывания в Куйбышеве (рис. 18).

Хотя Филби во время его приезда в наш город уже непосредственно не работал в разведке, а был консультантом КГБ, одновременно находясь на пенсии, он в 1981 году, конечно же, еще не мог быть известен широкой публике. О том, кем на самом деле является этот седой человек, сошедший с трапа круизного теплохода, в Куйбышеве знали только немногие руководящие работники областного управления КГБ. По долгу службы знал об этом и я. О его приезде в наш город из Москвы в областное управление заранее поступила ориентировка, и потому Филби, конечно же, встречали на пристани наши сотрудники. Правда, никакой помпы по этому поводу не было. Филби провезли по обычному туристическому маршруту по Куйбышеву, показали ему все наши главные достопримечательности, но при этом ни с кем из руководителей города и области он не встречался, и даже не заезжал в управление КГБ. В общей сложности Филби и Модин пробыли в Куйбышеве в течение всего светового дня, пока у пристани стоял их теплоход.

А вот попрощаться с полковником Кимом Филби на его похоронах мне пришлось уже в Москве в мае 1988 года. Я был в столице в командировке, когда легендарного разведчика провожали в последний путь из клуба имени Ф.Э. Дзержинского.

Расскажу ещё об одном легендарном разведчике, который долгие годы работал за пределами нашей страны. Тот, кто интересуется историей Великой Отечественной войны, хорошо помнит подвиги легендарного советского разведчика Николая Ивановича Кузнецова. Ныне военными историками достоверно установлено, что именно он первым сообщил Центру о начале подготовки германскими спецслужбами сверхсекретной операции по физическому устранению глав правительств «Большой тройки», собиравшихся в Тегеране в ноябре 1943 года.

Благодаря своевременным мерам, принятым советской разведкой после получения информации, террористический план главарей «Тысячелетнего рейха» потерпел полный провал. Впрочем, это всем известно еще из школьных учебников. А вот все сведения о конкретных операциях, которые чекисты-нелегалы в 1943 году проводили в Иране, не говоря уже об именах отдельных исполнителей, до недавнего времени находились под грифом «Совершенно секретно». И вот совсем недавно Служба внешней разведки РФ приняла решение открыть некоторую часть информацию о тех событиях более чем полувековой давности.

В начале двухтысячных годов в Самаре побывал и выступил перед личным составом Управления ФСБ по Самарской области советский разведчик-нелегал, Герой Советского Союза Геворк Андреевич Вартанян, которого еще за несколько месяцев до этого даже в Службе внешней разведки (СВР) России знали лишь исключительно под псевдонимом Амир. Решение о раскрытии Амира, а также его супруги, кавалера ордена Красного Знамени Гоар Левоновны руководство СВР приняло в декабре 2000 года (рис. 19).

Правда, СВР легализовала только один эпизод из жизни и работы за границей этой уникальной супружеской пары разведчиков-нелегалов, хотя для Вартаняна разведывательная деятельность началась еще в 1942 году, когда ему было всего 16 лет. Теперь мы знаем, что именно благодаря Амиру и его группе, которую в свое время Центр именовал «легкой кавалерией», удалось предотвратить покушение немецких спецслужб на Сталина, Рузвельта и Черчилля во время Тегеранской конференции в ноябре 1943 года.

Только за два года работы группы Амира в Иране ею было выявлено не менее 400 человек, так или иначе связанных с германскими разведслужбами. Кстати, о степени законспирированности нашего разведчика и о том уровне доверия, которого Вартанян добился у западных спецслужб, говорит хотя бы такой факт, что во время своей нелегальной работы в Иране он по специальному заданию Центра умудрился дважды закончить английскую разведшколу.

Но в чем же состоял конкретный вклад Вартаняна в срыв террористической акции против лидеров «Большой тройки»? Теперь об этом можно рассказать. Ранее в литературе уже сообщалось, что операцию по физическому устранению глав трех государств немцы назвали «Длинным прыжком», и она была поручена любимцу фюрера, опытнейшему парашютисту и диверсанту Отто Скорцени, которому, как известно, в свое время удалось отбить у партизан главаря итальянских фашистов Бенито Муссолини.

Благодаря информации, полученной Николаем Кузнецовым, а также через другие разведывательные каналы, чекистам удалось довольно быстро нейтрализовать всю фашистскую агентуру в Иране. Оказывается, незадолго до встречи лидеров «Большой тройки» передовая группа из шести немецких радистов-диверсантов была нелегально заброшена на самолете в район города Кум, что находится в семидесяти километрах от Тегерана. Немцы с большим количеством оружия и снаряжения более двух недель тайно добирались до иранской столицы. В конце концов им это удалось, и диверсанты расположились на конспиративной вилле, заранее подготовленной для них германской агентурой.

Но на этом все потуги гитлеровцев добраться до «Большой тройки» бесславно завершились. «Легкая кавалерия» советской резидентуры в Иране, которую возглавлял Амир, первой добыла информацию о немецком десанте, а затем и обнаружила местонахождение заброшенной на парашютах группы. В результате шесть отборных немецких коммандос неожиданно для себя оказались арестованными иранской полицией. И когда в штабе гитлеровских спецслужб стало известно о провале передовой группы, в Берлине на самом высоком уровне было принято решение отказаться от заброски в Тегеран главных исполнителей операции «Длинный прыжок».

Присвоение ему звания Героя Советского Союза Амир отмечал дважды. Закрытый Указ Президиума Верховного Совета СССР в 1984 году был первоначально подписан на другое имя, и лишь через полгода псевдоним разведчика в тексте Указа был исправлен на его подлинную фамилию. Впрочем, даже после рассекречивания личности самого разведчика информация о большей части жизни и деятельности супругов Вартанянов все еще находится под грифом «Секретно». Она вряд ли будет открыта для свободного доступа по крайней мере в течение ближайших 20, и даже 30 лет (рис. 20).

Геворк Андреевич Вартанян скончался 10 января 2012 года в Москве. Материалы о его визите в Самару впоследствии были помещены в экспозицию музея истории Управления ФСБ по Самарской области.

Совершенно секретный космос

Осенью 1957 года, после успешного запуска на орбиту первых советских спутников, Главный конструктор баллистических ракет Сергей Королев направил в Совет Министров СССР подробную записку, где говорилось о необходимости развертывания в стране крупномасштабного ракетного производства. Основные положения этого документа выглядели так: ракета Р-7 получилась настолько удачной, что для усиления обороноспособности СССР и ускорения темпов освоения космоса ее необходимо срочно запускать в серийное производство.

Самые первые «семерки» были изготовлены в цехах опытного завода № 88 в подмосковном городке Подлипки (ныне город Королев). Однако Главный конструктор прекрасно понимал, что для масштабного освоения космоса и для решения оборонных задач страны мощностей этого предприятия оказывалось явно недостаточно. Поэтому Сергей Павлович в конце 1957 в своей докладной записке года просил у  руководства СССР разрешения перепрофилировать одно из крупных оборонных предприятий страны специально под выпуск изделия 8К71 (так в технических документах именовалась ракета Р-7) (рис. 21).

В декабре 1957 года состоялась встреча Сергея Королева и Никиты Хрущёва, на которой обсуждалась упомянутая выше тема массового ракетного производства. Главный конструктор смог нарисовать Первому секретарю ЦК КПСС такие заманчивые перспективы развития советской космонавтики на ближайшие годы, что Хрущёв сдался, и поручил секретариату ЦК срочно готовить необходимые документы.

В итоге уже 2 января 1958 года вышло закрытое постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР № 2-1 «Об организации серийного производства изделия 8К71 на Государственном авиационном заводе № 1 имени И.В. Сталина Куйбышевского Совета народного хозяйства» (в то время - организация п/я 208, ныне – ГНПРКЦ «ЦСКБ-Прогресс»).

С конца 50-х годов у западных спецслужб, и в первую очередь у Центрального разведывательного управления США, существовала (и до сих пор существует!) целая программа по добыче развединформации о наших оборонно-космических предприятиях. Кроме американцев, в сборе таких разведданных участвовали (и по сей день участвуют) также спецслужбы Канады, Франции и Великобритании.

Поэтому уже в 1958 году, когда серийное производство ракет-носителей было перенесено в Куйбышев, перед КГБ СССР во весь рост встала проблема создания в нашем городе эффективной системы нейтрализации западных разведчиков. Сейчас ветераны госбезопасности с удовлетворением отмечают, что предпринятые в те годы меры против иностранных спецслужб оказалась достаточно эффективными. О некоторых из них автору этих строк рассказал полковник госбезопасности Сергей Георгиевич Хумарьян.

- Уже в первые дни существования завода «Прогресс» нашей службой стали проводиться мероприятия, которые предотвращали утечку секретов с оборонных заводов через различные электромагнитные излучения. Ведь уже в конце 50-х годов средствами электронной разведки можно было, например, прослушивать внутризаводские телефонные переговоры, находясь на довольно значительном расстоянии от секретного объекта.

Позже, когда у США появились спутники-разведчики, они получили техническую возможность считывать информацию прямо с орбиты с любого электромагнитного излучения, выходящего за пределы космических предприятий. Поэтому сотрудники КГБ внимательно и строго следили за тем, чтобы в момент пролета такого спутника над Куйбышевом на заводе «Прогресс» неукоснительно соблюдался режим молчания в эфире.

Другой важнейшей задачей всегда было предотвращение утечек информации, содержащейся в заводских секретных документах. Сотрудники КГБ постоянно наблюдали за людьми, имеющим допуск к таким документам. Нельзя было допустить внедрения в эти закрытые коллективы агентов иностранных спецслужб. Следует сразу сказать, что за все годы работы ракетно-космического центра «ЦСКБ-Прогресс» фактов утечки информации через эти барьеры зафиксировано не было.

Тем не менее КГБ не раз отмечал попытки иностранных разведок установить контакт с лицами, имеющими отношение к оборонно-космическим объектам. Это началось практически сразу же после того, как в 1958 году в Куйбышеве было начато серийное ракетное производство.

В этот период практически каждую неделю сюда приезжали сотрудники различных посольств, под крышей которых работали установленные иностранные разведчики. На сленге контрразведчиков все они кратко именовались «дипломатами». Для отказа же в посещении Куйбышева сотрудниками посольств формально не имелось никаких причин: город в то время еще был открытым, и потому иностранцы приезжали сюда официально, в соответствии с программой обмена дипломатическими представительствами, с целью знакомства с достопримечательностями или историей города, или с целью посещения каких-нибудь несекретных производств.

В этот краткий период не раз были случаи, когда у завода «Прогресс» работниками КГБ задерживались автомобили с установленными иностранными разведчиками, официально приехавшими в Куйбышев. При них в машинах каждый раз обнаруживалось специальное техническое оборудование, предназначенное для снятия информации с заводских электромагнитных излучений. Все эти случаи закончились выдворением зарвавшихся разведчиков за пределы СССР (рис. 22, 23).

Агенты иностранных спецслужб под видом дипломатов могли свободно приезжать сюда вплоть до 1960 года, когда Куйбышев перешел в разряд городов, закрытых для посещения иностранцами. И даже после этого к нам по-прежнему регулярно приезжали зарубежные делегации. Как правило, это было при возведении каких-то крупных промышленных объектов, а также при запуске производств с иностранными технологиями или оборудованием. В каждой из таких групп среди технических специалистов обязательно присутствовал хотя бы один, а чаще - несколько установленных иностранных разведчиков. Обо всех них обычно имелась полная информация, и потому работники КГБ их всегда держали в поле своего наблюдения, чтобы успеть в любой момент предотвратить попытки разведдеятельности.

В общей сложности в течение последних 55 лет в Куйбышеве-Самаре было пресечено несколько десятков попыток сбора закрытой информации со стороны иностранных спецслужб. Но при этом, конечно же, речь может идти только о выявленных случаях такого рода. А ведь в практике КГБ-ФСБ имеется гораздо больше фактов, когда удавалось предотвратить даже сами практические попытки сбора секретных сведений. В советские годы для их предотвращения применялись, на первый взгляд, очень простые методы, но они тем не менее срабатывали на все сто процентов. Впрочем, для нынешних российских условий даже такие методы кажутся фантастикой.

Расскажу об одном из таких контрразведывательных приемов, который ныне уже ни для кого не является секретом. Нам было хорошо известно, что в случаях, когда иностранные разведчики проезжали через закрытые советские города на поезде, они непрерывно фотографировали все, что видели из окна, а также снимали информацию другими способами. При этом разведчики всегда прекрасно понимали, что их действия незаконны, поэтому в тот момент, когда один из них фотографировал, другой в это время следил в коридоре, чтобы кто-нибудь посторонний не вошел в их купе. А ведь при проезде через Куйбышев из железнодорожного вагона хорошо видны и завод «Прогресс», и авиационный завод, и некоторые другие (рис. 24-26).

Для борьбы с такими «фотографами» мы придумали простой, но эффективный метод. Мы выходили непосредственно на начальника Куйбышевской железной дороги, и по его указанию именно в тот момент, когда пассажирский состав с установленными разведчиками проезжал мимо наших оборонно-космических предприятий, по параллельному или встречному пути пускали электричку. И тогда иностранцы вместо заводов могли видеть из окна только мелькающие вагоны электропоезда. Сейчас, конечно же, такое стало попросту невозможным.

Еще один прием борьбы с агентами разведслужб мы использовали в аэропорту «Смышляевка», который довольно долго был официальными воздушными воротами нашего города. Еще в 60-е здесь регулярно приземлялись самолеты, на борту которых находились сотрудники посольств, они же – представители иностранных разведок. И здесь во время стоянок такие «дипломаты» постоянно выскакивали на летное поле с фотоаппаратами, чтобы запечатлеть на пленку безымянские оборонные предприятия, взлетно-посадочную полосу аэропорта, или просто стоящие здесь самолеты. Мы их не раз предупреждали, что подобные штучки являются нарушением закона, однако иностранцы нас не очень-то и слушали - и все равно не раз пытались всеми правдами и неправдами произвести фотосъемку.

Однажды руководству УКГБ это надоело. Вот тогда-то по договоренности с руководством авиапредприятия перед зданием аэровокзала хвостом к входу стали ставить самолет с винтовыми двигателями, готовыми к запуску (тогда многие пассажирские самолеты были такими). В ту минуту, когда кто-то из разведчиков с сумкой фотоаппаратуры рисковал выйти из здания, включались двигатели, и «горе-фотографа» потоком горячего воздуха сдувало, словно пушинку…

О том, что система контрразведки, созданная на космических предприятиях Самары, была очень эффективной, говорят, в частности, попавшие в КГБ… отчеты западных спецслужб. Как видно из этих материалов, руководители иностранных разведок регулярно сетовали, что из года в год им не удается получить никакой существенной информации о закрытых космических заводах на Волге. Лишь в перестроечные и постперестроечные годы иностранцы наконец-то смогли попасть на эти самарские предприятия – теперь уже в качестве гостей и партнеров по мирному освоению космоса.

Несостоявшийся митинг Хрущёва

В августе 1958 года наша Куйбышевская область внезапно стала одной из точек на карте мира, откуда стремились передать срочные сообщения все ведущие информационные агентства планеты, а также журналисты газет и радио многих стран Европы, Америки и Азии. Такое повышенное внимание к нашему краю в те дни объяснялось просто: вот-вот должна была дать первый ток самая крупная в мире Куйбышевская ГЭС, и для ее открытия на берега Волги приехал Первый секретарь ЦК КПСС Никита Сергеевич Хрущёв (рис. 27-29).

Он побывал в городах Жигулевске и Куйбышеве 9-12 августа 1958 года, причем заранее было намечено выступление лидера государства перед куйбышевцами на центральной площади областного центра. Митинг на площади Куйбышева действительно состоялся, однако он прошел совсем не так, как хотели его организаторы. В связи с этой «нештатной ситуацией» правда о тех событиях долгое время замалчивалась, и потому к нынешнему дню реальные события на центральной площади города превратились чуть ли не в собрание анекдотов на тему «Как Хрущёв ездил выступать в Куйбышев».

О том, что же на самом деле произошло в тот августовский день в нашем городе, автору этих строк рассказал полковник Сергей Георгиевич Хумарьян.

- За минувшие десятилетия вокруг этого исторического факта – приезда Хрущёва в Куйбышев – возникло множество слухов, порой самых нелепых и противоречивых. Поскольку в те августовские дни 1958 года в связи с исполнением служебных обязанностей мне приходилось иногда находиться в непосредственной близости от Первого секретаря ЦК КПСС, то я могу рассказать, как все это было на самом деле.

О приезде Хрущёва в Куйбышев областному управления КГБ было известно заранее. Нам сообщили, что он приедет на правительственном поезде, в спецвагоне, причем поезд из Москвы через Куйбышев сразу же проследует на станцию «Жигулевское море», где лидер государства примет участие в торжествах по случаю открытия Куйбышевского гидроузла. Как всегда при таких обстоятельствах, были приняты соответствующие меры охраны первого лица государства, а нашей службой проведены необходимые оперативные мероприятия.

Когда правительственный поезд прибыл на станцию Куйбышев, то по ряду причин его подали не на первый путь, как это предполагалось вначале, а на третий, чуть ли не по соседству с каким-то товарным составом. Видимо, у диспетчера железной дороги в тот момент не было иного выхода – мы в эти тонкости не вникали. Но это вносило определенные коррективы в систему охранных мер. Так или иначе, но я вместе с другими офицерами областного управления КГБ стоял на платформе третьего пути как раз в те секунды, когда напротив нас остановился спецвагон. Через некоторое время двери в тамбур вагона открылись, и здесь появился Хрущёв. На нем в тот момент была его знаменитая рубашка с украинской национальной вышивкой. Некоторое время Хрущёв, жестом поздоровавшись со всеми, молча смотрел на нас, а мы на него. Потом Никита Сергеевич так же молча скрылся в глубине вагона. Поезд в Куйбышеве стоял недолго, и вскоре направился в сторону Жигулевского Моря.

На другой день мы уже были в Жигулевске. Во время церемонии открытия Хрущёвым Куйбышевской ГЭС в качестве трибуны для его выступления использовались эстакада и здание гидроэлектростанции, возвышающиеся над дорогой. На митинге были заранее приглашенные представители трудовых коллективов Куйбышева, Ставрополя и Жигулевска, строители ГЭС, а также иностранные журналисты. Хрущёв с этой импровизированной трибуны обратился к строителям Куйбышевского гидроузла, однако его речь многих удивила и даже вызвала недоумение.

Казалось бы, по поводу только что завершенного строительства крупнейшей в мире гидроэлектростанции и вложенного в нее колоссального труда сотен тысяч людей руководитель государства должен был найти какие-то торжественные, проникновенные слова – по крайней мере, хоть как-то похвалить участников реализации грандиозного проекта. Однако выступление Хрущёва с самого начала выглядело очень сухим, без какого-либо намека на благодарность в адрес строителей. А в конце своей речи Никита Сергеевич и вовсе заявил следующее: возведение гидроэлектростанций для государства совершенно невыгодно, поскольку это очень дорогостоящее занятие. По его мнению, нам лучше строить тепловые электростанции, которые достаются стране не такой дорогой ценой. Пусть эти станции будут меньше по размерам и мощности, чем Куйбышевская ГЭС, зато на те же деньги их можно построить больше (рис. 30).

Все слушатели были немало удивлены такой речью Первого секретаря ЦК КПСС и даже слегка разочарованы. Ведь до этого с самых высоких трибун нам говорили, что энергия ГЭС – самая дешевая из всех. А тут из уст первого лица государства пришлось услышать совершенно обратное. Тем временем митинг закончился, правительственная делегация во главе с Хрущёвым прошла к машинам и уехала. Сотрудники же областного управления КГБ остались в Жигулевске, выполняя каждый свои обязанности. Я, например, опекал иностранных журналистов.

Об их работе по освещению открытия Куйбышевской ГЭС стоит рассказать особо. Для зарубежных корреспондентов здесь был заранее создан пресс-центр, а одно из отделений связи Ставрополя, расположенное в Порт-поселке, специально приспособили для ведения междугородних и международных телефонных переговоров. Отсюда иностранные журналисты передавали свои материалы об открытии ГЭС на Волге в редакции газет и радио многих стран – и социалистических, и капиталистических. В частности, здесь были корреспонденты из США, Великобритании, Западной Германии, Швеции, Франции и ряда других ведущих государств мира.

Иностранцы жили в одном из вагонов того же самого поезда, на котором в Ставрополь приехал Хрущёв. Вечером, собираясь около своего вагона на железнодорожной станции «Жигулевское море», журналисты доставали радиоприемники и слушали свои материалы о крупнейшей в мире гидроэлектростанции, которые они передали в редакцию всего за несколько часов до этого. Для нас в то время подобная оперативность выглядела удивительной.

Но из тех нескольких дней работы с зарубежными корреспондентами мне больше всего запомнился эпизод с ночной пресс-конференцией, на которой, как нам сначала сообщили, должен был выступать Хрущёв. А дело было так. Вечером, перед сном, почти все иностранцы любили выпить. Кто-то из них пил привезенное с собой, а некоторые употребляли и русскую водку, которой их угощали советские журналисты. И вот в тот самый момент, когда все они уже были навеселе и собирались отойти ко сну, вдруг появился нарочный от правительственной делегации. Он сообщил, что буквально через час (а время было около 23 часов) в кафе «Дружба», которое было временно сооружено на земляной плотине ГЭС специально для гостей, состоится пресс-конференция Хрущёва, и на нее приглашаются все желающие. Естественно, желающими оказались все, даже те, кто уже был изрядно «подшофе». Иностранцы собрались быстро, и примерно через полчаса все были в кафе «Дружба».

К тому моменту на часах уже была полночь, но здесь их все равно встретили с исконно русским гостеприимством: были накрыты столы, которые буквально ломились от разнообразных угощений и самой изысканной выпивки. При виде такого изобилия по группе зарубежных корреспондентов прокатился гул одобрения.

Все расселись за столами и стали ждать Хрущёва. Однако он не приехал. Вместо него минут через пятнадцать в кафе появился тогдашний министр электростанций СССР с сопровождающими, который объяснил присутствующим, что Хрущёва не будет, а он сам готов ответить на все вопросы журналистов. Нужно сказать, что ничего особенно «жареного» они не спрашивали. В основном их интересовали конкретные люди, отличившиеся на строительстве энергогиганта, а в конце они попросили разрешения встретиться с рядовыми строителями ГЭС. Эта просьба иностранных журналистов вскоре была выполнена.

Когда пресс-конференция закончилась, на столах оставалось еще много нетронутых блюд и непочатых бутылок. Корреспонденты начали вставать и направляться к выходу, но работники кафе их остановили и сказали: «Куда вы уходите – возьмите все это с собой». Иностранцы не заставили себя долго упрашивать, и в результате импровизированный банкет вскоре продолжился уже в вагоне поезда, где жили представители западной прессы.

Лишь одно для нас тогда осталось не до конца понятным: если с самого начала участие Хрущёва в пресс-конференции и не планировалось, то почему же все-таки была дана команда от его имени? Я слышал две версии объяснения этой накладки. Согласно первой, перед этим Никита Сергеевич якобы участвовал в другом банкете - для узкого круга высших руководителей, после чего он оказался не совсем в форме. А по второй версии – он просто устал: день был насыщен многими официальными мероприятиями.

На другой день после торжественного открытия Куйбышевской ГЭС в областном центре, на его главной площади было запланировано проведение митинга, на котором должен был выступать Хрущёв. Для участия в этом митинге по разнарядке парткомов заводов и организаций направили заранее намеченное количество людей, у большинства которых на руках были специальные приглашения. Однако на деле на площадь пропускали всех желающих, и потому неудивительно, что к моменту начала митинга здесь собралось несколько десятков тысяч человек, в том числе и с детьми. Конечно же, большинство жителей Куйбышева пришли сюда просто из любопытства, из желания увидеть и услышать первое лицо государства.

Мероприятие наметили на середину дня. Мне запомнилось, что погода в тот день стояла жаркая, и собравшиеся на площади люди испытывали жажду. Это обстоятельство, а также некоторая задержка начала митинга, видимо, и привели к тому, что возбуждение людей стало нарастать.

Я в числе других офицеров нашего управления стоял в оцеплении позади трибуны, между ней и Дворцом культуры. А между трибуной и массой трудящихся, собравшихся на площади, располагалась цепь военнослужащих одной из частей ПриВО. От них до трибуны было примерно метров двадцать.

Как я уже сказал, намеченное заранее время начала митинга пришло, а Хрущёва все не было. Трудящиеся начали волноваться. Наконец из дверей здания Дворца культуры вышел Хрущёв, которого сопровождала его московская свита и первые руководители Куйбышева и Куйбышевской области. Вся группа прошла на трибуну, и в этот момент собравшаяся на площади людская масса наконец-то увидела Хрущёва (рис. 31).

В течение следующих секунд на площади ощутимо стал нарастать шум, из-за чего очень скоро вокруг ничего не стало слышно. Чувствовалось, что находящимся далеко от трибуны ничего не только не видно, но даже и не слышно, хотя в тот день площадь Куйбышева, как и сейчас, была оборудована громкоговорителями. Но народ, возбужденный жарой, духотой и редким для Куйбышева зрелищем, то есть приездом руководителя государства, шумел так сильно, что даже стоящие рядом люди не слышали друг друга. При этом задние ряды напирали на передние, и все кончилось тем, что экзальтированная масса любопытных прижала цепь военнослужащих прямо к трибуне.

Я в это время находился примерно метрах в десяти от Хрущёва, и видел, что он раза три пытался начать говорить, но из-за невообразимого шума и гама его никто не слышал даже через звукоусилители. В итоге он некоторое время лишь в недоумении разводил руками и о чем-то говорил с сопровождающими. Я и стоящие рядом со мной услышали только одну фразу: «Это прямо хулиганство какое-то…» Одним словом, митинг так и не состоялся: пробыв на трибуне минут десять-пятнадцать, Хрущёв вместе со своей свитой сошел с нее и направился к дверям Дворца культуры. Лидер государства и его сопровождающие с площади прошли через Дворец культуры, вышли из него сзади, через запасной ход, а затем сели в машины, ожидавшие их на улице Галактионовской, и уехали в речной порт, где у причала стоял специально подготовленный теплоход.

Здесь я хочу подчеркнуть, что, вопреки возникшим вскоре после этого события слухам, никаких признаков агрессии в отношении Хрущёва собравшиеся на площади в тот момент не проявляли. Между тем злые языки уже в те годы стали распускать сплетни (а в наши дни отдельные газеты эти сплетни вынесли на свои страницы), что в августовский день 1958 года хулиганствующие куйбышевцы якобы закидали Хрущёва гнилыми помидорами, тухлыми яйцами и чуть ли не пустыми бутылками. Между прочим, «храбрые» диссиденты нынче даже утверждают, что это был общенародный протест против Хрущёва. Уверяю вас, что ничего подобного не было. А было лишь непомерное возбуждение разгоряченной толпы, которая при виде первого лица государства себя не контролировала, что и привело к срыву митинга.

Кроме того, ни я, ни кто-нибудь еще из моих знакомых, очевидцев этого события, ни разу не слышал, чтобы Хрущёв в связи с несостоявшимся митингом говорил что-нибудь о «самарских горчишниках», Как известно, именно так почти до тридцатых годов у нас называли хулиганов из поселка Запанской. Между тем в некоторых местных публикациях упоминается об этой его реплике, которая якобы свидетельствует о том, что Хрущёв до приезда в Куйбышев был знаком с самарской историей. Может быть, он и говорил эти слова в какой-нибудь другой ситуации, но я в то время об этом его высказывании ничего не слышал.

Еще один слух, порожденный августовским событием, следующий: якобы в тот день на площади Куйбышева было насмерть задавлено несколько десятков человек. Это тоже не более чем слух. Вполне возможно, что пострадавшие от неимоверной давки тогда и были, однако никто из них по этому поводу в больницы города не обращался. Разумеется, в тот день на месте проведения митинга дежурили и кареты «скорой помощи», и пожарные, и милиция, но такое всегда бывает в точках массового скопления людей. Правда, пока мы стояли в оцеплении, я боковым зрением видел двух-трех человек, которых вели в сторону машин «скорой помощи». Однако на них вовсе не было видно следов травм или крови – просто в условиях жары, духоты и тесноты, по всей видимости, кому-то стало плохо.

Что было дальше, мне вскоре после описанных событий рассказывала мать моей жены, которая в 1958 году работала в Куйбышевском горкоме партии. По ее словам, на другой день после неудавшегося митинга в обкоме КПСС было намечено совещание с участием Н.С. Хрущёва. Разумеется, партийно-советское руководство области, зная о крутом и непредсказуемом характере Никиты Сергеевича, ждало от него серьезного разноса по поводу срыва торжественного мероприятия. Но кто же при этом рискнет объяснить Первому секретарю ЦК КПСС причины того, почему же собравшиеся на площади жители Куйбышева не дали ему сказать ни слова?

Решение на этот счет, как говорят, вечером того неудачного дня принял тогдашний первый секретарь обкома КПСС Михаил Тимофеевич Ефремов. Он пригласил первого секретаря горкома партии Николая Васильевича Банникова и дал понять ему: раз ты – хозяин города, то, стало быть, тебе завтра и предстоит объяснить руководителю государства, почему горожане сорвали митинг с его участием (рис. 32, 33).

Как говорят, на другой день утром Банников, согласно народной традиции, помылся в бане, надел чистую рубаху и пошел на свою «Голгофу», то бишь на совещание в обком партии. Но для него, как не странно, все на этот раз окончилось удачно. Едва лишь разговор зашел о вчерашнем митинге, как Банников, собравшись с духом, обратился к Никите Сергеевичу с речью примерно такого содержания: мол, все так нехорошо получилось лишь потому, что жители Куйбышева страстно хотели видеть вас, Никита Сергеевич, и каждый стремился подойти к вам как можно ближе, и в этом нет ничего плохого. Это был единовременный эмоциональный порыв, вызванный большой любовью и уважением народа к вам. Выслушав такое объяснение, Хрущёв сразу смягчился, улыбнулся и махнул рукой – мол, ладно, шут с вами, и закрыл эту щекотливую тему. Дальше совещание пошло своим чередом.

«Я помню кляксу от авторучки Гагарина»

О том, что после своей успешной посадки первый в мире космонавт Юрий Алексеевич Гагарин в течение двух последующих дней отдыхал в Куйбышеве, открыто разрешили говорить только в 70-х годах. Конечно же, в течение всего времени пребывания Гагарина в нашем городе его непрерывно опекали сотрудники комитета государственной безопасности. Однако в силу специфики своей работы большинство из них вплоть до недавнего времени никому и ничего не рассказывали о тех незабываемых днях.

Своими личными впечатлениями о встречах с первыми советскими космонавтами с автором этих строк поделился полковник Сергей Георгиевич Хумарьян.

- В апреле 1961 года я имел звание капитана и занимал должность старшего оперуполномоченного отдела контрразведки управления КГБ по Куйбышевской области. За несколько дней до 12 апреля из сотрудников нашего управления КГБ было создано несколько специальных групп, в одну из которых включили и меня. Задача, поставленная нашей группе, звучала так: уже в ближайшее время быть готовым к выполнению всего необходимого комплекса оперативных и охранных мероприятий, связанных с космосом. Более конкретно о характере предстоящего задания нам не говорили. Конечно же, существовала какая-то категория высших руководителей, которые знали, что готовится полет человека в космос, и что именно куйбышевцам, скорее всего, и предстоит встречать на Земле первого космонавта, но лично я в те дни об этом еще ничего не знал. Уровень этой государственной тайны был таков, что рядовые сотрудники КГБ допуска к ней не имели.

О том, что утром 12 апреля в космос полетел человек, я, как и подавляющее большинство советских людей, узнал только из радиосообщения. Как известно, с места посадки в Саратовской области Гагарина сразу же привезли в Куйбышев, на аэродром авиационного завода. Сам его прилет на аэродром мне тогда увидеть не довелось – в этот момент я в составе своей группы находился в ставшем впоследствии всемирно известном «маленьком домике на берегу Волги», который тогда был просто обкомовской дачей на Первой просеке.

Сотрудники управления КГБ уже знали, что именно в этот домик Гагарина скоро привезут для медицинского обследования и отдыха. Но еще до приезда первого космонавта мы представляли себе его как человека большого личного мужества, совершившего беспримерный подвиг. Первый космонавт нам невольно представлялся этаким бравым, бесстрашным, рослым офицером, которому все нипочем. А на самом деле мы увидели перед собой обычного парня небольшого роста, с простым лицом и широкой, открытой и благожелательной улыбкой. Это был именно тот тип человека, к которому уже подсознательно хочется относиться просто, по-товарищески, но с уважением. Таким Гагарина запомнил весь мир (рис. 34-38).

Вскоре после приезда первого космонавта на дачу здесь для него был устроен простой обед, а вовсе не роскошный банкет, как можно прочитать в некоторых источниках. Нет, это был простой русский обед, с первым, вторым и третьим блюдами, но без какого-либо алкоголя. Кажется, на первое у Гагарина тогда был борщ, остальные же блюда я сейчас уже не помню.

Еще мне запомнилось, как после медицинских обследований он часто спускался в биллиардную и играл за одним из столов. Его партнерами по игре, как мы потом поняли, обычно бывали ребята из первого отряда космонавтов, которые тогда, конечно же, никому не были известны. Впоследствии многие из них тоже летали в космос и стали мировыми знаменитостями. Но иногда с Гагариным играли в биллиард и некоторые высокопоставленные сотрудники обкома партии или облисполкома, которые тоже посменно дежурили на этой даче, чтобы обеспечивать присутствующим режим питания, коммунальных и бытовых услуг и так далее (рис. 39-41).

Вечером 13 апреля Юрий Алексеевич говорил по телефону ВЧ (правительственной связи) с Москвой (рис. 42). Сейчас этот белый аппарат с золотым гербом СССР стоит в витрине музея нашего управления. А еще в последний вечер пребывания Гагарина в Куйбышеве ему устроили небольшую поездку на катере за Волгу. В ней участвовали также генерал Николай Петрович Каманин и тогдашний первый секретарь обкома партии Александр Сергеевич Мурысев, а от нашего управления – майор Виктор Яковлевич Стрельцов. Мне в этой прогулке участвовать не довелось – не положено было по расстановке постов.

А вот В.Я. Стрельцову Гагарин даже подписал свою фотографию (рис. 43). Когда на третий день его пребывания Гагарина генерал Каманин разрешил корреспондентам «Комсомольской правды» Василию Пескову и Павлу Барашеву, а также куйбышевскому фотокорреспонденту ТАСС Дмитрию Брянову сделать довольно много его снимков в «маленьком домике на берегу Волги», пленку затем проявляли в лаборатории нашего управления, и здесь же печатали снимки. Некоторые из них вручили начальнику охраны обкомовской дачи, который затем передал их космонавту. Вот тогда-то Стрельцов и осмелился попросить Юрия Алексеевича подписать ему снимок на память. Гагарин написал в верхнем левом углу: «Виктору Яковлевичу. 14.04.1961», и поставил свою подпись. Сейчас этот уникальный снимок с автографом первого космонавта находится у Стрельцова дома, а в экспозицию музея областного управления ФСБ помещена его копия.

В связи с гагаринскими автографами вспоминается еще один интересный эпизод. Он также связан и с упоминавшимся выше биллиардным столом, за которым, как я уже говорил, во время своего первого пребывания в Куйбышеве несколько раз играл первый космонавт. Случилось так, что одну из фотографий его попросили подписать во время игры, и он поставил на нее автограф, положив снимок прямо на биллиардный стол. Но в этот момент из авторучки, которую космонавт держал в руке, вытекла чернильная капля, от чего на зеленом сукне образовалась хорошо заметная клякса (рис. 44). Потом во время последующих прилетов космонавтов в Куйбышев я тоже бывал на обкомовской даче, и видел, что чернильное пятно здесь остается по-прежнему. Но где-то в конце 60-х годов эта отметина вдруг исчезла. Видимо, тогда на столе меняли сукно – и вместе с ним убрали и «гагаринскую кляксу». А ведь если бы это произошло где-нибудь в Америке, или хотя бы у нас в так называемую «эпоху реформ», то наверняка нашлись бы бизнесмены, которые сделали бы на этом «сувенире» немалые деньги.

А вот с космонавтом-два, с Германом Степановичем Титовым, сразу же после его полета в августе 1961 года мне удалось пообщаться гораздо больше. Как и Гагарина, его сразу же с места посадки привезли в Куйбышев, а с аэродрома – на дачу на Первой просеке. Здесь с Титовым сразу же стали проводить медицинские исследования, после которых он спустился погулять в садик позади дачи. А это как раз был мой участок, где я вместе с другим сотрудником нашего управления нес службу по обеспечению безопасности объекта.

И вот мы видим, что Титов прогуливается по дорожке на нашем участке. Но мы же не могли при этом стоять неподвижно, как статуи, или, например, прятаться от него. И мы решили подойти к космонавту и побеседовать. Хорошо помню, что первый вопрос, который я ему задал, был таким: «Скажите, а вам было страшно в космосе?» И тут Титов подкупил нас своей искренностью. Он улыбнулся, а затем ответил серьезно и без всякой бравады: «Очень было страшно». Больше в тот раз мы решили Титова ни о чем не спрашивать, не донимать его досужими разговорами, потому что понимали: человек только что вернулся из неизвестности и от пережитого еще не отошел. Но после первого вопроса он сам заговорил с нами, и вот так у нас завязался короткий разговор на отвлеченные темы. Интересно, что после первых же фраз мы поняли, что имеем дело с очень начитанным, интеллигентным молодым человеком. Уже потом, из биографии космонавта, мы узнали, что воспитывался он в учительской семье (рис. 45-49).

В следующем, 1962 году, в Куйбышеве, в домике на Первой дачной просеке, после своего группового полета, отдыхали Андриян Николаев и Павел Попович (рис. 50). К сожалению, мне в тот раз их увидеть здесь не удалось, потому что я во время их приезда был в отпуске. А вот летавших в космос в 1963 году Валерия Быковского и Валентину Терешкову после их полета мне как раз довелось опекать (рис. 51). В это время режим охраны космонавтов был гораздо более свободным, нежели в 1961 году, когда здесь отдыхали Гагарин и Титов. Если к первым космонавтам практически никого не пускали, то Быковский и Терешкова даже встречались с участниками областного партийного актива и выступали перед ними. Их тогда гораздо больше фотографировали, причем космонавты охотно раздавали автографы всем желающим.

Мне из этих встреч запомнилась нервозность Валентины Терешковой, которая ею владела в первый день после прилета в Куйбышев. Она не хотела показываться никому из непосвященных в тонкости полета и тем более фотографироваться. Дело в том, что перед самой посадкой Валентина достаточно сильно обо что-то ударилась переносицей – то ли о панель в спускаемом аппарате, то ли о край шлема. По этой причине у нее на переносице образовался кровоподтек. Хотя он и был заметен лишь вблизи, тем не менее Терешкова, как всякая женщина, очень волновалась по поводу своей внешности, и не хотела, чтобы ее с синяком на носу видели посторонние. Правда, на другой день кровоподтек исчез – видимо, благодаря стараниям медиков.

Быковский и Терешкова были последними нашими космонавтами, которые сразу же по завершении полета отдыхали в Куйбышеве. После 1963 года все прочие покорители космоса проходили контрольное обследование уже непосредственно на Байконуре, где к тому времени был выстроен многопрофильный медицинский центр.

Могут спросить: а почему до этого местом послеполетной реабилитации космонавтов был выбран именно Куйбышев? Это было сделано по целому ряду причин. Во-первых, наш город находился достаточно близко от запланированных мест посадок первых космонавтов. Во-вторых, после 1958 года здесь часто бывал Главный конструктор Сергей Павлович Королев, который к тому же сам часто жил на Первой просеке, а в здании обкома КПСС не раз проводил всесоюзные селекторные совещания с директорами заводов космического профиля. В-третьих, именно в Куйбышеве и по сей день находятся предприятия-флагманы нашей космической отрасли – «Прогресс» и ЦСКБ. Думается, в связи с этим в Москве решили так: раз уж у куйбышевцев есть опыт по оперативной защите ведущих космических предприятий, то и безопасность пребывания в городе первых космонавтов они тоже смогут обеспечить (рис. 52).

«Золотой телёнок»

С наступлением «хрущёвской оттепели» значительно расширились возможности для въезда иностранцев в Куйбышевскую область, а также выезда за границу советских специалистов и туристов. Соответственно увеличивалась и вероятность утечки государственных секретов за рубежи СССР. Первые сравнительно большие по численности группы иностранных специалистов в это время появились на объектах нефтехимии в городах Новокуйбышевске и Ставрополе (ныне Тольятти). О работе с этим контингентом в те годы автору этих строк рассказ полковник Сергей Георгиевич Хумарьян.

- Начиная с 60-х годов, и в последующие три десятка лет, в практике работы нашего управления было немало случаев, когда в составе групп зарубежных специалистов выявлялись агенты и кадровые сотрудники западных спецслужб. Сейчас я расскажу об одном, самом первом таком деле. В это время управление КГБ по Куйбышевской области возглавлял Иван Павлович Кинаров (рис. 53).

В ходе оперативной разработки к нам поступили материалы о том, что работавший в группе инженеров на одном из новокуйбышевских заводов специалист из ФРГ Вилли Гофман занимается сбором закрытой информации на самом предприятии, а также ведет нелегальную фотосъемку и записи о воинских и промышленных перевозках на железной дороге. Собранной информации оказалось вполне достаточно для того, чтобы серьезно поговорить с господином Гофманом, а затем любезно выпроводить его за пределы нашей страны, дабы не навредить репутации немецкой фирмы и не портить с ней отношений. Но для большей убедительности было решено «бойкого Вилли» поймать за руку в момент тайного фотографирования железнодорожных перевозок (рис. 54).

Новокуйбышевские чекисты вместе с нашим отделением разработали детальный план, где предусмотрели, казалось бы, все: и доведение до Гофмана нужной информации о прохождении эшелонов, и координацию всех задействованных оперативных служб, в том числе и с военной контрразведкой, и маршруты движения всех армейских и милицейских патрулей. И вот в один прекрасный день, как мы и полагали, Гофман вышел на «охоту» с сумкой и фотоаппаратом, осторожно пробрался к железнодорожному полотну, залег и сделал несколько пробных снимков. Но тут, как в скверном анекдоте, «лучше перебдеть, чем недобдеть», как черт из табакерки, на шпиона выскочил военный патруль, не наш и нами не инструктированный, и вообще неизвестно почему оказавшийся в этом квадрате. Впоследствии выяснилось, что служивые тоже заметили человека, ведущего скрытную фотосъемку, и решили проверить у него документы.

Вот так буквально в одну секунду рухнул и весь наш дивный план, рухнули и все наши усилия, затраты и надежды. Ничто уже не могло спасти положение - ни наше вмешательство в эту нештатную ситуацию, ни изгнание из квадрата бдительного патруля. Одним словом, Гофман так и не успел сделать тех снимков, которые могли бы выдать в нем не фотолюбителя, а самого настоящего шпиона. От одного только факта появления перед ним сначала военного патруля, а потом и оперативников КГБ немец до такой степени перепугался, что даже поднял руки и беспрекословно согласился следовать в нашу контору.

Позже между нашими и армейскими начальниками состоялось тяжелое выяснение отношений о том, почему в нужном месте оказался «ненужный» патруль, кто, когда, с кем и о чем договаривался с военными, и так далее, и тому подобное. А на проявленной гофмановской фотопленке фирмы «Кодак», практически пустой, оказался один-единственный экспонированный кадр. На нём в чистом поле понуро стоял, широко расставив передние ноги, одинокий телёнок. Непосредственно руководивший операцией по захвату иностранца майор Л.Н. Соловьев, умница и острослов, в эту трудную для него минуту нашел в себе мужество с горечью признать: «Братцы, да это же золотой телёнок!» И потом, до самой отставки, этот снимок лежал под стеклом на рабочем столе Льва Николаевича – как напоминание нам и ему, опытному чекисту с большим стажем, что в контрразведке не бывает мелочей, что нужно скрупулезно все просчитывать.

Тем не менее, как я уже говорил, материалов было достаточно, да и нужная нам записная книжка оказалась у Гофмана с собой. В итоге через сутки он уже паковал чемоданы. Правда, персонал инофирмы на заводе пытался в знак протеста инициировать невыход на работу, но вскоре здравый немецкий смысл подсказал, что осложнять обстановку не следует. А тут еще обком партии надумал нас воспитывать – почему эту операцию не согласовали с ними - дескать, могли возникнуть международные осложнения… Но разговаривать на эти темы, в смысле «согласования», с Иваном Павловичем Кинаровым было сложно. Подчинялся он только руководству КГБ СССР и не считал нужным согласовывать с партийными органами чисто оперативные вопросы. Свое дело он знал профессионально и досконально, вел себя независимо, но корректно, не позволяя никому из местных руководителей покрикивать на себя.

А руководство КГБ СССР и Второго контрразведывательного главка положительно оценили работу куйбышевских чекистов по делу Вилли Гофмана. Оно было отмечено во всесоюзном обзоре органов госбезопасности, его включили в учебную программу Высшей школы КГБ (ныне Академия ФСБ), а руководство УКГБ и непосредственные исполнители были поощрены. Дело получило такой резонанс потому, что после разоблачения в 1961 году английского шпиона Пеньковского это была первая реализация разработки иностранного специалиста на периферии, как наглядное доказательство разведывательной деятельности иностранных спецслужб под прикрытием научно-технического сотрудничества.

Авторитет И.П. Кинарова после этого дела еще более укрепился, хотя он и раньше пользовался большим уважением у местного партийного руководства. Его деловая принципиальность и несговорчивость делали ему честь, ибо не переходили в чванство и высокомерие. В обычном, неделовом общении это был деликатный человек, проявлявший заботу и оправданную доброту к своим подчиненным. Между тем за плечами у него была нелегкая чекистская биография: борьба с бандитским подпольем в послевоенной Эстонии, ликвидация иностранных резидентур в ГДР, некоторые другие дела.

Иногда один лишь штрих в поведении человека раскрывает его сущность. К примеру, когда Иван Павлович ездил со своими подчиненными в одной машине, он всегда располагался с попутчиком на заднем сидении, а не впереди, рядом с шофером. Он был уважительным и, главное, неравнодушным человеком. Помню, как я однажды метался по управлению в поисках машины (как на грех, в гараже не было ни одной, все разъехались): мне нужно было срочно ко времени попасть на станцию переливания крови, чтобы получить плазму для моего тяжело заболевшего сына. Свою машину предоставил мне Кинаров, успокоил меня и напутствовал: «Езжай, и держи машину, сколько потребуется».

Этот период службы оказался для меня особенно ценным: вокруг работали настоящие профессионалы контрразведки, у которых было чему поучиться. В их числе – И.А. Игошин, ставший к тому времени заместителем начальника УКГБ, начальник отдела В.И. Белов, его заместитель И.В. Серпокрылов, руководители отделений В.Е. Кожемякин, Л.Н. Соловьев, М.Д. Наконечный (рис. 55-57).

Повезло мне и в том, что в производстве у меня было несколько оперативных разработок на лиц, длительное время живших за границей и попавших в поле зрения разведок США, Англии или ФРГ, на что имелись документальные свидетельства. Забегая вперед, следует сказать, что некоторые из этих разработок завершились нетрадиционно, то есть без задержания, суда и заключения под стражу. Дело в том, что недостаточно, как в нашем случае, располагать материалами о контакте подозреваемого с иностранной разведкой, и даже о его вербовке. Необходимо предоставить прокуратуре, а затем и суду зафиксированные и документально закрепленные свидетельства практической деятельности завербованного. В число таких свидетельств входят сбор, хранение и передача им в зарубежную спецслужбу сведений или материалов, составляющих государственную тайну. Если таких данных недоставало, то дело заканчивается предупреждением, то есть профилактикой проверяемого.

Было время, когда подобный финал разработки считался не то чтобы неэффективным, а не очень эффектным, без бравых докладов – «разоблачили», «пресекли», «осудили». Я считал и считаю, что в контрразведке, как и в любой работе, главное – результат, а в данном случае – возможность вовремя остановить человека, не позволить ему совершить преступление. Лучше предостеречь его, чем потом карать.

Нет лучшей школы для оперативника, чем работа по конкретному делу. Она приучает системно мыслить, комплексно совершенствовать профессиональный уровень, а главное, не дает забывать, что имеешь дело с судьбой конкретного человека.

Об этом мы часто говорили с моим, молодым тогда начальником отделения Вениамином Ефимовичем Кожемякиным. Он вскоре уехал за границу по линии внешней разведки, а затем вернулся, чтобы с началом строительства Волжского автозавода возглавить Тольяттинское подразделение госбезопасности. Ему я благодарен по сей день за то, что он доверял мне, не изводил мелочной опекой, поддерживал инициативу и самостоятельность. Сложившиеся отношения помогали нам дружно работать над общими оперативными проблемами, когда я уже возглавлял областную контрразведку. В это время в Ставрополе (ныне Тольятти), на строительстве АвтоВАЗа, находилось самое большое в стране (исключая Москву и Ленинград) число иноспециалистов, работавших на монтаже и наладке оборудования строящегося автогиганта. Но это уже отдельная история.

Тайны АвтоВАЗа

Да, друзья мои, признаюсь вам: я ВАЗ люблю! В том смысле, что я Волжский автомобильный завод люблю. За что? На это есть несколько причин, но первая состоит в том, что строился этот завод на нашей самарской земле. Это была грандиозная, всенародная, молодежная стройка, на которую приехали люди со всех концов нашей страны, причем в основном молодежь. Средний возраст строителей АвтоВАЗа в те времена, когда сюда стекалась вся эта людская масса, составлял примерно 25-27 лет. Молодой город – молодое население (рис. 58-60).

Вся страна в то время знала о том, что в Тольятти строится завод-автогигант. В 70-80-х годах я часто бывал в долгосрочных командировках в разных городах нашей страны, а также за рубежом. Не говоря уже о Советском Союзе, во многих столицах мира мне на улицах обязательно встречались тольяттинские малолитражки ВАЗ-01,ВАЗ-02, ВАЗ-03, а затем и более поздние модели. И за рубежом хорошо знали, что они производятся в городе Тольятти. Когда у меня интересовались: «Откуда вы?», а я отвечал: «Из Куйбышева», большинство собеседников потом долго переспрашивали, где находится этот город. Но если я отвечал: «Из Тольятти», меня все понимали. Говорили: «О, Тольятти! Жигули! Лада!» И я сразу для них становился узнаваемым, что, конечно же, для меня составляло гордость. При этом я уточнял: «Из Самарской области, где расположен город Тольятти» «Так у вас в области это не самый главный город?» Отвечаю: «Нет, самый главный город у нас в области – Самара!»

Стройплощадка АвтоВАЗа была громадным, образно выражаясь,  университетом дружбы народов. Сюда приехало большое количество иностранных специалистов, как говорится, от А до Я - от Америки до Японии. Непосредственно на строительстве работали представительства 200 иностранных фирм, а общая кооперация завода превышала более 900 крупных и более мелких предприятий. Общение с этими людьми, строителями, инженерно-техническим персоналом, собравшимся в этом маленьком тогда городке, для меня было самым интересным временем моей службы. Не всё и не всегда в наших отношениях проходило гладко, но в целом на этой большой стройке в те годы царила атмосфера дружбы народов. Иностранцы при этом прекрасно понимали и высоко ценили русскую дружбу и русское гостеприимство.

И во время строительства АвтоВАЗа, и в период его пуска в город Тольятти приезжало множество делегаций. Здесь были и правительственные делегации, и представительские группы от иностранных фирм, и другие зарубежные гости. Побывал здесь даже тогдашний премьер-министр Италии Джулио Андреотти. Иностранцы с удивлением смотрели на эту гигантскую стройплощадку. Кстати, в числе зарубежных гостей однажды оказался и сам Генри Форд-младший. Да-да, потомок того самого Форда, придумавшего конвейерную сборку автомобилей, про которого знаменитый Остап Бендер, литературный герой, рассказывал, что наивные обыватели якобы часто спрашивали его: «А правда ли, что Форд каждый день покупает себе новый автомобиль?» (рис. 61, 62)

Так вот, этот Генри Форд-младший приехал в Тольятти, посмотрел на панораму автогиганта, и потом честно сказал: «Знаете, господа, а ведь у нас в Америке такое строительство просто невозможно! Потому что невозможна была бы такая концентрация всех производств - от первой номинации каких-то изделий, и до последней. А у вас и все комплектующие производятся близко, и предприятия, которые работают на вас, тоже расположены недалеко. Но мы такого не можем себе позволить. Это было бы очень дорого!» Действительно, капиталистическая система не дала бы возможности сконцентрировать в одном месте такое громадное производство. Ведь каждый цех АвтоВАЗа с самого начала был, собственно, отдельным заводом.

Но рассказ мой пойдет не о том, как строился и как работал АвтоВАЗ - хорошо или плохо. Речь у меня пойдет о том, какое место этот завод занимал и занимает в оперативной деятельности нашего управления.

Для Комитета государственной безопасности работа на таком огромном предприятии тоже вызывала немалые трудности. Посудите сами. Одно дело - работать с небольшими группами иностранных специалистов в условиях закрытого города, как это было у нас в Куйбышеве, когда в порядке исключения разрешали приезжать иностранным техническим делегациям на завод «Металлург», на «Машстрой», на табачную фабрику, на кондитерскую фабрику, которую заново строили, на ликеро-водочный завод, и так далее. Или в условиях областных наших городов в самом Ставрополе, тогдашнем Тольятти, еще до строительства АвтоВАЗа, в Сызрани, в Отрадном… Это были сравнительно небольшие группы иностранцев, поэтому с оперативной точки зрения в них, конечно же, легче было выявлять агентов зарубежных спецслужб. А они в таких группах были всегда.

А вот когда в Тольятти одновременно находились до 1500 иностранцев, представлявшие более 200 фирм из разных государств, и в каждую такую делегацию их разведслужба непременно включала своих людей, то выявление агентов в такой громадной массе для контрразведки было сопряжено с определенными трудностями. Требовалось много сотрудников с навыками оперативной работы, которые умели работать в этой среде, очень специфичной и имевшей много особенностей. Скажу сразу, что наших оперативных сил для работы в Тольятти в первое время не хватало, и при этом очень тяжелыми годы для работы контрразведки оказался период с 1967 по 1969 годы. В это время очень небольшое по числу сотрудников управление КГБ по городу Тольятти просто не справлялось со здешней сложной оперативной обстановкой.

Конечно же, областное управление КГБ помогало тольяттинцам всеми возможными средствами, и в первую очередь оперативными сотрудниками, которые регулярно приезжали сюда в командировки, и работали на строительстве АвтоВАЗа вместе с тольяттинцами. Особенно большую поддержку им оказывал наш второй отдел, которым я тогда руководил – это оперативное подразделение, занимавшееся вопросами контршпионажа. Главной задачей отдела было выявление иностранной агентуры и сотрудников зарубежных спецслужб, действующих на нашей территории. В течение этих первых двух лет, пока шло строительство завода, мои подчинённые работали в Тольятти буквально месяцами, помогая своим товарищам. Ими разрабатывались очень интересные дела, о которых я расскажу чуть попозже.

Эта напряжённая работа продолжалась вплоть до августа 1969 года, когда в Куйбышев и в Тольятти по своим партийным и депутатским делам приехал председатель комитета госбезопасности Ю.А. Андропов. Надо сказать, что его визит случился очень вовремя. Когда Юрий Владимирович прибыл в областное управление КГБ, начальник управления Кинаров подробно доложил ему оперативную обстановку в области вообще и в Тольятти в частности.

Андропову не нужно было напоминать о том, какое значение имело в то время строительство автозавода для всей страны. И, конечно же, Юрий Владимирович прекрасно знал, что рядом с Тольятти располагался закрытый для иностранцев город Куйбышев, который в то время был объектом первоочередных устремлений иностранных спецслужб. В областном центре в то время сосредоточились важнейшие предприятия нашей ракетно-космической отрасли и авиационной промышленности, химические и нефтехимические предприятия, другие оборонные объекты. Поэтому Андропов сразу же после ознакомления с ситуацией в Тольятти принял срочные меры по укреплению городского отдела КГБ.

О ситуации, сложившейся на АвтоВАЗе, Ю.В. Андропову доложил начальник городского отдела Вениамин Ефимович Кожемякин. Вот как он сам впоследствии рассказывал о той незабываемой встрече.

- Я и первый секретарь Тольяттинского горкома КПСС Оболонков встретили Андропова на окраине города. Юрий Владимирович сразу же пригласил меня в свою машину, и, пока мы ехали на стройплощадку АвтоВАЗа, я успел доложить ему сложившуюся обстановку. Председатель обещал помочь. Это дело было в пятницу. А в понедельник утром у меня в кабинете уже сидела бригада из десяти человек из центрального аппарата КГБ СССР под руководством заместителя начальника второго главка Башоликова. У меня уже был подготовлен план реорганизации и расширения моего отдела. Москвичи с ним ознакомились и забрали с собой, и уже через неделю этот план с небольшими поправками подписал Андропов (рис. 63-65).

Вот так в Тольятти был создан отдел КГБ, имеющий примерно такой же штат сотрудников и почти такие же полномочия, какие в то время имели лишь областные управления. В этом отношении города, подобные Тольятти, в Советском Союзе можно было буквально пересчитать по пальцам.

Комплектование кадров укрупнённого Тольяттинского отдела КГБ проходило в первую очередь за счет сотрудников областного управления, в том числе из нашего подразделения контрразведки. Ряд работников был переведен в Тольятти с повышением, на должности начальников отделений. Например, заместитель начальника моего отдела Н.А. Мутилин поехал в этот город на должность заместителя Кожемякина. Начальниками отделений стали А. Боровков, С. Немков, которые до этого работали в областной контрразведке. А потом тольяттинский горотдел стал самостоятельно прирастать собственными кадрами, которые набирались опыта у прежнего оперативного состава. В итоге там довольно быстро сложился очень крепкий в профессиональном отношении коллектив чекистов.

За эти годы в разработку отдела КГБ по городу и порту Тольятти попадали сотни иностранцев. Далеко не все из них занимались шпионской деятельностью, однако в ходе этой работы нашими контрразведчиками в общей сложности было выявлено около 30 агентов зарубежных спецслужб. Впоследствии они были изобличены в разведывательной деятельности и выдворены за пределы нашей страны.

Чтобы была понятна расстановка сил, я могу сказать, что в 70-е и 80-е годы тольяттинскому городскому отделу КГБ, да и всей куйбышевской контрразведке, приходилось противодействовать сразу трем резидентурам иностранных спецслужб. Одна из них находилась в представительстве итальянской фирмы ФИАТ, офис которой располагался в ак это получалось и почему только трем? езидентурам  чекистов.

повышением  ия хороша или плохая. Тольятти, непосредственно на автозаводе. Для нас не было секретом, что итальянская разведслужба в это представительство внедрила свою агентуру. Но наша контрразведка их всегда своевременно вычисляла и обезвреживала.

Второй корпус спецслужб работал в итальянском консульстве в Тольятти. Здесь он действовал на линии въезда и выезда сотрудников, работающих в сфере научно-технического и промышленного обмена между СССР и Италией. Были не раз отмечены попытки вербовки работников Волжского автозавода через на этой линии. Однако благодаря усилиям контрразведки ни одного советского человека итальянцам завербовать так и не удалось.

Наконец, на третьем направлении, - продолжил свой рассказ полковник Хумарьян, - куйбышевские и тольяттинские контрразведчики противодействовали спецслужбам Соединенных Штатов Америки. Например, в 70-х и 80-х годах мы постоянно получали информацию от нашей внешней разведки об усиленной активности специальной группы ЦРУ США. В частности, в итальянской автомобильной столице Турине эта группа не раз пыталась вербовать наших специалистов, рабочих, инженеров, ученых, которые приезжали сюда по производственным делам. Поэтому куйбышевской контрразведке приходилось во все выезжавшие в Италию группы включать своих оперативных сотрудников, которые успешно противостояли проискам американцев.

В числе сотрудников спецслужб, выявленных на АвтоВАЗе в 70-е годы, был западногерманский разведчик по фамилии Бернхард. Он оказался не простым агентом, а официальным сотрудником БНД - научно-технической разведки Западной Германии. После его разоблачения ветераны госбезопасности вспомнили, что в 30-е годы в Самаре уже задерживали другого немецкого разведчика по фамилии Бернхард, который тогда работал под прикрытием должности инженера в Большом северном телеграфном обществе - БСТО. Однако так и не удалось установить, были эти Бернхарды родственниками, или однофамильцами, но факт остается фактом.

Впрочем, в практике отдела КГБ по городу Тольятти бывали случаи и несколько иного рода, когда приходилось заниматься нейтрализацией уже не иностранных шпионов, а доморощенных злоумышленников. Один из них смог нанести довольно серьезный урон автомобильному производству.

Это было в конце 70-х годов. Однажды на главном конвейере АвтоВАЗа случился серьезный сбой. Комплектующие изделия вдруг стали подаваться совсем не на те участки, где они требовались. У инженеров, ответственных за управление конвейером, это происшествие вызвало состояние, близкое к шоку: ведь подобного на заводе раньше никогда не случалось. Оказалось что ЭВМ, управлявшая подачей комплектующих деталей на отдельные участки конвейера, словно бы взбесилась, отказываясь нормально работать.

Это был период в жизни промышленных предприятий СССР, когда повсеместно внедрялось новое электронно-вычислительное оборудование. В стране еще не наступила эпоха персональных компьютеров, школьники еще не знали ни одной компьютерной «стрелялки», а вот в промышленной сфере ЭВМ тогда уже использовались достаточно широко.

«Сошедшую с ума» машину срочно отключили от управления, и оставшуюся часть дня конвейер работал в ручном режиме. Только после окончания смены специалисты занялись выяснением всех обстоятельств компьютерного сбоя. Вскоре было установлено, что материальный убыток предприятия от случившегося инцидента минимален – его впоследствии оценили примерно в 10 тысяч рублей в деньгах того времени. Но специалистов в данной ситуации волновал не столько сам ущерб, сколько причина, по которой ЭВМ выдала этот неожиданный сбой.

К расследованию подключились также и сотрудники отдела КГБ по городу и порту Тольятти, поскольку здесь сразу же уловили суть нового для нашей страны явления. В КГБ понимали, что вот так с помощью ЭВМ можно дестабилизировать работу громадного завода. Сейчас никого не удивишь разнообразными компьютерными вирусами, но тогда компьютеризация страны еще только начиналась, и чекистам важно было отследить, не совершена ли здесь диверсия со стороны спецслужбы какой-нибудь империалистической державы.

И вскоре оказалось, что обеспокоенность сотрудников КГБ в данном случае вовсе не была напрасной. Правда, иностранные разведки тут оказались ни при чем. Следствие, к которому привлекли высококвалифицированных специалистов по ЭВМ, показало, что в программу заводской управляющей машины кем-то была намеренно внедрена «логическая бомба». Далее чекистам было уже совсем несложно установить сотрудника, совершившего эту зловредную операцию. Им оказался молодой перспективный программист управления организации производства АвтоВАЗа Мурат Уртэмбаев, которому ранее прочили блестящую карьеру математика.

Как выяснилось, он ввел вредоносный элемент в программу ЭВМ уже довольно давно, и сделал это, как сам потом признался, просто «ради интереса» - для проверки уровня собственного таланта. Поначалу, когда программист убедился, что созданный им вирус полноценно работает, он «до поры до времени» отключил свое творение от основной программы. Поэтому логическая бомба в течение нескольких месяцев никак себя не проявляла.

Но рано или поздно заложенная мина должна была сработать. В итоге так и произошло. А поводом для ее умышленного запуска стала обида Уртэмбаева на руководителя управления, который пообещал выдать ему премию к очередному празднику, а также наградить программиста Почетной грамотой, но в результате не сделал ни того, ни другого. И тогда молодой инженер, разозлившись, активизировал «спящую» внутри ЭВМ вредоносную вкладку. О результатах этой обиды вы уже знаете.

В отношении Уртэмбаева было возбуждено уголовное дело. Первоначально ему вменяли статью УК РСФСР «Диверсия», однако в итоге по ходатайству дирекции завода статья была изменена на более легкую. Поэтому программиста судили лишь за злостное хулиганство. На суде молодой человек клялся, что никак не желал причинить урон родному предприятию, а всего лишь хотел удостовериться в том, что он способен создавать подобные компьютерные программы. В итоге Мурат Уртэмбаев был приговорен к полутора годам лишения свободы условно с возмещением предприятию нанесенного ему ущерба.

А еще ветераны тольяттинского отдела КГБ припомнили довольно курьезный случай из своей практики конца 80-х годов. Тогда легковые автомобили в нашей стране были огромным дефицитом. К тольяттинским чекистам однажды позвонили из партийного отдела АвтоВАЗа и рассказали, что к ним только что явился некий молодой человек, предъявивший им документы работника центрального аппарата КГБ. Визитер также показал им бумаги с копией постановления ЦК КПСС и Совета Министров СССР о выделении 40 вазовских автомашин для какого-то благотворительного фонда. «Мы только что отправили его в дирекцию автозавода, - сказал партийный работник. – Не могли бы вы взглянуть на этого человека? Он довольно странно себя ведет, и вообще выглядит подозрительно».

Чекисты подъехали к заводоуправлению на несколько минут раньше московского гостя, и уже по первому взгляду на него определили, что тут дело нечисто. Как солидный чиновник выходит из машины при ответственном визите? Солидно выходит. А этот вышел - и тревожно стрельнул глазами вправо-влево. Руководитель группы сразу сказал: «Ну, это наш объект!» Парень поднялся в приемную директора завода, и тут от него потребовали документы. При взгляде на них чекисты едва не расхохотались: само звание этого «сотрудника КГБ» в удостоверении было написано с грамматической ошибкой. Вместо слова «майор» стояло «маёр», через букву «ё».

А при дальнейшем досмотре у визитера обнаружились также документы, гласящие, что он к тому же является членом ЦК КПСС, членом некоей комиссии Верховного Совета СССР, да еще и доктором философских наук. А отдельно лежали корочки, где было написано: «Разрешено ношение оружия всех систем». Что здесь имелось в виду, непонятно. Возможно, пошутил кто-то из тольяттинских чекистов, он имел право таскать с собой противотанковую установку, или систему «Град». Так или иначе, но на мошенника тут же надели наручники, и первым же самолетом отправили в Москву. Дальнейшая его судьба тольяттинцам неизвестна.

Уже после пуска первой очереди АвтоВАЗа городскому отделу КГБ приходилось проводить на заводе не только контрразведывательные операции, но и другие мероприятия, целью которых официально называлась «экономия иностранной валюты». Дело в том, что на автогигант продолжались поставки оборудования из-за рубежа, и при этом иностранные фирмачи всячески стремились завысить на него цены. Поэтому дирекции АвтоВАЗа необходима была полная информация о реальной цене заказа. Для получения таких сведений работникам КГБ порой приходилось действовать чисто оперативными, секретными методами.

О том, как удалось распутать эту ситуацию, рассказал В.Е. Кожемякин.

- Завод вел переговоры о поставках и монтаже нового оборудования с западногерманской фирмой «Порше». А представители фирмы заломили за этот заказ ни много ни мало - 10 миллионов долларов. Наши переговорщики чувствуют – что-то здесь не то, цена слишком высокая. Однако сведений о реальной стоимости товара, или каких-либо других аргументов у нашей стороны не было. Вот тогда директор АвтоВАЗа Виктор Поляков и обратился ко мне с просьбой: не можете ли вы как-то прояснить ситуацию? Ну, мы сразу же взялись за это дело своими методами.

Оперативники КГБ выяснили, что все финансовые документы по поставкам оборудования в течение переговоров находились у руководителя западногерманской делегации в кейсе, который тот никогда не выпускал из рук. И вот, чтобы заглянуть в эти документы, Вениамин Кожемякин предложил Виктору Полякову пойти на оперативную хитрость.

По его совету директор завода пригласил всю немецкую делегацию на целый день на экскурсию по Волге. Фирмачей не пришлось долго уговаривать. Но пока они с борта заводского теплохода любовались видами Волги и Жигулевских гор, сотрудники КГБ тайно проникли в гостиничный номер руководителя делегации, где тот оставил свой кейс, и сфотографировали все нужные документы.

При их изучении выяснилось, что немцы вдвое завысили цену на свою продукцию. На самом деле она стоила не 10, а 5 миллионов долларов. На другой день переговоры продолжились. И вот тогда Поляков сообщил фирмачам, что у них есть предложение от другой компании, которая готова продать заводу оборудование по более низкой цене. Одним словом, в тот же день с немцами был подписан договор о поставках на выгодных для нашей страны условиях (рис. 66-68).

Подрыв экономической и оборонной мощи СССР в период «холодной войны» считался одним из главных направлений западной политики. Хотя с того времени прошло много десятилетий, и Советского Союза уже давно не существует, крупный европейский и американский бизнес, как мы видим, по-прежнему мечтает ослабить экономику России, чтобы она стала лишь местом сбыта западного ширпотреба, а не самостоятельным производителем товаров, конкурентоспособных на мировом рынке.

Полвека в контрразведке

- Я уже коротко говорил об основных направлениях оперативной деятельности органов госбезопасности в мою бытность, - продолжил свой рассказ С.Г. Хумарьян. – Одной из основных была контрразведка (борьба с подрывной деятельностью иностранных спецслужб), хотя мы также занимались и идеологической работой (борьбой с антисоветской деятельностью и идеологическими диверсиями противника). Почему я вновь возвращаюсь к этому? Казалось бы, при строгом разграничении функциональных обязанностей и значимости этих подразделений все-таки приоритетной задачей органов КГБ являлась борьба с иностранной разведкой (рис. 69).

Такая работа исходила из самой структуры нашего центрального аппарата: разведка и контрразведка возглавлялись Первым и Вторым Главными управлениями КГБ, а идеология – Пятым управлением. Однако с некоторых пор, а если говорить точнее, с 1967 года, когда образовалась в новом виде «пятая линия», стали проявляться, на мой взгляд, странные тенденции, во всяком случае, в нашем управлении. Вместе с новой линией появились, как я уже говорил, и новые люди – партийные работники, направленные к нам в порядке «укрепления».

Комитет госбезопасности и его подразделения на местах всегда были подконтрольны партийным органам, которые, хотя и не вмешивались в оперативную работу, но постоянно были «в курсе дела», и внимательно следили за расстановкой кадров. В поведении некоторых высоких партийных начальников, которые внешне уважительно относились к нам, порой проскальзывала некая покровительственно-руководящая нотка, эдакая снисходительность к «мальчикам из комитета». Поэтому и люди, пришедшие к нам из партаппарата, полагая, что «партия всему голова», часто считали, что порученная им работа в органах КГБ по пятой линии должна быть самой главной. Случилось это не сразу, не в одночасье, а постепенно и, вместе с тем, основательно. Но через несколько лет в нашем управлении это положение стало доминирующим.

Следует также сказать, что с приходом к нам некоторых «людей от партии» в органы госбезопасности была привнесена несвойственная нам, как мне кажется, обстановка ненужной состязательности, «соревнования» и сопоставления так называемых «показателей». Одно дело - выявить, доказать и привлечь к ответственности или профилактировать человека или группу лиц, занимающихся антиконституционной, то есть антисоветской, деятельностью, что само по себе тоже непросто. Но совсем другое – разоблачить действующего агента иностранной разведки, выявить конкретные разведустремления спецслужб или завербовать ценного агента из числа иностранцев. И в том, и в другом случае существует отчетность, свои позиции, и понятно, что результаты работы второй и пятой линий нельзя было сравнивать.

Формальные показатели в цифровом выражении у пятого отдела выглядели более внушительно, чем скромные единички, а то и просто прочерки в приложениях к отчетам второй линии. Как не пытались мы убеждать, что наша единичка, например, означает приобретение иностранного источника информации, или, скажем, выявление развединтереса к нашей оборонке, и что она, эта «единица», никак не сопоставима даже с десятком профилактированных антисоветчиков, все равно получалось, что лучше работают они. Это порождало порой нездоровую обстановку в коллективах отделов, комплексы превосходства одних над другими, «передовых» и «отстающих». И все понимали: надо показать «плодотворное партийное влияние» на результаты работы органов КГБ. Особенно укрепились позиции пятого отдела после выдвижения его начальника Н.Е. Попкова на должность заместителя начальника УКГБ – куратора этой линии работы. Одновременно выдвинулся и его «товарищ по партии» А.П. Попов, ставший из помощников начальника управления его заместителем по кадрам.

Хочу сразу сказать, что оба эти товарища заслуживали всяческого уважения: за ними - трудовая довоенная жизнь, война, фронт, солидный опыт организационно-партийной работы, хороший общеобразовательный уровень, интеллект… При этом нужно отметить, что межличностные отношения на уровне руководителей управления – отделов внешне выглядели прекрасно. Но стоило только начать какое-нибудь совещание или подготовить отчет, дать информацию в Москву, словом, подвести итоги, как тут же получалось, что «итоги подвели нас», то есть второй отдел. Об этом в то время я открыто говорил и руководству управления, и коллегам на отчетных совещаниях, и проверяющим нас комиссиям из центра. Все соглашались со мной, даже сочувствовали, но все оставалось по-прежнему. Видимо, это была линия не просто «пятая», а всеобщая.

Сменивший И.П. Кинарова новый начальник УКГБ Василий Сергеевич Гузик, тоже был личностью неординарной (рис. 70). Выходец из рабочей среды, он прошел путь от оперуполномоченного до начальника управления. Его практическая работа в основном проходила по второй линии. Он обладал хорошими оперативными навыками и опытом работы по иностранцам и защите государственных секретов. По приезде в Куйбышев из Сочи, где ему приходилось заниматься не только сложной оперативной работой, но и обеспечением безопасности часто гостивших на курорте членов Политбюро ЦК КПСС, Василий Сергеевич основное внимание уделял установлению хороших отношений с местными партийными органами. Активно ему помогали в этом Попков и Попов.

Конечно же, нормальные отношения с обкомом и горкомом начальнику управления были необходимы, но, по-моему, не настолько, чтобы работу по двум основным оперативным направлениям целиком переложить на своих заместителей, а самому быть «сверху» и «погонять» кого надо. А «гонять», следует сказать, он умел, и часто на высоких тонах, доставалось же, в основном, нам с В.Н. Тимониным. А до этого именно Тимонин поставил на «оперативные ноги» Попкова, помог ему освоиться на новом месте, приобщил к азам чекистской деятельности. По опыту своей работы Владимир Никитович настоящий контрразведчик, прошедший хорошую школу периферийного опера в различных районах нашей области, где начал работать в 1945 году, демобилизовавшись из армии после фронтового ранения. До перехода на пятую линию он возглавлял у нас, во втором отделе, розыскное отделение, и после таких асов оперативного розыска, как А.П. Грачев и М.Д. Наконечный, не посрамил чести этого боевого подразделения. На его личном счету немало разысканных и осужденных немецко-фашистских карателей, полицаев, пособников, агентов гестапо.

Начальником второго отдела в это время работал мой предшественник – Иван Васильевич Серпокрылов, тоже из комсомольско-партийного аппарата, но более раннего призыва, успевший послужить на Дальнем Востоке. Но это был отличный оперативный работник. Формально не имея высшего образования, он обладал хорошей эрудицией, аналитическим складом ума, писал и говорил очень грамотно. К сожалению, при всех своих достоинствах он не был лишен некоторых недостатков, свойственных людям. Вот уж кто «искрил» при контактах с новым заместителем начальника УКГБ! Впрочем, не без взаимности.

У нас с Тимониным всегда были хорошие отношения, мы с ним никогда ничего, как говорится, не делили, уважали и ценили работу друг друга, но когда дело касалось оценки конечных результатов работы отделов, каждый стоял «за своих» до конца. Гузиковские «нагоняи», иногда и по делу, мы сносили стойко, хотя по отношению к Владимиру Никитовичу они звучали как-то более «смикшированно», так как по ходу «мягко амортизировались» его куратором Попковым. А с мнением последнего Гузик очень считался (рис. 71-74).

Однако не все выглядело столь мрачно, как может показаться читателю в таком концентрированном изложении. Результаты у контрразведки были, и порой о нас говорили даже на всесоюзном уровне. Но цель моих воспоминаний не в самоотчете о «проделанной работе». Просто хочу сказать, что наше поколение чекистов-контрразведчиков свой хлеб тоже ело не даром. Именно в годы наиболее активных агентурно-разведывательных устремлений зарубежных спецслужб (1961–1991 годы) к самарскому авиационно-космическому комплексу областное управление КГБ, руководимое генералами И.П. Кинаровым, В.С. Гузиком и А.Н. Егоровым, сумело эффективно противодействовать иностранным разведкам, придав деятельности своей контрразведывательной службы активный наступательный характер. Эта работа неоднократно отмечалась высокими государственными наградами.

Тем не менее, «противостояние» двух основных оперативных линий, хоть и местного характера и по своему содержанию не антагонистическое, имело место. Проявилось это и в ходе работы по делу «Взрывники», к которому были подключены все без исключения оперативные подразделения УКГБ, включая периферию.

Произошло это в ночь с 4 на 5 ноября 1978 года. Тогда из управления КГБ по Куйбышевской области по правительственной связи «ВЧ» в Москву, в КГБ СССР, ушло первое короткое сообщение примерно следующего содержания: «…ночью совершен взрыв большой силы у бронзового бюста Устинова на одной из площадей г. Куйбышева, нанесены серьезные повреждения постаменту…»

В последовавшей вслед за этим подробной шифротелеграмме докладывалось, что совершена попытка взрыва установленного на Самарской площади бюста Дважды Героя Социалистического Труда, Министра обороны, Маршала Советского Союза, члена политбюро ЦК КПСС Д.Ф. Устинова (по существующему тогда положению, такие бюсты устанавливались на родине Дважды Героев). Однако самодельным взрывным устройством, смонтированным в металлической лабораторной колбе, был поврежден только гранитный постамент бюста, жертв нет. Далее излагались версии этого преступления, а также содержание необходимых оперативно-розыскных мер.

По соответствующей статье действовавшего тогда Уголовного кодекса, расследование этого преступления входило в компетенцию пятого отдела. Однако, как я уже говорил, на него были мобилизованы все и вся. Наш именитый земляк Д.Ф. Устинов был тогда ещё жив, и потому дело немедленно  взяли на особый контроль не только в КГБ СССР (на уровне самого председателя и его заместителей), но и в Административном отделе ЦК КПСС – фактическом руководителе всех силовых структур страны. На практике это выражалось ежедневными звонками, телеграммами, запросами от руководителей различного ранга этих контролирующих нас структур, ну и, естественно, из нашего обкома партии. Можно себе представить состояние руководящего и оперативного состава всего нашего управления, когда ежедневно по два и более часа мы докладывали на оперативках начальнику управления, что сделано для поимки преступников. Доклады требовались конкретные: как и кем обрабатывались выдвинутые версии, какие получены материалы, что будет сделано на следующий день… Обстановка складывалась чрезвычайно нервная и напряженная, все остальные дела были отложены, и жестко требовалось только одно – «найти»!

Не буду описывать всех перипетий этого дела, всеобщей суматохи, нервотрепки и окриков начальства. По основной версии, надо было найти аналог этой самой злосчастной лабораторной колбы. Начальники и их подчиненные, ответственные за отработку этой версии, докладывали генералу В.С. Гузику, сколько осмотрено и обследовано в городе и области лабораторий всех (подчеркиваю – всех) школ, вузов, научно-исследовательских институтов и учреждений, промышленных, химических и сельхозпредприятий, больниц, поликлиник, медпунктов, мастерских… Все было безрезультатно, время шло, обстановка всё больше накалялась. Порой она становилась очень похожей на ситуацию из александровской кинокомедии «Волга-Волга», в которой всем миром искали «Дуню-композитора», и тащили в комиссию всех Дунь, больших и малых, старых и молодых…

У работника моего отдела Бориса Алексеевича Козловского были некоторые оперативные возможности в вузах города, где имелись так называемые «закрытые» кафедры. Я поручил ему на всякий случай продублировать поиск колбы в уже проверенных лабораториях политехнического института. А надо сказать, что Боря Козловский был из числа тех, кого называют «бедолагами». Ну ни в чем ему не везло, вечно он оказывался в каких-то неприятных ситуациях: то опоздает куда-то, то что-то перепутает – и все зачастую из-за обычного человеческого невезения. Поэтому оперативный «рейтинг» Бориса у начальства был «не очень», хотя сам по себе он был человек добрый, дружелюбный и хороший товарищ.

И во второй половине того же дня, когда ему было дано поручение, мне напрямую из города звонит Козловский и взволнованным тенором докладывает: «Есть!» «Что есть?» – спрашиваю я и слышу в ответ: «Есть колба, та самая, ну совершенно точная…» А у всего оперативного состава имелся цветной фотоснимок колбы. Через несколько минут, примчавшись в управление, счастливый Борис Алексеевич ставит мне на стол эту самую колбу, точно такую, как на фотографии, и которую мы все безнадежно ищем уже третий месяц. Докладывает, что обнаружил ее в первой же обследованной им лаборатории политехнического института, и что она не была запрятана нигде, а стояла совершенно открыто, можно сказать, нахально красовалась на рабочем лабораторном столе (рис. 75).

Все дальнейшее было, как говорится, делом техники. Уже на следующий день сотрудники пятого отдела установили подозреваемых изготовителей взрывного устройства и исполнителей теракта. Ими оказались А.С. Калишин, инженер политехнического института, и И.Н. Извеков, бывшего студент того же вуза. Он в это время проходил службу в рядах Советской Армии.

За раскрытие этого дела большая группа руководящего и оперативного состава нашего управления была поощрена Центром и отмечена приказом начальника УКГБ, а старший следователь по особо важным делам И.Г. Щербаков удостоен звания «Почетный сотрудник госбезопасности». Проведенный управлением в сжатые сроки громадный объем оперативно-розыскной и следственной работы был по достоинству оценен во всесоюзном обзоре Пятого управления КГБ СССР.

В завершение этой истории скажу только, что оперработнику Борису Алексеевичу Козловскому, обнаружившему аналог колбы, и единственному из второго отдела, была выписана Почетная грамота местного значения, но вручена почему-то значительно позже… Но это не омрачало его радости – хоть раз в жизни повезло!

Подробно о деле «Взрывники» я впервые рассказал в своей книге, так как не считал и не считаю сейчас нужным что-то оспаривать и делить в нашем общем деле. Но это – правда, и пусть Володя Тимонин не обижается. Я всегда уважал и уважаю его как товарища.

Кстати, именно В.Н. Тимонину есть что рассказать об организации охранных мероприятий во время пребывания в нашей области тогдашних руководителей страны. И если кто-то со стороны думает, что это простое и, может быть, приятное занятие, тот очень заблуждается. Я сам много раз бывал «задействован» в таких делах, но отвечал только за какой-то конкретный участок или мероприятие, и хорошо знаю, что это такое, каковы объемы работы и мера ответственности. Приезжали к нам по делам и на отдых высокие гости, особо охраняемые члены политбюро ЦК КПСС и даже самые первые лица, и всегда, в любое время суток, недалеко от них в группе сопровождения – В.Н. Тимонин. Так что для него это были не «прогулки при луне». Так же, как и для ветеранов наших отделов Ю. Бабкова, В. Чернышева, Н. Меркушева, А. Козлова, Ю. Осипова, В. Стрельцова, А. Григорьева, Д. Авилова и многих других моих товарищей.

На моей памяти было еще одно крупное дело с окраской «терроризм», но уже по второй линии, которое получило название «Капкан». По объему проделанной работы, напряженности и контролю со стороны КГБ СССР и ЦК КПСС, оно было не меньше, если не больше, дела «Взрывники».

Вечером 4 февраля 1981 года в Москве, во время пребывания в командировке, в результате террористического акта был убит Игорь Александрович Бережной – секретный генеральный конструктор ККБАС (Куйбышевского конструкторского бюро автоматических систем – особо режимного предприятия Минавиапрома СССР). То, что это теракт, сомнений не было – Бережного убили с применением хитроумного взрывного устройства. Над раскрытием преступления работало все управление. Для координации и практической организации работы всех привлеченных служб создали специальный штаб во главе с заместителем начальника УКГБ Константином Николаевичем Потаповым – опытным чекистом (рис. 76, 77).

Дело, естественно, было на контроле «в самых верхах», и Константину Николаевичу приходилось ежемесячно отчитываться и получать ЦУ (ценные указания) в Москве. Нервотрепки, суматохи и бессонных ночей было много. Не стану пересказывать содержания всех материалов и отработанных версий по делу, состоящему из 30 с лишним томов. Был найден и привлечен к ответственности человек, передавший для Бережного закамуфлированное взрывное устройство. Но вся эта многотрудная работа не привела нас к конечному результату – заказчик террористического акта не был установлен. Одно было для нас совершенно ясно – убийство И.А. Бережного не является политической акцией и никак не связано с деятельностью иностранных спецслужб. Поскольку версия по линии госбезопасности не нашла своего подтверждения, а после ареста предполагаемого исполнителя убийства вся розыскная работа переместилась в Москву, следственное дело «Капкан» было затребовано столичной прокуратурой для дальнейшего производства.

Так для нас закончилось это дело. В Москве следствие велось еще несколько лет и, по дошедшим до нас слухам, «уперлось» в какие-то финансово-промышленные структуры, имевшие связи с тогдашним министерством авиационной промышленности СССР и в правительственных верхах.

Для оперативного состава нашего управления, в особенности для работников промышленной контрразведки, входившей тогда в мой отдел, многомесячная работа по «Капкану» явилась трудной, но хорошей профессиональной школой розыскной, оперативно-технической и следственной работы. Много личного труда вложено в это дело почетным сотрудником госбезопасности, ветераном-фронтовиком К.Н. Потаповым, человеком исключительной работоспособности и редкой скромности. Слаженно и безотказно (как и сотрудники нашего отдела А.Ф. Пастушкин и Ю.Ф. Грушин), зачастую круглосуточно, работали серьезно помогавшие нам подразделения УКГБ, возглавляемые В.Я. Стрельцовым, В.В. Чвановым и В.Е. Грязновым – оперативно-техническое, оперативно-поисковое и следственное.

И еще хотелось бы упомянуть об одном деле, которое вел второй отдел, и которое прошло тихо и скромно, безо всякой помпы, но, как мне представляется, являлось значимым показателем нашей оперативной работы. Об этом деле, деле немецкого пособника и карателя Степана Сахно, в последние годы дано много интервью и снято несколько телесюжетов. И о том, как он встал на путь измены Родине в годы Великой Отечественной войны, и как пошел в услужение к немецким оккупантам, и как принимал непосредственное участие в чудовищной карательной акции по уничтожению белорусской деревни Хатынь и всех ее жителей. Есть этот эпизод и в моей книге – как эхо прошедшей войны, как страшный отголосок и напоминание о фашизме, спустя 30 с лишним лет после преступления. Но очень мало говорилось вот о чем: более двух лет старший оперуполномоченный, а затем начальник розыскного отделения моего отдела Леонид Георгиевич Колмаков вел тяжелый психологический поединок с преступником. Это сейчас легко говорится: «разыскали», «разоблачили», «осудили».

Надо было иметь и ныне присущий Л.Г. Колмакову «настырный», в хорошем смысле, характер, чтобы найти на одном из оборонных заводов «мирного» мастера, повести с ним изнурительный оперативный диалог, распознать все его уловки и ухищрения, довести до глубокого осознания своей вины, явки с повинной и дачи признательных показаний. Что и спасло, в конечном счете, преступнику жизнь. Его подельники, как и он обливавшие бензином и поджигавшие заколоченные избы и амбары с женщинами, детьми и стариками, как и он, Сахно, стоявшие в оцеплении и строчившие из автоматов по вырвавшимся из огня обезумевшим людям, – получили сполна: высшую меру наказания, расстрел. И не было у нас, как и у чекистов белорусского Гомеля, активно помогавших нам, никаких сомнений в правомерности возмездия. Как не могло быть и речи о моратории на смертную казнь, не говоря уже об амнистиях или помилованиях преступников…

Что же касается этих самых «линий», которым посвящена эта глава, то почти за 90 лет они много раз сливались, разъединялись, вновь сходились, при том что борьба с агентурой иностранных разведок всегда оставалась главной задачей органов государственной безопасности.

В середине 1980-х годов оперативное обслуживание объектов промышленности, транспорта и связи организационно выделилось из второго отдела в самостоятельные подразделения – шестой и четвертый отделы. Через несколько лет они вновь слились в единое целое подразделение – службу, но уже без второй линии.

В 60–80-е годы прошлого века мне довелось работать с чекистами-транспортниками В.М. Брюхановым, С.А. Садововым, В.М. Олейником, которые служили еще с моим отцом… Они участники Великой Отечественной, фронтовики и хорошие профессионалы. Среди моих сослуживцев есть товарищи, отцы которых работали в нашей системе до меня, а некоторые и со мной. К людям, выбравшим профессию отцов и достойно продолжающим их дело независимо от сферы деятельности, я всегда отношусь с уважением. В нашем управлении свыше 30 сотрудников – «потомственные чекисты». По сей день мы общаемся, и у нас добрые отношения со Станиславом Немковым, Валерием Колупаевым, Владиславом Левковым, Евгением Григорьевым, Александром Григорьевым, Дамиром Бекмаматовым, Андреем Мурзинцевым, Максимом Денисовым… Так передается эстафета поколений в нашем общем марафоне.

Должен вспомнить и поблагодарить моих заместителей, работавших со мною в разные годы. Все они без исключения – отличные контрразведчики, профессионалы, неравнодушные и преданные делу, помогавшие с полной отдачей сил, никогда не подводившие меня. Я тоже старался их не подводить: Б.П. Фролова, В.В. Чванова, В.Д. Меденцева, Е.М. Григорьева, В.П. Олейниченко, В.А. Давыдова.

В последние годы моей службы проводилось одно из активных мероприятий совместно с контрразведывательным главком КГБ СССР. Использовались в нем наши оперативные возможности, а санкционировано оно было руководством комитета. Предполагалось, что проникновение в одну из западных спецслужб будет «подкреплено» важной закрытой информацией на базе самарской «оборонки». Дело успешно продвигалось, «приманкой» заинтересовались и «клюнули» на нее. Но внезапно все забуксовало и интерес со стороны «клиента» пропал.

Признаков расшифровки или предательства в нашей системе не было. Но факт оставался фактом: практически завербовав нашего человека, спецслужба внезапно потеряла всякий интерес к «предлагаемой» теме. Долго рассказывать, но вывод оказался простым: спецслужба уже получила нужную ей информацию помимо нас по другому каналу. Какому, когда и как? Догадаться нетрудно. В стране начался процесс приватизации, в том числе военно-промышленного комплекса, под контролем иностранных спецслужб.

На этот счет существует множество документальных подтверждений, опубликованных в средствах массовой информации. Вот одно из них: «По заключению комиссии Госдумы, вся приватизация в России проведена под непосредственным руководством зарубежных спецслужб. В 1992 году в Россию прибыло более 200 иностранных консультантов, среди которых… (далее следуют фамилии кадровых сотрудников ЦРУ и военной разведки США).

В экспертную комиссию Госкомимущества (ГКИ РФ), рассматривавшей все проекты указов президента и правительства РФ по вопросам приватизации, были назначены советники по приватизации оборонной промышленности России Джонатан Хей – кадровый сотрудник ЦРУ – и военный разведчик Аккерман…» (см. Б. Михайлов, «Завтра». № 25, июнь 2005 г.).

А вот что говорилось в опубликованном совместном документе российских спецслужб в августе 1994 года: «Приватизация предприятий военно-промышленного комплекса привела к массовой утечке новейших технологий уникальных научно-технических достижений практически даром на Запад. В целом Запад приобрел в России столь большой объем новых технологий, что НАТО учредило для их обработки специальную программу».

Об утечке информации «сверху» пришлось убедиться еще на одном примере, когда в 1991 году мы выдворяли из Куйбышева двух военных разведчиков из атташата французского посольства. Второй отдел нашего управления совместно с военными контрразведчиками провел задержание иностранцев в момент негласного фотографирования ими территорий нескольких воинских частей в одном из районов города. Никто из нас тогда еще не знал, что эти военные объекты были предназначены для дислокации выводимых в спешном порядке советских воинских частей из Германской Демократической Республики. Знали об этом в то время только в Москве…

Дальше – больше… Появился ряд «закрытых» указов президента Б.Н. Ельцина о помиловании или амнистировании арестованных или осужденных в СССР агентов американской разведки Хохлова, Чернова, Южина, Поташова, много лет сотрудничавших с ЦРУ США и передавших американцам большой объем совершенно секретной военно-политической информации.

Наглядной иллюстрацией этого стал один случай, произошедший в Самаре осенью 1991 года, когда начался распад Советского Союза, и для контрразведчиков наступили сложные времена. В этих условиях неразберихи и хаоса, творившихся во многих отраслях хозяйства, некоторые иностранные спецслужбы посчитали, что органам госбезопасности нашей страны уже не до охраны государственных секретов. Однако зарубежные господа просчитались – наша контрразведка по-прежнему была начеку.

В ноябре 1991 года в Самару без всякого разрешения прибыл военный атташе Франции Мишель Лафай, которого сопровождал помощник Анри Лойе. Иностранцы вели себя довольно бесцеремонно, полагая, что в такое смутное время никто не будет им препятствовать. Французы посещали разные районы нашего города, много фотографировали. А в окрестностях воинских частей на 116-м километре они обнаглели до того, что заглядывали во все щели в заборах, лезли даже на них, чтобы сфотографировать закрытую территорию. С этих заборов их снял военный патруль, оказавшийся поблизости. Правда, при задержании французы оказали упорное сопротивление. Они кричали, что являются сотрудниками иностранного посольства, и потому имеют право на неприкосновенность. Тем не менее их усадили в машину и отвезли в ближайшее отделение милиции, где их уже ожидали сотрудники госбезопасности. После допроса французам предложили в течение 24 часов покинуть Самару, потому что с их стороны налицо была попытка проникновения на охраняемые военные объекты (рис. 78-80).

Оказалось, что эти иностранные дипломаты интересовались теми воинскими частями, куда уже вскоре должны были прибыть выводимые из Восточной Германии подразделения Советской Армии. Мы еще не знали об этом, еще Москва не знала об этом, а французская разведка уже знала. Почему? А потому, что, когда лидер нашей страны М.С. Горбачев довольно легкомысленно дал указание о выводе наших войск из Восточной Германии, всё это делалось спешно, впопыхах, в угоду Западу. Буквально на ходу решалось, в какой именно военный округ должны прибыть выводимые части. После этого в Западную Германию потоком хлынула иностранная агентура. А Франция ближе всех расположена к Германии, и потому она успела направить в выводимые советские части наибольшее количество своих сотрудников. Всеми правдами и неправдами, и, видимо, не бесплатно, они получили секретную информацию о том, в какие регионы и города СССР будут направлены выводимые из Восточной Германии советские воинские подразделения. Французская разведка сделала это очень оперативно, ещё до того, как секретная информация в нашей стране поступила на места. Итогом этой разработки как раз и стал необъявленный визит в Самару Мишеля Лафая и Анри Лойе, о котором говорилось выше.

А весной 1992 года в Москве уже работала группа ветеранов ЦРУ США, которым по указанию «сверху» был открыт доступ в архивы ЦК КПСС, в том числе и по вопросам внешней разведки. Я живо представил себе, возможно ли было, чтобы группа наших ветеранов (вот бы и мне с ними!) копалась в архивах ЦРУ…

Примерно в это же время в Москве проходило всероссийское совещание руководителей органов безопасности, на котором выступил и «дал установку» сам Ельцин. Она, эта установка, была чрезвычайно лаконична и проста: всемерно защищать интересы… бизнеса и частной собственности. Разве этому присягали мы и поколение наших отцов и дедов, победившее фашизм?

Всегда на посту

С некоторых пор, по достижении предельного возраста, я исподволь сам себя готовил к выходу в отставку. При всем понимании неизбежности этой процедуры, все-таки, как говорится, щемило… Как ни странно, но расстроившая меня (и не только) ельцинская «установка» вдруг успокоила – действительно, надо уходить, пора и честь знать…

Несмотря на психологическую «самоподготовку», покидать управление не хотелось – в его стенах оставалась вся моя трудовая биография. Оставались люди и память о тех, кого уже нет.

Начальником УКГБ, с которым я проработал последние перед отставкой годы, был Арнольд Никифорович Егоров. Свою дистанцию он прошел от рядового опера до генерала, почетного чекиста. Среди его наград есть боевой орден за успешную работу против одной из западных спецслужб. В отставку его отправили при смене власти в стране в 1991 году.

Я ушел в следующем году – при начальнике управления В.Ю. Большакове, которого через некоторое время перевели с повышением в Москву. Его преемник В.И. Колупаев пригласил меня на работу в управление в качестве консультанта и руководителя музея истории УФСБ. Оба они, Большаков и Колупаев, вышли из тольяттинского отдела УКГБ. Они поступили на службу в органы, когда отделом руководил В.Е. Кожемякин, а я - областной контрразведкой. Затем В.И. Колупаева сменил В.В. Евтушенко, а сейчас УФСБ по Самарской области возглавляет генерал-лейтенант Юрий Александрович Рожин – за время моей работы десятый начальник самарской госбезопасности, чекист с боевой биографией (рис. 81-85).

Эти три генерала – люди совершенно разные как по характеру, так и по оперативной биографии. С начальниками управления я теперь общаюсь в основном по вопросам накопления и разработки рассекреченных документов, оперативной подготовки молодых сотрудников с использованием фондов музея, публикаций в средствах массовой информации исторически объективных материалов об органах ВЧК–ФСБ. Но всех их объединяет не только решение задач государственной безопасности, но и одинаковое понимание значения профессиональной подготовки, патриотического воспитания кадров и оперативного прогнозирования с учетом исторического прошлого. Хотя каждый из них в свое время работал на разных оперативных линиях. Сейчас все наши линии сошлись на одном – борьбе с терроризмом, в том числе и международным. Общеизвестно и документально подтверждено, что это чрезвычайно агрессивное и опасное явление поддерживается и финансируется при содействии некоторых западных спецслужб. Приведу два любопытных документальных примера.

Москва, 9 мая 1945 года, день Победы. Из окна посольства США советник Дж. Кеннан наблюдал, как даже незнакомые люди на улице поздравляют друг друга, обнимаются, смеются и плачут… А затем дипломат произнес следующее: «Ликуют… Они думают, что война кончилась. А она только начинается». И только через шесть лет, в 1951 году, этот господин раскрыл смысл своих слов – ликвидация советской власти, образование капиталистической, либерально-демократической России, расчленение Советского Союза, в первую очередь путем отторжения Прибалтики и Украины, подрыв союза СССР со странами Восточной Европы (см. «Очерки истории Российской внешней разведки», том 5, стр. 27, 321).

Таким образом, в 1951 году американские намерения по своим стратегическим целям полностью совпали с гитлеровским планом «Барбаросса» 1941 года. А реализовались эти совпавшие намерения в 1991-м. О немецких планах в точно такой же формулировке в мае 1941 года, за месяц до начала Великой Отечественной, докладывала в Москву лондонская резидентура советской внешней разведки.

А 3 июля 1979 года, то есть за полгода до введения в Афганистан ограниченного воинского контингента Советской армии, президент США Джимми Картер (впоследствии лауреат Нобелевской премии мира!) по совету своего помощника по вопросам национальной безопасности Збигнева Бжезинского подписал секретную директиву. Согласно ей, из госбюджета США выделялось 500 миллионов долларов на «создание международной террористической сети, которая должна распространять исламский фундаментализм в Средней Азии и дестабилизировать таким образом Советский Союз». На этой основе ЦРУ, получив дополнительно 4 миллиарда долларов, приступило к осуществлению своей операции «Циклон» – подпитке и финансированию моджахедов, внедрению на территории Афганистана движения «Талибан» и отрядов террористической «Аль-Каиды», возглавляемой Усамой Бен Ладеном (см. «Новости разведки и контрразведки». №11–12 (216). 2006).

«И вновь продолжается бой»… Для современной контрразведки эти слова означают двуединую задачу: пресечение на территории России подрывной деятельности иностранных разведок, в том числе в форме терроризма.

Вот как выглядит иерархическая структура международного терроризма по авторитетному мнению Л. Ивашова – вице-президента Академии геополитических проблем, генерал-полковника, в недалеком прошлом – одного из руководящих работников Генерального штаба Минобороны РФ:

«Низшая ступень – боевые диверсионные акции. Наиболее известный и беспокоящий вид террора.

Средняя ступень – финансовый, экономический, политический террор.

Высшая ступень – информационно-психологический терроризм как средство разрушения традиционных духовных, культурных ценностей, образа жизни, общественной морали, национального сознания, основ государственного строя, политической системы, принципов экономической деятельности.

В союзе с диверсионно-боевым терроризмом он превращается в грозное оружие массового уничтожения, пострашнее ядерного. Сегодня Россия в полной мере ощущает это на себе».

Работы, как видите, прибавилось, и не только для российских спецслужб… В части, касающейся органов безопасности России, есть основания надеяться на успех, так как эту работу ведут, в том числе и в Самарском УФСБ, обновленные кадры руководителей и оперативников, обладающие практикой противодействия иностранным разведкам и боевым опытом борьбы с терроризмом, прошедшие «Афган» и другие «горячие точки».

Придет свой черед и об этих людях, их делах и о непростом времени подлинного служения своей стране расскажут уже другие авторы. А суть нашего служения состоит из трех основополагающих понятий: «Отечество. Доблесть. Честь» – таков девиз офицерского корпуса России.

Я не хочу выстраивать в один ряд все события последних двух десятков лет в России, давать оценки и делать глубокомысленные выводы, но то, что я прочитал сравнительно недавно, и что, не скрою, поразило меня, заставило многое пересмотреть в нашем недалеком прошлом. Книга называется «Вымысел исключен. Записки начальника нелегальной разведки КГБ СССР». Ее автор генерал-майор Ю.И. Дроздов. У меня нет никаких оснований не верить этому человеку, заслуги которого перед страной оценены многократно и по достоинству. Вот выдержка из книги, относящаяся к постсоветской истории: «Американские разведчики сами говорили нам в пылу откровенности: «Вы хорошие парни, ребята! Мы знаем, что у вас были успехи, которыми вы имеете право гордиться. Но придет время, и вы ахнете (если это будет рассекречено), какую агентуру имели ЦРУ и госдепартамент у вас наверху».

С Ю.И. Дроздовым я лично не знаком, но по долгу службы в течение многих лет имел дело с возглавляемым им подразделением Первого Главка КГБ СССР (внешняя разведка). Специальная группа моего отдела (как бы «линия в линии») на постоянной основе выполняла конкретные поручения Управления «С» ПГУ КГБ СССР. В разные годы ее вели опытные контрразведчики, но в мою бытность наиболее успешно работали ее первый и последний руководители, ныне полковники в отставке, Николай Константинович Марков и Георгий Дмитриевич Тищенко, почетный сотрудник СВР России. Вот на этом я и закончу свой рассказ «о двух линиях» (рис. 86-93).

Сергей Георгиевич Хумарьян скончался 29 мая 2016 года в Самаре и был похоронен на городском кладбище "Рубежное"

Записал Валерий ЕРОФЕЕВ.

Литература

Крепость на Волге. Управлению Федеральной службы безопасности России по Самарской области – 85 лет. Самара, ГУП «Самарабланкиздат», 2003 год, 122 с.

Управлению ФСБ по Самарской области 95 лет: от ВЧК до ФСБ. Сборник очерков. – «Русское эхо», Самара, 2013 год, 208 с., илл.

Хумарьян С.Г. Разведка и контрразведка: лица одной медали. Самара, агентство «Диво», 2005 год, 224 с.

Хумарьян С.Г. Секретный марафон – полвека в контрразведке. Самара, изд-во «Офорт», 2006 год, 340 с.

Хумарьян С.Г. Секреты без конца (Открытая тетрадь). Литерное дело. Самара, «Русское эко», 2010 год, 156 с.

Просмотров: 7631